принимать решение по данному вопросу.
— И не спешите радоваться: только что поступил приказ рейхсштатгальтера округа Обердонау господина Эйгрубера, которым объявлено, что все лица, которые отказываются выполнять волю фюрера, заражены пораженческими настроениями или не пожелают защищать вверенную ему как рейхсштатгальтеру территорию с оружием в руках, будут расстреляны на месте, невзирая на чины и должности.
— Причем здесь Эйгрубер?! — попробовал изумиться Ламмерс. — С каких это пор смертные приговоры?…
— В создавшейся фронтовой ситуации вся власть переходит в руки рейхсштатгальтеров, — прервал его Франк, проявляя умилительное многотерпение. — Кстати, я что-то не слышал от вас, господа, просьб о помиловании и спасении. А ведь появление Кальтенбруннера давало вам шанс. Особенно вам, полковник фон Браухич. Или вы рассчитываете, что здесь появится фюрер?
— Как адъютант я обязан разделить судьбу своего командира, — довольно спокойно ответил отпрыск древнего прусского военно-аристократического рода.
— Это будет несложно. Правда, вряд ли ваше геройство будет оценено.
— Когда перед оккупацией Чехословакии некоторые фельдмаршалы и генералы пытались здесь, на совещании в ставке «Бергхоф», сдерживать фюрера, мой отец, генерал Вальтер фон Браухич, произнес фразу, которая сломила их упрямство и нерешительность, а затем стала нашим родовым девизом: «Я — солдат, — сказал он. — И мой долг — повиноваться!»
— Хорошие солдаты, осознающие свой долг, в этих камерах не сидят, а сражаются за Германию, — возразил Франк.
— Это вы о себе, оберштурмбаннфюрер? — саркастически поинтересовался полковник, которого стали раздражать откровения Франка.
— Кроме того, ни для кого не секрет, что ваш отец был убежденным монархистом. Кому не известно, что воспитывался он при императорском дворе и почти всю свою юность провел в роли пажа императрицы?
— Фельдмаршал фон Браухич всегда гордился своим аристократизмом и своей приближенностью к императорскому двору.
Как, впрочем, и мой дед, генерал кавалерии его императорского величества.
Бравирование аристократизмом рода Браухичей, к которому прибег полковник, оказалось явным перебором, переполнившим чашу терпения оберштурмбаннфюрера.
— Что касается меня, то я всегда презирал аристократов и всегда поддерживал в этом фюрера, который их тоже презирает.
— Это не делает вам чести.
— И фюреру — тоже? — возмутился Франк. — Кстати, узнав, что всех представших перед народным судом судья Фрейслер приговорил к повешению, — язвительно проговорил он, вновь обращаясь к Герингу, — фюрер, вместо того, чтобы рассматривать прошения о помиловании, приказал охране тюрьмы вешать его разжалованных фельдмаршалов и генералов, как вешают мясо в мясных лавках. Именно так их и вешали. — Вновь презрительно осмотрев заключенных, Франк прорычал что-то нечленораздельное и, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватиться за пистолет, вышел.
— Ну, зачем вы так, полковник?! — еще больше занервничал рейхсмаршал.
— Что вас встревожило, господин рейхсмаршал? — сухо и не скрывая иронии, поинтересовался полковник. — Как ваш адъютант, я даю им понять, что они все еще имеют дело с рейхсмаршалом.
— Не нужно дразнить этих палачей. Вам не пришлось быть на просмотре фильма о казне участников июльского заговора, а мне пришлось просматривать это дважды, кстати, во второй раз — в присутствии фюрера. Причем фюрер просил своих адъютантов докладывать ему о высших руководителях страны и армии, которые отказываются просматривать эту пленку, у которых она вызывает возмущение или хотя бы минутную нервную слабость.
Геринг действительно был единственным из присутствовавших, кто вынужден был просматривать фильм о казни во внутреннем дворе тюрьмы Плетцензее участников заговора против фюрера 20 июля 1944 года, при просмотре которого чуть не потерял сознание. Это и в самом деле было ужасное зрелище: приговоренных подвешивали на вбитые в стену крючья и медленно, очень медленно удушали, помня при этом, что съемка казни будет продемонстрирована фюреру. И тут уж палачи старались.
— Успокойтесь, рейхсмаршал. Будем беречь нервы.
— Неужели вы не понимаете, что мы не в той ситуации, когда можем позволить себе раздражать этого тюремщика.
— Наоборот, господин рейхсмаршал, мы с вами в той ситуации, когда можем потребовать от этой гестаповской сволочи заткнуться. Что я и сделал.
— Странно, полковник, что вы не оказались среди заговорщиков, совершавших покушение на фюрера» — заметил майор Инген.
— К сторонникам которых, несомненно, принадлежал ваш отец, фельдмаршал фон Браухич[90], — добавил Ламмерс, — несмотря на то, что через месяц после подавления заговора он запоздало выступил с резким осуждением заговорщиков и пылко приветствовал назначение рейхсфюрера СС Гиммлера командующим армией резерва.
Полковник поднялся и молодцеватым пружинистым шагом прошелся по камере. Все еще молодой, все еще обласканный славой отца и хранимый своей собственной фортуной… Герингу всегда нравился этот офицер. Неизвестно, как бы этот полковник смотрелся сейчас в роли командира авиаполка, но в должности адъютанта он как сын фельдмаршала очень даже смотрелся, придавая весомости и ему самому как главкому ВВС.
— Если бы я оказался в числе повешенных заговорщиков группы генерала Бека, то не имел бы чести быть повешенным в числе предателей группы рейхсмаршала Геринга, — очень вежливо и доходчиво объяснил он.
46
Апрель 1945 года. Германия.
Баварские Альпы.
Замок Шварцбург в окрестностях Берхтесгадена, место заточения Геринга.
Когда под вечер в рейхсмаршальской камере появился какой-то оберштурмфюрер и приказал Герингу и его единомышленникам выходить, все они решили, что их поведут на казнь.
На Ламмерса это предположение подействовало так, что он чуть было не впал в состояние полной прострации. Дважды он поднимался с нар и дважды падал на них, не в силах устоять на ногах. Заметив, что бывший начальник рейхсканцелярии до изнеможения перетрусил, оберштурмфюрер приказал одному из часовых вышвырнуть его из камеры. Однако полковник фон Браухич, который первым вышел в коридор, остановил верзилу и вернулся-за канцеляристом.
— Господин Ламмерс отсидел ноги, — объяснил он офицеру-эсэсману, под руку выводя своего сокамерника. И тотчас же обратился к задержавшемуся у входа, смертельно побледневшему Герингу: — Вам тоже помочь, рейхсмаршал?
— Я не раз встречался со смертью, адъютант, — напомнил ему лучший ас Первой мировой.
— Да это еще не казнь, — смилостивился над арестованными оберштурмфюрер, однако проговорил это вполголоса, очевидно нарушая приказ кого-то из командиров — Пока еще не казнь.
— Прекратите лгать, оберштурмфюрер, — огрызнулся Геринг. — В сложившейся ситуации в лагерь нас никто отправлять не будет.
Оберштурмфюрер, которому наверняка перевалило за пятьдесят, близоруко всмотрелся в лицо главкома люфтваффе своими полусонными белесыми глазами и неожиданно низким, полуутробным каким-то голосом пробасил:
