вместе с командами, если возникала реальная угроза захвата их вражескими кораблями.
Многих подводников это возмущало. Они и так были заложниками своих плавающих стальных гробов и океана. Зачем нужно было превращать их еще и в заложников мощного взрывного устройства, которое черт знает от чего способно сдетонировать?!
Но, доверяя это сверхсекретное оружие не очень-то благонадежному командиру субмарины, гросс- адмирал таким образом, очевидно, давал ему возможность оправдаться, снять с себя подозрение. К тому же его подлодку уже не минировали, что крайне удивило Нордена и даже вызвало недоверие. Узнав, что субмарина не заминирована, он приказал своим парням тщательнейшим образом обследовать ее, так, на всякий случай.
Правда, отказ от минирования, наверное, был вызван тем, что еще к концу прошлого лета одна из субмарин, потопленных русскими в Финском, заливе, была поднята ими со дна вместе с секретными торпедами. Причем разминировать ее русским минерам помог сам предатель-командир, чудом спасшийся вместе с тремя другими членами команды и оказавшийся в плену. Он же и предупредил русских, что на борту затонувшей субмарины находится секретное оружие, иначе они бы ее попросту не поднимали. Как предупредил и о том, что она заминирована, а способ нейтрализации взрывчатки знает только он.
— Благодарю вас, фон Визнер, за исчерпывающую информацию.
— Я тоже решил, что пора бы пару часиков вздремнуть, — ответил комендант, подчиняясь только ему одному понятной и доступной логике мышления. — Если этому диверсанту вздумается высадить, в воздух всю мою базу, пусть постучит в дверь вон того флигелька, в мои личные апартаменты. Там у меня всегда припасена бутылка пиратского рома.
— Господин оберштурмбаннфюрер СС, командир субмарины «Викинг» обер-лейтенант Хайнц Норден по вашему приказанию прибыл.
— Вижу что прибыли, граф.
Вряд ли Визнер знал о его графском достоинстве, поэтому упоминание о нем оберштурмбаннфюрером не могло не заинтриговать Нордена.
— Судя по всему, ваше рейдирование в Атлантике проходит успешно.
— Насколько это возможно, — сдержанно заметил Норден. — Американские суда ходят теперь большими стаями и под усиленной охраной.
— Вы будете знать меня как барона фон Штубера. Как это ни странно, это моя настоящая фамилия. Все остальные в этом каменистом «Индианостане» будут именовать меня «доном Риккардо», если, конечно, вы не возражаете.
— Как вам будет угодно, господин оберштурмбаннфюрер, — вежливо ответил Норден, только теперь внимательнее присматриваясь к рослому, плечистому диверсанту лет тридцати пяти, со смугловатым, а посему явно неарийским лицом и черными, слегка вьющимися волосами.
В Германии, на фоне арийского идеала, Штубер, конечно же, не смотрелся бы, а здесь, в заселенной метисами и мулатами[70] Аргентине, он действительно смахивал на некоего испанского дона, со слегка подпорченной предками-латиносами кровью.
— Я прибыл сюда с группой офицеров отдела диверсий СД по заданию Скорцени, подкрепленному приказом самого фюрера. Надеюсь, этих господ представлять вам не надо. — Произнося это, Штубер стоял вполоборота к нему у высокого журнального столика, на котором красовались небольшие бронзовые бюсты Гитлера и Наполеона, и смотрел куда-то в сторону. И могло показаться, что он имеет в виду именно этих господ.
— Мне уже известны имена двух ваших людей: гауптштурмфюрера Гольвега и нового начальника охраны Зебольда. Так мне их представили еще в порту. Имена остальных меня не интересуют.
— Неизвестно вам только то, — возложил барон одну руку на голову фюрера, другую — на голову Бонапарта, — что, среди прочих деликатных дел, нам поручили арестовать вас как офицера крайне неблагонадежного и предавшего интересы рейха.
Штубер резко оглянулся и не мог не заметить, как побледнело лицо Нордена и конвульсивно заходили под запавшими щеками заостренные желваки.
