Избранные стихи

песню найду —
будет она о войне.

Вдоль скоростного шоссе,
оборотясь на закат,
дремлют руины в росе,
мертвые нивы лежат.

Тихо выходит из нор
бледный, усталый народ.
Наш необученный хор
песню нестройно поет.

Дети советской судьбы,
мы приучились опять
ставить коней на дыбы
и из окопов стрелять.

Видишь, деревни горят,
бьют по тебе наповал.
Наш одинокий отряд
скорость ненужную взял.

Бросит и в холод, и в жар,
только назад не гляди!
И почему Комиссар
вечно сидел впереди?

Ныне и в холод, и в зной
над запустеньем полей
все ты летишь над землей
в скорбной машине твоей.

Сникла товарищей рать,
но не тебе тяжело:
счастлив ты нынче не знать,
сколько их в Думу прошло.

Вниз не смотри на страну.
В стане родных и чужих
пусть ощутят глубину,
силу ошибок своих.

Там, где проносишься ты —
там уже стало светло.
Белые бьются цветы
вместе с водой о стекло.

2003

Трамвай Живаго

В тридцать лет мы не знаем, когда мы умрем,
нам не стыдно слоняться без дела.
И в зените над городом,
над пустырем неподвижное солнце висело.

Поднебесное облачко бросило тень —
и опять безмятежна природа.
Как медлительно, сладостно тянется день,
весь июль девяностого года!

Будут август, октябрь. И уже не шутя,
с удивленьем, с восторгом, с тоскою
ты насмотришься туч, дорогое дитя,
ты увидишь еще не такое!

Твой зенит приходился на самый канун,
ты обратно не сможешь вернуться —
лирик, физик, философ, мятежный вещун,
жертва русских своих революций.

И уже погрузились в глубокий склероз
ураганные черные годы.
И не все ли равно, кто в осколки разнес
недопитую чашу свободы!

Ты пройдешь, и тебя не узнают в лицо,
ты и сам никого не узнаешь.
Как во сне, обручальное наше кольцо
на мешок овощей поменяешь.

Донным илом покрыты колонны и львы,
перепрели перо и бумага.
Ничего не прося, не подняв головы,
ты проедешь в трамвае Живаго.

Из космических, дальних, нездешних времен
звездный свет, не дойдя, замирает.
И безмолвно на твой летаргический сон
многомудрая вечность взирает.

Гибель Титаника

Ларисе Барановой-Гонченко

В зыбучую глубь, в бездонную хлябь
уводит сия стезя.
Не надо строить такой корабль
и плавать на нем нельзя!

Но вспомни, как сердце твое рвалось
и кровь играла смелей:
гигант свободы, стальной колосс,
он сходит со стапелей!

Творенье воли, венец ума,
невиданных сил оплот.
И дрогнет пред ним природа сама,
и время с ума сойдет.

В далекую даль, к свободной земле,
связавшись в один союз,
мы тоже шли на таком корабле —
грузин, казах, белорус.

В опасный час, на том рубеже
спастись бы хватило сил —
но кто-то черный тогда уже
по трюмам нас разделил.

Ты вспомни, как бились мы взаперти —
все те, кто был обречен,
кто вынужден был в пучину уйти,
предсмертный выбросив стон.

Заклятье шло из воды морской,
сдавившей дверной проем:
«Пусть будет проклят корабль такой!
Зачем мы плыли на нем?!»

Ты вспомни: выжил тот, кто не ныл
забвения не искал,
кто переборки наспех рубил
и на воду их спускал.

Кто на обломках приплыл к земле
и там из последних сил
своих находил, согревал в тепле
и заново жить учил,

и кто вписал окрепшей рукой
в дневнике потайном:
«Надо строить корабль такой
и надо плавать на нем!»

2004

Календулы

Уже, чернея в темноте,
ждала машина у калитки.
По дому пыль, и в суете
давно уж собраны пожитки.

И свет погас. Мы вышли в сад,
его навеки покидая.
Кругом тянулась наугад
земля изрытая, пустая.

Предзимняя печаль земли,
от коей ничего не надо!
И лишь календулы
цвели, забытые у края сада.

Они, возросшие в тиши,
взглянули с пажити опалой,
как современники души,
невосполняемо усталой.

И жизни гнет, и славы тлен,
убогий слог житейской были,
итог предательств и измен
им в этот миг понятны были.

Мы мчались, обращаясь в прах,
во тьме кромешной, первородной,
и я держала на руках
букет календулы холодной.

Цветы смотрели на меня
в моем закрытом кабинете.
Они увяли за три дня,
как увядает все на свете.

2004

Осина

Жизнь обратно меня принесла,
как река, обращенная вспять.
И осина с тех пор возросла
так, что вовсе ее не узнать.

Но все там же стоит, на краю,
над провалом осеннего дня.
Подойду, обниму, постою —
и она не узнает меня.

Не припомнит, коль память крепка
в тонких пальцах расцепленных пут!
Кто остался – растет в облака,
остальные по кругу бегут.

Дай мне силу, родительский дом,
дай мне волю в пределах Земли,
в сотый раз возвращая потом,
где осины мои возросли;

где шумит мой оставленный сад
по просторам пустынной Руси.
Волоки меня, сила, назад
и, остаться не дав, уноси!

Одинаковы все города,
позолочены все купола,
и нездешняя сила всегда
отрывает меня от ствола.

И пророчит, и льстиво поет,
и всечасно геенной грозит.
И опомниться мне не дает,
потому что не насмерть разит.

2004

Побежденный

Не завыть ли нынче, как волк,
на глухое пламя луны?
Наш расформированный полк
молча возвратился с войны.

Из ничейной нивы овса,
охватившей ваш огород,
все еще звучат голоса тех,
кто никогда не придет.

Что ж твоя печаль тяжела?
Побежденный ты, но живой.
Радуйся, что пуля прошла
где-то над твоей головой!

Что же ты глядишь с немотой,
лишний на родной стороне?
Радости земной и простой
разучился ты на войне.

Здесь трава, как в детстве, густа,
и листва росою полна.
Но живая вся красота
без победы нам не нужна.

Тихие разливы жнивья,
где легко прожить без утрат!
И сурово смотрит семья,
словно ты во всем виноват.

«Ты зачем покинул крыльцо,
дома ты не мог бы корпеть?!»
И родные плюнут в лицо,
но и это надо стерпеть.

2004

Памяти Юрия Кузнецова

Все ушли. И всех не спеша
ассосала земля сырая.
Верю я, что бессмертна душа —
но что ей делать в пределах рая?