И они двинулись.
Коноплянка возглавляла шествие, а несущий ее горбун играл на флейте.
Они шли быстро, почти бежали. Густо пахло потом, словно прелыми овощами, у Джейн кружилась голова. Они не пели больше, но звуки их голосов сливались в рокот, похожий на ровный шум прибоя, над которым время от времени острым шпилем вздымался чей-нибудь пронзительный крик. Басовое гудение, не умолкая, вибрировало, отдаваясь у нее внизу живота. В голове шумело, как от амфетамина, и ровный шум отдавался в черепе, меняя окраску, напряжение и тембр. Это была симфония хаоса.
Джейн провела рукой по волосам. Они затрещали, наэлектризованные. Она уже не пыталась выбраться. Происходящее возбуждало ее. Что-то живительное было в этом ужасе, что-то, от чего она не могла отказаться. Она должна была видеть, что будет дальше. Как крохотная капля в неудержимом потоке, она позволила толпе нести себя вместе со всеми.
Их занесло в магазин электротоваров. Вокруг шныряли юркие личности, расхватывая плееры, компакт- диски, мини-холодильники. Кто-то сунул ей в руки коробку. Она машинально взяла ее.
Черный, как сажа, чертенок выскочил откуда-то из угла и весело завопил:
— Пожар. Спасайся кто может!
За его спиной поднялись языки пламени.
Все сразу рванулись к дверям. Было страшное мгновение, когда Джейн подумала, что пришел конец, ее раздавят. Выбравшись на улицу, она не сразу вспомнила про свой трофей.
В коробке оказалась микроволновая печь. Вышло очень удачно. Ей как раз давно нужна была такая печь, а украсть ее никак не получалось, слишком крупный предмет. Джейн решила, что возьмет ее домой.
Но, волоча коробку, Джейн трудно было поспевать за толпой. Постепенно она отставала и оказалась в задних рядах. Разболелись руки и плечи. Она выбилась из сил. С мостовой спускались железобетонные ступеньки к старому каналу, и Джейн присела на них передохнуть.
Толпа ушла вперед. Похолодало. Рев голосов стал едва слышен, но время от времени с разных сторон, из разных частей Города доносились новые голоса, как будто толпа была каким-то вездесущим чудовищем. Джейн смотрела под ноги, на ржавые железяки, пластиковые растрескавшиеся бутылки, окурки. В голове у нее шумело.
Там, где проходило буйное шествие, оставались мертвые улицы с мертвыми домами, словно толпа на ходу высасывала из них жизнь. С металлических поверхностей отваливалась пластами краска, обнажая ржавчину. Пузырился асфальт. С кирпичных домов облетала штукатурка. Мусор громоздился у края тротуаров, плавал в маслянистых водах канала. Стены покрывались трещинами.
Разоренные дома с неестественной скоростью зарастали бурьяном. На глазах Джейн из трещины в основании бетонной опоры моста выбился побег, тут же разросшийся в пышный терновый куст. В глубине его зацвели розы, и на их запах, как на прокисшее молоко, налетели крылатые человечки ростом с палец.
При полете они издавали звуки, похожие на звон колокольчиков. Они летели парами, и каждая пара тащила такого же миниатюрного пленника, связанного веревками толщиной в нитку. Они с размаху влетали в гущу куста, и оттуда раздавались тоненькие крики.
Как будущий алхимик, Джейн разбиралась в природных процессах. Происходящее восстанавливало равновесие, нарушения которого копились годами. Но смотреть на это не было сил. Она перевела дыхание. Пора идти. Она встала, оставив печь на ступеньках. Не нужна ей эта чертова штука!
На мостовую сверху выплеснулась струя блевотины. Джейн успела отскочить в сторону, но туфли ей все же забрызгало.
Три гиеноголовых существа толклись у ограждения виадука над ее головой.