— Я не совершил ничего такого, что позволило бы вам обвинять меня в измене рейха.
— Если бы о вашей измене знал я, то пристрелил бы прямо на пороге этого забытого Богом кабинета. Но вас обвиняет гестапо. А в гестапо не принято позволять своим подопечным арестантам легко расставаться с этим бренным миром, там предпочитают в течение долгих месяцев пытать, допрашивать и снова пытать.
— Это известно каждому офицеру
— …И только потом, определив в сообщники арестанту-офицеру нескольких других военных, веселой компанией отправлять на эшафот или сразу же в крематорий. Выбор зависит исключительно от настроения гестаповского Мюллера.
— Вы же милостиво предлагаете мне пустить себе пулю в лоб?
— Это предложение сделал вам гросс-адмирал Дениц, предполагавший, что у вас хватит ума застрелиться еще до того, как ему придется спасать вас от гнева гестапо, вызывая тем самым гнев на себя.
— Да не стал бы адмирал вызывать его!
— Не будем полемизировать, тем более что речь идет о достоинстве самого гросс-адмирала. В любом случае, если у вас есть желание искупить свою вину таким образом…
— А существует иной способ? — с надеждой спросил Норден.
— Существует. — Штубер уселся в широкое, смахивающее на небольшой диван, кресло Визнера по ту сторону стола и указал командиру «Викинга» на стул у приставного столика.
— Я буду, очень признателен вам, — побледневшими устами проговорил обер-лейтенант. — Я хочу погибнуть с достоинством, чтобы позор моего лжепредательства не падал тенью на славный род Норденов, ведущий свое начало от одного из нормандских рыцарей.
— Есть одно обстоятельство, которого вы только что коснулись, обер-лейтенант. Перед выходом в море я беседовал со своим отцом, бароном генералом Штубером, и случайно узнал, что в дни молодости он знаком был с неким графом Карлом фон Норденом, весьма уважаемым человеком.
— Это же мой отец! — почти вскричал обер-лейтенант, чувствуя, что в лице этого громилы- диверсанта обретает своего спасителя. — Подполковник Карл фон Норден. Он погиб незадолго до нашего нападения на Польшу, во время учений, при каких-то странных обстоятельствах.
— Никакой странности. Он был убит во время учений за свои резкие высказывания по поводу создания войск СС в качестве элитных.
— Неужели это правда?
— В те времена батальоны и первые дивизии СС еще только утверждались в качестве элитных воинских подразделений. И неосторожные, скажем так, высказывания аристократа-подполковника оскорбляли чувства их основателей. Как лично вы поступили бы с человеком, позволяющим себе подобные высказывания, Норден?
Отец Вилли Штубера никогда ни о каком графе Нордене не упоминал, это была ложь. Имя отца командира «Викинга» оберштурмбаннфюрер узнал от капитан-лейтенанта Штанге. Все остальное было плодом его фантазии, в эти минуты он прибегал к одному из традиционных приемов вербовки агентуры.
— К сожалению, речь идет о моем отце, — потупив глаза, пробормотал обер-лейтенант. — Но мы в семье всегда считали, что его гибель под гусеницами танка — трагическая случайность.
— Поскольку таковой была официальная версия.
— Теперь я понимаю, почему в меня так вцепилось гестапо.
— Видите, как все просто. А теперь слушайте меня внимательно, Норден. Еще не зная лично вас, но из уважения к другу моего отца, я взял грех на душу. Я убедил Скорцени, что слишком расточительно терять таких опытных боевых офицеров-подводников, каковым являетесь вы; что нет смысла по-гестаповски расправляться с вами, тем более — в самом конце войны. А затем предложил взять вас под опеку службы безопасности СС, то есть под опеку СД, и оставить в живых под мое личное слово чести.
— И он согласился?! — озарилось лучом надежды лицо Нордена.
— Он сказал, что лично решит вопрос с чинами гестапо, а вас отдает в мое полное распоряжение. Гросс-адмирал Дениц поставлен им в известность. Но реально защитить вас от гестапо мы сможем только в
