талантливо и убедительно. Он был прирожденным актером и никому не позволял заглядывать за кулисы.
«Сталин, — вспоминала писательница Галина Иосифовна Серебрякова, — удивил низким ростом, щуплостью и узкогрудостью.
Чрезвычайно изрытая оспой кожа на его лице была какого-то серо-кирпичного оттенка. Низкий, заросший, как бы “надвинутый” на брови лоб и свисающий нос придавали лицу грубое, жестокое выражение…»
И при такой неудачной внешности Сталин заставил восхищаться собой всю страну. Это было особое искусство. Федор Шаляпин говорил об этом:
«Надо иметь талант не только для того, чтобы играть на сцене; талант необходим для того, чтобы жить. Оно и понятно. Роль человека в жизни всегда сложнее любой роли, которую можно только вообразить на театре.
Если трудно сыграть на сцене уже начертанную фигуру того или иного человека, то еще труднее, думаю я, сыграть свою собственную роль в жизни. Если я каждую минуту проверяю себя, так ли пошел, так ли сел, так ли засмеялся или заплакал на сцене, то, вероятно, я должен каждую минуту проверять себя и в жизни — так ли я сделал то или это? Если на сцене даже отрицательное должно выглядеть красиво, то в жизни необходимо, чтобы все красиво выходило…
Надо уметь играть царя. Огромной важности, шекспировского размаха его роль. Царю, кажется мне, нужна какая-то особенная наружность, какой-то особенный глаз. Все это представляется мне в величавом виде. Если же природа сделала меня, царя, человеком маленького роста и немного даже с горбом, я должен найти тон, создать себе атмосферу — именно такую, в которой я, маленький и горбатый, производил бы такое впечатление, как произвел бы большой и величественный царь. Надо, чтобы каждый раз, когда я делаю жест перед моим народом, из его груди вырывался возглас на все мое царство:
— Вот это царь!
А если атмосфера не уяснена мною, то жест мой, как у бездарного актера, получается фальшивый, и смущается наблюдатель, и из гущи народа сдавленно и хрипло вырывается полушепот:
— Ну и царь же!
Не понял атмосферы — провалился».
Сталин умел внушать любовь, благоговение и страх. За каждым словом, движением, поступком — холодный расчет умелого актера и режиссера в одном лице.
Мысль о том, что вождя должно воспринимать как царя, многим приходила в голову. Скульптор Марина Давыдовна Рындзюнская в 1926 году работала над бюстом Сталина.
Надежда Сергеевна Аллилуева высказала естественное пожелание, чтобы скульптурное изображение мужа получилось максимально похожим. Рындзюнская возразила и обратилась к Сталину:
— Я работаю не для семьи, а для народа. Вот, например, у вас подбородок имеет линию уходящую, а я вам сделаю его вперед, и так все остальное. Мы с вами жили при царе — помните, как народ, проходя мимо портрета царя, искал, хотел видеть и понять по изображению — почему он царь. А теперь я хочу, чтобы публика, проходя мимо моего изображения, поняла — почему вы один из наших главков.
И Сталин оценил правильный подход скульптора:
— Вы совершенно правы.
Пусть люди увидят его не таким, каков он есть, а каким он должен быть. Скульптор профессиональным взглядом ухватила важную особенность его внешнего облика:
«Точно вылитая из одного металла, с торсом, сильно развитой шеей голова, со спокойным твердым лицом… Сила, до отказа поражающая и захватывающая, с крепко сидящей головой, которая не представляешь себе, чтобы могла повернуть направо и налево, только прямо и только вперед».
Галина Серебрякова навсегда запомнила Сталина таким, каким увидела в Большом театре, где давали «Князя Игоря»:
«Маленькие, с желтыми белками глаза излучали необыкновенную силу, впивались, жгли, гипнотизировали… Необъяснимое чувство тревоги перед этим рябым неулыбчивым человеком все нарастало во мне. Равнодушно пожав мою руку и неторопливо вынув изо рта трубку, он заговорил с кем-то рядом. Затем первым прошел в ложу, сел в уголке один и, казалось, весь отдался чарам гениальной увертюры Бородина.
