наверное, и не рассчитывали. Белые офицеры в красивых мундирах с прекрасной выправкой уже давно нравились зрителю больше непрезентабельных большевиков в мятых кожанках. Когда, слушая гимн, один за другим поднимались эти киногерои, в зрителях просыпалась некая ностальгия. Стало ясно, что коммунистическая идеология умерла. И с ней безнадежно устарел гимн.
В перестроечные годы новое российское руководство захотело иметь свой гимн. В 1990 году комиссия при Министерстве культуры РСФСР остановила свой выбор на «Патриотической песне» Михаила Глинки.
12 июня 1990 года Бориса Ельцина избрали президентом России. Устроили невиданную в нашей стране церемонию инаугурации. Первого президента благословил патриарх Московский и всея Руси Алексий II. Церемония сопровождалась хоровым исполнением «Славься» из оперы Глинки «Жизнь за царя». В ноябре 1990 года Съезд народных депутатов России утвердил музыку Глинки в качестве государственного гимна республики. Но слов к гимну не было. Попытки написать текст, который бы всех устроил, успехом не увенчались.
Владимир Путин, став президентом, предпочел вернуться к старому советскому гимну. Как и при Брежневе, музыку сохранили, а текст вновь изменили, благо автор был под рукой. Сергей Владимирович Михалков умелой рукой еще раз приспособил старый гимн к потребностям нового времени. В первой же строчке третьей редакции возникает ключевое слово — «держава». В декабре 2000 года Федеральное собрание приняло Закон «О государственном гимне» на музыку Александрова и слова Михалкова.
Президент сослался на мнение большинства людей, которые желали сохранить старый советский гимн. Но социологические опросы показывали широкий разброс мнений. Это свидетельствовало о том, что у общества нет единой точки зрения. Предположим, сорок, пятьдесят, даже шестьдесят процентов населения — за гимн Александрова. А мнение остальных разве не имеет значения?
Президент, как и все советские люди, воспитывался на положениях партийного устава, где говорится о подчинении меньшинства большинству. Но это принцип так называемого демократического централизма, который привел страну к диктатуре. А настоящая демократия предполагает обязательный учет мнения меньшинства. И Владимир Владимирович Путин — президент всех граждан, а не только тех, кто согласен с его точкой зрения.
Люди старшего поколения привыкли к этой мелодии, рождающей ностальгические чувства. Это верно. Правда, уже вскоре в силу естественных законов сторонники старого гимна окажутся в меньшинстве. Сегодня школьник открывает роман, написанный в советские времена, и читает такую фразу: «Его вызвали на бюро райкома и дали строгача с занесением». И для него это китайская грамота! Он даже не может понять, каким трагическим смыслом была наполнена эта формулировка (строгий партийный выговор с занесением в учетную карточку) для тех, кто жил в советские времена. Если бы гимн Александрова не был вновь принят, его забыли бы так же скоро.
А ведь для кого-то этот гимн совершенно неприемлем по принципиальным, по морально- нравственным соображениям. Для них он ассоциируется не с полетом Гагарина, а с расстрелами, с ГУЛАГом, над которым словно в насмешку звучала музыка Александрова, с унизительным для страны застоем позднесоветского периода.
Речь идет о немалом числе людей. Если бы их было мало, в Кремле и по сей день заседало бы политбюро, Путин не был бы президентом, а продолжал бы, наверное, службу в первом главном управлении КГБ СССР…
Если значительное число людей возражает против выноса тела Ленина из Мавзолея, значит, не надо этим сейчас заниматься, надо отложить это решение на потом. Так же следовало поступить и с гимном. Это можно понять на простом примере. Скажем, у тебя сегодня день рождения, а у соседа похороны. Можно, конечно, веселиться до упаду, гостей назвать, пить шампанское — имеешь полное право. Но разумный человек не станет этого делать. Негоже шумно веселиться, если рядом горе. На простом языке эта способность понять и принять во внимание чувства других людей называется нравственным чувством, на более официальном — государственной мудростью.
