Но эти залпы уже ничего не меняли. Немецких солдат на плато было немного. Основную массу их командование временно рассредоточило за пределами возвышенности, считая, что с остатками гарнизона каменоломен покончено и нечего зря терять людей под обстрелом русской артиллерии. Капитан был уверен: подкрепление они подбросят сюда в последние минуты, когда станет ясно, что русские прорвутся к этому берегу.
Взяв у Хомутова один из трофейных автоматов и рассовав по карманам рожки с патронами, он повел свою группу в плавни, к руинам охотничьего домика, к тому месту, которое было определено в качестве плацдарма. Уже спустившись с плато, Беркут отметил про себя: ни один снаряд на плавни не упал. А ведь где-то там, на островках и, возможно, возле руин, немцы конечно же оставили заслоны.
К первому такому заслону они вышли с тыла. Очевидно, гитлеровцы приняли их за полицаев или власовцев. Один из них, сидевший чуть в стороне, за перевернутым баркасом, поднялся навстречу бегущему первым Звонарю, и тот с хода сбил его с ног. Двое других приткнулись у подножия невысокой, похожей на свернутый парус, скалы. Услышав шум, они разом выскочили из-за своего укрытия.
— Не стрелять! — успел крикнуть Беркут по-немецки. И мгновений, которые капитан выкроил себе этим предупреждением, хватило, чтобы скосить одного из них. Но другой успел дать такую же короткую очередь, и Андрей услышал, как чуть позади него яростно вскрикнул от боли Хомутов. Вторая очередь прошла над головой Беркута, когда он был уже буквально в трех шагах от немца. Так, не разгибаясь, он и врезался штыком в промерзшее сукно шинели.
— Лейтенант, к скале!
— Понял!
Перебегая по исполосованному космами камыша льду на соседний островок, Беркут успел заметить, что лейтенант и Калина, подхватив под руки Хомутова, потянули его к этой парусоподобной скале, обложенной со стороны берега мешками с песком, так что образовался своеобразный дот.
«Туда бы еще пару бойцов, — подумал он. — Вот только где их взять? Зато у Кремнева пулемет. И две колодки с патронами… И Калина — со своим снайперским умением».
— Не стрелять! — вновь крикнул он по-немецки, когда, охватывая с двух сторон поросший ивняком островок, Звонарь и Кобзач начали подходить к домику со снесенной крышей. — Мы из полиции!
То ли пулеметчик не расслышал его, то ли разгадал эту нехитрую хитрость, но пулеметная очередь выкосила густой куст ивняка прямо у ног капитана. Он метнулся в сторону, залег за ствол старой ивы и уже оттуда повел прицельный огонь по окну и двери, в которой был пристроен пулемет. В то же время Звонарь, пригибаясь и отталкиваясь левой рукой, то ли бежал, то ли передвигался на четвереньках, и, прикрытый стеной кустарника и камыша, уходил все дальше и дальше вправо, пытаясь подобраться к пулемету.
«А ведь храбрый, черт! — заметил про себя Беркут. — Хотя с виду — всего лишь неприметный солдатик-строевичок…»
Пули вспороли тонкий лед на недавно затянувшейся полынье, и Андрея окатило черной леденистой жижей.
«Это еще не самое худшее, — мрачно успокоил он себя, вытирая лицо грязной рукой и чувствуя, что и рот наполнен этой зловонной, настоянной на болоте жидкостью. — Куда хуже, что на берегу, на косогоре, тоже ожили и засуетились».
Теперь он оказался под перекрестным огнем двух пулеметов. Пора было уходить из-под него, но тот, что засел в двери домика, намертво вцепился в капитана. Бывает же такое, что пулеметчика буквально заклинивает на одном человеке, и он, забыв о том, что обязан видеть все поле боя, «вгрызается» в него до тех пор, пока не «выковыряет» или пока не «выковыряют» его самого.