Много в годы молодости встретилось мне людей, знаменитых и неведомых, недюжинных и посредственных, разных, и, однако, ни один не произвел такого большого и вместе с тем тягостного впечатления, как Сталин. И несомненно одно: это ощущение возникло не теперь, после всего пережитого, оно зародилось в минуты первой встречи и определить его можно только одним словом — смятение…»
Сталин исходил из того, что правитель должен быть загадочен. Таинственная краткость и сдержанность, царственная величавость, неспешность движений, скупость жестов и недосказанность повышают авторитет власти. Он принимал ограниченный круг людей, почти не ездил по стране, редко выступал.
22 июня 1926 года кандидат в члены политбюро, первый секретарь Закавказского и Северо- Кавказского бюро ЦК Серго Орджоникидзе, давний соратник вождя, писал новому партийному руководителю Ленинграда Сергею Мироновичу Кирову из Тифлиса:
«Дней тринадцать Сосо был у нас. Время провели не очень плохо, только извели его приставанием выступить. Один раз удалось его форменно изнасиловать и заставить выступить в железнодорожных мастерских. Народу было не меньше шести-семи тысяч. Встретили его великолепно. В Баку не удалось затащить — побоялся выступления, а надо было».
Считалось, что главный талант Ленина — невероятный дар упрощения. Сталин в этом смысле был еще талантливее. Серые и малограмотные партийные чиновники слушали его как оракула. Они ощущали себя полными ничтожествами в присутствии вождя, боялись его.
Надо понимать, что две войны (Первая мировая и Гражданская) унесли жизни множества ярких и способных к общественной деятельности людей. Это первый фактор, болезненно сказавшийся на качестве управленческого аппарата. Поражение белых завершилось эмиграцией целого культурного слоя России. Это второй фактор.
Революция открыла дорогу к высшему образованию, что прекрасно. Но по существу некому стало учить эту молодежь. Специальные знания молодые люди получали, а общей культуры не хватало и их преподавателям. Люди назначались на самые высокие посты, оставаясь малограмотными.
В учетной карточке члена оргбюро ЦК и наркома пищевой промышленности Семена Семеновича Лобова в графе «Образование» было написано: «Не учился, но пишет и читает». Это не мешало его успешной карьере… И третий фактор. В ходе внутрипартийной борьбы — после смерти Ленина — из политики, из общественной жизни выставили наиболее образованных и думающих большевиков, потому что среди них меньше всего было поклонников Сталина.
Вот эта армия не очень грамотных и бескультурных чиновников десятилетиями принимала ключевые решения и определяла политический и экономический курс страны. Более всего они сопротивлялись дискуссиям, реальной критике, вообще любому вольнодумству. Больше всего их устраивала роль исполнителей, неукоснительно проводящих в жизнь линию вождя.
«Он — не русский, он южанин, грузин, — писал о нем осенью 1936 года Виктор Михайлович Чернов, один из лидеров партии эсеров, министр земледелия во Временном правительстве и председатель Учредительного собрания. — Про него сплетничают, что он — полутурок, забывший родной язык и зовущийся на самом деле Юсуфом Джугашвили. Его черные волосы, густые усы, узкий лоб, грубые черты лица, медленная монотонная дикция, его резко-отрывистый тон и вечная униформа цвета хаки придают ему внешность отставного офицера.
Он человек церковной выучки — получил образование в семинарии… Это чувствуется и при чтении стенограмм его речей, и особенно при перелистывании его книги “Вопросы ленинизма”, одновременно и молитвенника, и служебного руководства, где мысль Учителя засушена и набальзамирована по образцу его тела.
Сталин обладает в большой мере коварством типичного “восточного политика”. Его похвалам и любезностям доверять нельзя.
Он очень умеет усыплять внимательность тех, кому он является тайным противником, а тем
