Избранные стихи

деревенщины.
Праздник – они и надели наряды,
факту наивной нарядности рады.

Рады тому, что сегодня не в ватнике
и не в извечном рабочем халатике —
в платье: лежало в комоде лет семь
и не надевано даже совсем.

Господи, пусть оно с модой не вяжется!
Долго лежало – и роскошью кажется.

В день, о котором я долго мечтала,
счастье дешевым платком расцветало.
В истинном счастье изящного мало:
лишь бы светилось, лишь бы сияло!

1987

* * *

Когда с домов бросают снег —
он падает, как повеленье.
И снится узнику побег,
а сердцу снится обновленье.

За что же я любила Вас?
За то, что этими руками
Вы с крыши сбрасывали пласт,
а с жизни – гнет, а с сердца – камень.

1987

* * *

В. П. Смирнову

По дороге плетется машина,
перелесок раздет и разут.
А в машине – замерзшая глина:
и куда эти комья везут?

А на комьях сидит мужичонка —
видно, грузчик при этом добре.
Никудышная сбилась шапчонка.
Эй, простынешь, зима на дворе!

Он глаза бестолковые щурит,
папироску упрятав в кулак.
Для сугреву, наверное, курит,
но согреться не может никак.

Он доволен минутой покоя
и к тычкам притерпелся давно.
Как же с ним сотворилось такое,
что куда ни вези – все равно?

На безлюдной, глухой переправе
не удержит осклизлый помост,
и сомнет мужичка, и раздавит
опрокинутый под гору воз.

И душа его в рай вознесется
на златом херувимском крыле.
Может быть, ей хоть там поживется,
как пожить не пришлось на земле!

От тепла разомлевшая в мякоть,
все, что хочет, получит она:
ей позволится досыта плакать
и позволится пить допьяна.

Что ж, душа, ты так мало вкусила?
Что еще ты желала б вкусить?
Ты б чего-то еще попросила,
да не знаешь, чего попросить.

1988

* * *

На обочине – сена воз,
поле, полдень и пустота.
А налево пойдешь – колхоз,
а направо пойдешь – погост.

Ты постой посреди, постой,
одинешенек, словно кол!
Поле полнится пустотой —
не услышат, хоть волком вой.

А не лучше ли навек стать
безголосым, как этот край:
налетевшую пыль глотать,
жаждой мучиться, голодать?

Безымянный клочок земли,
кем распят ты здесь и за что?
Твои избы в бурьян вросли,
кто любил тебя – все ушли.

То ль в беспамятстве, то ли спит,
то ли жив еще, то ли нет.
Птичка выпорхнула в зенит
и, не зная зачем, звенит.

1988

* * *

Здесь живая кукушка кукует,
сосны хвоей сорят в огород.
Где найдешь первозданность такую?
Надышись на столетье вперед!

В час, когда за шершавой стеною
огонек потухает в избе,
я вселенской дышу тишиною,
но не рада ни ей, ни себе.

Не рыдает, не ропщет, не стонет
этот жалкий десяток домов,
но покорно и медленно тонет
и к последнему часу готов.

И внимая разверзшейся бездне,
у нахлынувшей ночи в плену,
он не этим ли часом исчезнет,
без остатка уйдя в глубину?

И сомкнутся, цветеньем повиты,
эти травы над ним, как вода,
и средь желтой пыльцы ядовитой
будут долго ржаветь провода.

Добрый путник! Порою закатной
ты не слышишь ли там, под землей,
отголоски беседы невнятной,
шевеление жизни живой?

Там почудятся кровли строений,
очертания старых оград.
Отворяются темные сени,
тени темных старух скользят.

И старик, закурив папиросу
у завалинки возле окна,
долго правит ненужную косу —
и звенит, и звенит она.

1988

* * *

Мимо вашего дома – снег.
Возле Вашего дома – ночь.
В вашей комнате – медленный свет,
Вы один, и меня там нет.

Понабраться бы мне стыда,
не заглядывать из темноты
в освещаемое туда,
де ни тени моей, ни следа,

ни портретика на стене
самодельного моего,
ни гроша для меня в казне,
ни угла, ни скамейки мне.

Лишь один-единственный раз
Вы посмотрите за окно
и утешитесь, что сейчас там темно:
ни меня, ни Вас.

Вот и вся надежда моя.
Так однажды ржавую цепь
рвет колодезная бадья,
с тихим плеском на дно уйдя.

1988

* * *

В августе по ночам крут
созвездий наклон.
Роща стоит, как храм
в тысячу белых колонн.

Путь был тернист,
но здесь выпусти посох из рук,
одежды свои повесь
на белый месяца крюк.

Дальнему зову вняв,
поле пересеки по белым
зонтикам трав,
как по камням реки,

чтоб до утра во тьму
шепот твой убегал:
«О, я еще никому
в жизни своей не солгал!

Поверьте, я так же чист,
хотя и колеблем молвой,
как этот осиновый лист,
дрожащий над головой».

1988

* * *

Эта темень – крепчайшая, как самосад,
непроглядная, как марсианина разум.
Кто сказал, что свободен ночующий сад?
Он недвижим: он связан.

Он разобран по ветке, он силы лишен,
он не вытолкнет кляпа, не выдернет скрепу —
прямоликий белесый березовый ствол,
сад пришпиливший к небу.

Как нелепо и тупо стоит на пути,
как он плотно стоит – не просунуть и пальца.
О, хоть молния, что ли, его освети,
снизойди до страдальца!

О, хоть ветер, дохни в его потную грудь —
нет ни веры, ни силы, и утро не скоро!
Пусть хотя бы лампаду зажжет кто-нибудь
и пройдет вдоль забора.

1988

Песнь о сохранившем знамя

В. П. Смирнову

А воронов стая кружилась все ниже,
и гибнущий полк его выслал из боя:
ему приказали укрыться и выжить,
доверили знамя спасти полковое.

Крестом осенился и знамя упрятал,
его обмотав под рубахой на теле, и
– по лугу, по лугу, прочь от заката туда,
где лишь кости в оврагах белели.

Дремучей тропою, стремниной холодной,
спаленною чащей, где дым еще вился,
то мышью, то зайцем, то тварью болотной
бежал он, и полз он, и катом катился.

В канавах и в норах он жил потаенно,
считать разучившийся дни