— Эй вы, поосторожнее! — крикнула Джейн. Тот, кого тошнило, ее даже не заметил. Другой грубо заржал. Третий влез на ограждение, расстегнулся и помахал прибором.
— Эй, красотка, не хочешь попробовать?
— Скоты! — крикнула она.
— Эту суку, — холодно сказал соблазнитель, — надо проучить.
Его друг уже бежал по виадуку, ища спуск.
— Сюда! — крикнул он. Оставив пьяного страдать у перил, они побежали к железной лестнице на дальней стороне моста.
Джейн в ужасе вбежала в первую попавшуюся дверь и в подъезде обнаружила лестницу, ведущую на тот самый виадук, где только что были гиены. Они ее, к счастью, не заметили.
На середине подъема ей пришлось остановиться, пропуская мимо сначала десяток, а потом целую сотню уродливых созданий. Те трое явно откололись от этой толпы. Но это была другая толпа, не та, которую она бросила. Она никого не узнавала, а тут были лица, которые она бы запомнила. Но это не имело значения. Она побежала с ними, снова чувствуя себя в безопасности.
Очень скоро впереди послышался страшный рев. Улица влилась в широкую пятиугольную площадь. Как молекулы газа, попавшие в зону низкого давления, бегущие мгновенно распределились по всей площади. Джейн стало страшно: она догадалась, куда попала.
Это была площадь Оберона. Четыре стороны ее занимали кафе и магазины — пластинки, галантерея, скобяные товары и тому подобное. На пятой же стороне возвышался обсидиановый фасад знаменитой и страшной городской тюрьмы. Он нависал над площадью, как массивный нос зловещего черного корабля.
Тюрьма называлась «Могильники».
Добравшись до своей цели, толпа, однако, не спешила на приступ. Разбившись на небольшие группы, она рассредоточилась по остальным четырем сторонам площади. Витрины магазинов были закрыты решетками и стальными щитами, но выше первого этажа окна были не защищены. Толпа забрасывала их булыжниками и кирпичами.
Повинуясь мгновенному, неосознанному порыву, Джейн подобрала пустую пивную бутылку, размахнулась и запустила в ближайшее окно. Стекло разлетелось. Она радостно завопила. Проходящий тролль одобрительно похлопал ее по спине, она зашаталась.
Ей стало хорошо. Общее возбуждение охватило ее, одарило прозрачными крыльями. Она глубоко вздохнула, наполнив легкие и желудок кипящим, пузырящимся воздухом безумия. Возврата не было. Джейн стала одной из них, принадлежа им душой и телом. Она была теперь человеком толпы.
На нее налетел пьяный, она оттолкнула его:
— Пошел вон, скотина!
Это ей тоже понравилось.
Когда они разбили все окна, сорвали щиты, разграбили что смогли и подожгли несколько магазинов, наступило затишье. Несколько коренастых, крепких гномов пытались сорвать с петель тюремные ворота. Они были сильны и сноровисты, но отступили ни с чем.
Толпа почти растеряла активность. Чтобы не останавливаться, некоторые занялись винным погребком, который до этого пропустили. Кожаные кресла и растения в горшках полетели на улицу. Картины маслом, изображающие обнаженных троллей на унитазах, отправились в огонь. И наконец на мостовую с грохотом выкатили три гигантские бочки. Один из погромщиков вспрыгнул на первую бочку и замахал в воздухе своей шапкой с пером:
— Сограждане!
Толпа встретила это обращение презрительным смехом. Оратор взмахнул топором.
— Наши любимые Правители, отцы Города, заточили в эти бочки — для ее же, безусловно, блага — преступную и строптивую жидкость. Долгие, мучительные годы провела она в дубовых темницах, исправляясь, зрея, смягчаясь, избавляясь от грубых привычек, дабы стать почтенным, законопослушным напитком, достойным благородных глоток нашего достоуважаемого начальства. — Все глаза были прикованы к нему.
Гримасничая, он выпятил грудь и прокричал:
— Но созрела ли она?