Но, надо понимать, Путин твердо решил для себя: советский гимн должен быть сохранен. И он добился своего. Мнением интеллигенции пренебрегли.
К особенностям нашей духовной истории относится то, что понятия «интеллигент», «интеллигентный», «интеллигенция» неизменно сохраняют откровенно пренебрежительный оттенок. С этим пренебрежением к интеллекту давно следовало бы покончить, но ничего не меняется.
Настоящий интеллигент в силу самой своей природы расположен к критике. Стремление ставить под сомнение то, что большинству представляется естественным, свойственно интеллигенту. Это и предопределяет конфликт интеллигенции с властью. Интеллигент считает своим долгом быть еретиком, плыть против течения, говорить не то, что говорят другие, противоречить общепринятой точке зрения и вступаться за униженных и оскорбленных.
Поэтому интеллигентов так часто в нашей истории именовали антипатриотами, космополитами и предателями. Так было всегда.
После подавления первой русской революции 1905 года Максим Горький ездил по всему миру и призывал не давать кредиты царскому правительству. Это тоже казалось кому-то страшно непатриотичным.
Но как должен поступать настоящий интеллигент?
Есть две линии поведения. Одна — решительно протестовать против глупых, вредных и преступных действий власти. Так поступали, скажем, Александр Исаевич Солженицын и Андрей Дмитриевич Сахаров. Другая линия — пытаться воздействовать на власть изнутри, сдерживать ее. Так поступали Александр Трифонович Твардовский, когда он редактировал журнал «Новый мир», и академик Петр Леонидович Капица, который постоянно писал то Сталину, то Молотову, то Хрущеву и всякий раз чего-то добивался.
Какая модель поведения правильнее?
Скажем, Твардовский, постоянно делая реверансы в сторону ЦК и цензуры, сумел все-таки превратить «Новый мир» в форпост либеральной мысли. Академик Капица, пользуясь своим авторитетом, сумел многим помочь, а будущего лауреата Нобелевской премии Льва Давидовича Ландау вытащил из тюрьмы.
Но они вынуждены были держаться в определенных рамках и своим сотрудничеством придавали власти видимость респектабельности. И в этом их упрекали. Сахаров и Солженицын считали, что важнее всего следовать своим принципам, а компромисс с властью губителен. Сахаров говорил так: «Сделать ничего нельзя, но и молчать нельзя».
Всегда возникает вопрос, какую цену человек готов заплатить за протест. Даже скромное выражение несогласия влекло за собой лишение каких-то привилегий. За границу не пускали, орден к юбилею не давали. Сначала говорили, что те же Солженицын и Сахаров многое могут себе позволить благодаря своей мировой славе. Но слава была им относительной защитой. Одного выбросили из страны, другого отправили в ссылку и там жестоко мучили.
Дмитрий Дмитриевич Шостакович, когда его спрашивали, зачем он подписывает мерзкие коллективные письма, которые готовились в аппарате ЦК КПСС, сухо отвечал: «Я их боюсь». Но немногие так прямо признавались, что им не хватает гражданского мужества, необходимого для инакомыслящих.
Вот такой человек, как главный создатель ядерного оружия академик и трижды Герой Социалистического Труда Юлий Борисович Харитон мог сделать многое, чтобы воздействовать на власть и защитить несправедливо обиженных, но не захотел. Он считал, что его работа важнее всего остального, и не мог представить себе, что он лишится этой работы, уважения и почета.
Другим искренне не нравились диссиденты. Они видели в них разрушителей государства. Будущий лауреат Нобелевской премии и депутат Государственной думы от компартии Жорес Иванович Алферов не только не поддерживал диссидентов, но и заботился о том, чтобы их не было в его ленинградском институте. Президент Академии наук Мстислав Всеволодович Келдыш буквально выкручивал академикам руки, чтобы они подписывали письма с осуждением Сахарова.
Ну и, наконец, третьих раздражает само наличие людей, способных рискнуть всем ради своих принципов. Им неприятно сознавать, что сами они на это не способны. И им психологически важно развенчать тех, кто может совершить мужественный поступок. Это инстинкт душевного