Беркут знал недостаток множества даже очень храбрых солдат: они не видят поля боя. Их не приучили к этому. Но самое удивительное, что точно также не видят его, загипнотизированные «псалмопением смерти», многие офицеры.
Взрыв гранаты. Взлетающие в воздух остатки развороченной крыши. Треск разнесенных простенков. Облако пыли.
— Мальчевский… громовержец, — мрачно пробормотал Андрей. — А ведь наверняка можно было бы обойтись без гранаты. Тогда бы не угробил пулемет, который нам еще очень пригодился бы.
Перекувыркнувшись через левое плечо, Беркут преодолел выстриженный пулеметчиком островок камыша и метнулся к домику. Из рассеивающегося султана пыли и снежной крошки выкатились сцепившиеся в рукопашной схватке Звонарь и рослый, в изорванной шинели, немец. — Мальчевский! — окликнул капитан, приседая под развороченной оконницей.
— Здесь я! — донеслось то ли из-за домика, то ли изнутри его. — Блаженствую под стенами Лувра.
— Следи в оба! Не вспори меня!
— Вспороть любимого командира — это я за милую душу!
«Вот мерзавец!», — ухмыльнулся Андрей.
Рывком поднявшись, он прощупал пулями пространство за окном, пронесся до двери и, отбив ногой ствол пулемета, в упор выстрелил в медленно приподнимающегося гитлеровца. Лишь после этого, поскользнувшись на заиндевевшем каменном крылечке, бросился в ноги повернувшемуся к нему спиной немцу, с которым схватился Звонарь.
— Не трожь! — неожиданно прохрипел тот, пиная сапогом уже сбитого с ног унтер-офицера. — Не трожь, бога мать! Я сам его!
— Не время устраивать гладиаторские бои!
Вцепившись в ремень немца, Беркут подтянулся поближе к его туловищу и выхватил из-за голенища нож.
— Не замай, Христа Бога! — вдруг осатанело отбил его руку Звонарь.
Но все же Беркут сумел дотянуться до уже вставшего на четвереньки немца и, вывернувшись из-под заваливающейся на него огромной туши, почти на ощупь отыскал свой автомат. То, что в проеме двери показался именно Мальчевский, он понял только тогда, когда выпущенный им последний остававшийся в магазине патрон отметился в камне чуть выше головы младшего сержанта.
— Кончай воевать, капитан, — на удивление спокойно охладил его Мальчевский. — Остальные трое готовы.
— Значит, плацдарм мы все же очистили, и считай, что закрепились на нем.
— Мы то здесь закрепились, — иронично хмыкнул Мальчевский, но беда в том, что наши поперли немцев с правого берега, — объяснил Мальчевский, подавая Андрею руку и помогая встать на ноги. — Вон, до сотни их сунет сюда.
— До сотни — это многовато.
— И я уверен, что мы так не договаривались. Но выбор у нас небольшой: не фрицы, так наши сгоряча пришьют.
Но, вместо того, чтобы тут же выбрать позицию и приготовиться к бою, они еще какое-то время безмолвно, очумело наблюдали, как, широко расставив ноги, Звонарь все рубил и рубил тыльняком немецкого автомата извивавшееся, никак не поддающееся смертному успокоению мощное тело вражеского пулеметчика. И, казалось, никакая сила не способна была оторвать солдата от этого страшного занятия, никакое слово, никакая пуля не в состоянии были умерить его слепую ярость.
«Жизнь есть жестокое милосердие Божье!» — уже в который раз вспомнилась Громову-Беркуту поразившая его когда-то надпись на сельском распятии. Очень некстати вспомнилась…
41
— Не вовремя тебя, служивый, ох, не вовремя! — приговаривал Мальчевский, помогая Беркуту перевязывать Звонаря.
Даже получив в плечо пулю от засевшего на склоне долины снайпера, Звонарь еще дважды опустил оружие на тело напавшего на него унтер-офицера, и лишь тогда, все еще не выпуская из рук автоматической «секиры», осел на колени рядом со своей жертвой и, опираясь руками на ствол
