— А вы гарантируете, что он не попытается захватить реальную власть в рейхе? Или в той стране, где он окажется во главе большой, имеющей военный опыт и фанатически настроенной германской эмиграции?
— Этого ему не позволят.
— И все же двойник Гитлера должен быть сугубо физическим, а не идейным.
— Он понадобится нам в Южной Америке как организатор секретных баз рейха. Пусть нынешние победители Германии думают, что арийцы стремятся превратить в новый рейх одну из южноамериканских стран, над которыми ни у англо-американцев, ни у русских контроля нет.
— Понимаю, это отвлечет их от поисков секретной германской базы в Антарктиде, — согласился Хранитель.
10
Январь 1945 года. Германия.
Баварские Альпы. Охотничий замок Вальхкофен на берегу озера Вальхензее.
«…И потом, — размышлял Скорцени, уже лежа в постели и глядя в занавешенное белоснежно-лунной пеленой окно, — с какой целью фюрер рвется в столицу? В чем смысл его вторжения в город, который вот- вот окажется в полном окружении, в эту гигантскую военно-полевую мышеловку? Оно еще имело бы какой- то смысл, если бы враг «наступал только с востока, а вся северозападная Германия оставалась бы в виде надежного тыла, наподобие того, которым в свое время прикрыта была Москва. А так, война проиграна, живая сила, запасы горючего и технического оснащения — на исходе.
Если понадобится еще немного продержаться, оборону столицы генералы наладят без него. И для ведения переговоров с западными противниками тоже лучше находиться вне Берлина. Нет, Гитлера нельзя допускать сейчас до рейхсканцелярии. В противном случае он доведет и столицу, и страну до полного краха, а вермахт и войска СС — до полного истребления».
— Каковой будет моя дальнейшая судьба. Отто? — неожиданно вырвал его из потока размышлений голос Фюрер-Евы…
— С этим вопросом тебе лучше обратиться к предсказателям.
— Вы, мой диверсионный Скорцени, знаете то, что неведомо ни одному предсказателю, — игриво повела она пальцами по его волосам.
— Весьма польщен, Фюрер-Ева.
— Я хочу знать, что мне уготовано.
— А кто этого не хочет? Хотя… лично мне не хотелось бы знать, что меня ждет и каким выдастся мой последний день. Интрига теряется. Как при чтении книги, когда знаешь, каким будет конец.
— Не заговаривайте мне зубы, Скорцени, это нечестно. Мы беседовали об этом во время нашей недавней встречи с Зомбартом.
— А что может знать Зомбарт?
— Он предполагает, что нас, вероятнее всего, убьют, а трупы наши сожгут, чтобы имитировать убийство Гитлера и Евы Браун.
— Вполне приемлемый вариант.
— Вам так кажется?! — ужаснулась Крайдер.
— Чем он вам не нравится? Не ново, да. Но разве вы готовы предложить что-либо более оригинальное?
— А вас не волнует, что речь идет именно обо мне?
— Ас кем еще мы могли бы вести об этом речь? Смиритесь с тем, что вы незаменимы.
Альбина посопела, как обиженный ребенок, и надолго умолкла.
— Возможно, я не стала бы тревожить вас, Скорцени, но кто-то из очень высоких чинов откровенно намекнул Зомбарту, что исход нашего с ним восхождения будет именно таким, — придерживалась своей линии Альбина Крайдер.
— Я не стану выяснять, кого имел в виду Зомбарт, — полусонно пробормотал Скорцени, — но если узнаю, кто этот болтун, то изуродую его так, что труп его можно будет выдавать за кого угодно, вплоть до неандертальца.
— Не сомневаюсь, что подобные перевоплощения вы совершаете профессионально. Но это не ответ на мой вопрос. Я не знаю, когда еще мы с вами увидимся и увидимся ли вообще. Поэтому важно, чтобы ответ прозвучал прямо сейчас.
— А если скажу, что ответ мне тоже неизвестен?
— Это выглядело бы правдоподобно в устах любого другого человека, только не в ваших, мой диверсионный Скорцени. Вы — единственный, кто по сути этой операции знает все, потому что именно вы ее задумали, спланировали, подобрали и подготовили для нее людей.
Скорцени не ответил, и Фюрер-Ева с тревогой ждала, когда он прервет свое молчание. И лишь когда услышала, как он всхрапнул, испугалась, что действительно уснет.
— Вы неправы, Скорцени. Неправы, несправедливы и жестоки. Не знаю, как в отношении Зомбарта, но уж я-то заслужила того, чтобы знать хотя бы эту правду. Только эту, и ничего более. Я ведь вижу, что охраняют меня, как заключенную. Куда бы меня ни доставляли, место моего пребывания тотчас же превращается в некое подобие комфортабельной тюрьмы.
— Но ведь комфортабельной же! — пробормотал обер-диверсант рейха. — Такого в любые века удостаивались немногие, и обязательно избранные.
— Но ведь тюрьмы. Поэтому смилостивьтесь надо мной, ответьте: меня действительно собираются убить вместо этой стервы, фюрер-наложницы?
— Не скрою, такой вариант, в самом деле, прорабатывался, — наконец заговорил оберштурмбаннфюрер СС.
— Но от него отказались?
— Пока что не полностью.
— И вы говорите об этом так спокойно! — ужаснулась Альбина. — Лежа в постели с единственной в этом идиотском мире женщиной, которая по-настоящему любит вас, но которую вы готовы отправить на смерть, как жертвенную овцу!
— Удачное сравнение: в такой подмене, в жертвовании двойником ради спасения оригинала — несомненно, есть что-то от жертвоприношения. Мы так и назовем эту операцию — «Жертвенник».
— Лучше уж «Жертвенный баран»! — с горечью произнесла Альбина.
— Только без истерик! — жестко предостерег Скорцени. — Паникеров и провокаторов пристреливаю сразу же. И никаких псалмопении по этому поводу! Никаких псалмопении!
— Считайте, что меня уже пристрелили. Причем за компанию с тем Скорцени, в которого я еще недавно была так безумно влюблена.
— Любовь здесь ни при чем, — грозно пророкотал своим гортанным басом обер-диверсант рейха. — Нам хорошо вдвоем в постели — это факт, но судьба не для того свела нас в этих стенах, чтобы мы разыгрывали шекспировские трагедии. Идет война, перед судом которой все мы в той или иной степени предстаем в роли жертвенных баранов. И я не способен изменить эту веками создававшуюся традицию.
— Я понимаю, что меня в любом случае убьют, никто не согласится оставлять в живых такого свидетеля.
— Вам, штурмбаннфюрер СС Крайдер, не хуже меня известно, что двойники только для того и существуют, чтобы служба безопасности могла подставлять их под пули наемных убийц и как чучело огородное выставлять перед публикой в тех ситуациях, когда существует реальная угроза покушения. И именно их тела предъявляют в виде доказательства смерти тех, чьими тенями им выпало быть.
— Как же убийственно вы меня успокоили, мой диверсионный Скорцени!
— Это я умею, — скромно признал «самый страшный человек Европы». — Единственное, что у меня по-настоящему получается. Но, на всякий случай, снова растревожу вашу душу одним предположением:
