отравила своего первого мужа.
Светлана Сталина, которая знала об отцовских фобиях, писала ему в ноябре 1945 года:
«Папочка, что касается Жени, то мне кажется, что подобные сомнения у тебя зародились только оттого, что она слишком быстро снова вышла замуж. Ну, а почему это так получилось — об этом она мне кое-что рассказывала сама…
Я тебе это обязательно расскажу, когда ты приедешь».
Евгению Аллилуеву обвинили в том, что она, «окружив себя родственниками репрессированных за антисоветские выступления, в беседах с ними враждебно отзывалась о мероприятиях, проводимых Советским правительством, и распространяла клеветнические измышления по адресу членов правительства».
Меньше чем через неделю, 16 декабря 1947 года, из Евгении Аллилуевой выбили показания, что ее давний знакомый по фамилии Гольдштейн, старший научный сотрудник Института экономики Академии наук СССР, проявлял интерес к жизни вождя.
Сталин объяснил чекистам: «Гольдштейн интересовался личной жизнью руководителя советского правительства не по собственной инициативе, за его спиной стоит иностранная разведка». 19 декабря его арестовали.
«Меня вызвали в министерство по телефону и заявили, что я должен “размотать его шпионские связи и выявить его шпионское лицо”, — рассказывал позднее следователь МГБ Сорокин. — Никаких материалов, изобличающих Гольдштейна в шпионской деятельности, и даже вообще какого-либо дела против Гольдштейна я не получал, и, как впоследствии мне стало ясно, такого вообще в МГБ не имелось.
На допрос явился Комаров, заместитель начальника следственной части по особо важным делам, и сказал, что он имеет распоряжение министра Абакумова о применении к Гольдштейну мер физического воздействия. Это указание Абакумова Комаров выполнил в тот же вечер при моем участии».
«Меня стали жестоко и длительно избивать резиновой дубинкой, — описывал свои страдания Гольдштейн. — Всего меня избивали восемь раз. Измученный дневными и ночными допросами, избиениями, угрозами, я впал в глубокое отчаяние и стал оговаривать себя и других лиц».
Его избивали, пока он не подписал показания, что расспрашивал Аллилуеву «по заданию Гринберга», старшего научного сотрудника Института мировой литературы Академии наук. А Гринберг сотрудничал в исторической комиссии Еврейского антифашистского комитета, который возглавлял Михоэлс… Вот и преступная цепочка!
Гольдштейна продолжали избивать. Он подписал еще один протокол — «о шпионской деятельности Михоэлса и о том, что он проявлял повышенный интерес к личной жизни главы Советского правительства в Кремле, чем интересовались американские евреи».
27 декабря министр госбезопасности Виктор Абакумов и его первый заместитель Сергей Огольцов были вызваны к Сталину.
«Во время беседы, — рассказывал Огольцов, — товарищем Сталиным была названа фамилия Михоэлса, и в конце беседы было им дано указание Абакумову о необходимости проведения специального мероприятия в отношении Михоэлса и что для этой цели устроить “автомобильную катастрофу”».
К Абакумову вызвали полковника Федора Шубнякова. Во 2-м главном управлении МГБ он был начальником отдела, который ведал интеллигенцией.
«Абакумов в присутствии тов. Огольцова заявил, что имеет специальное указание ликвидировать Михоэлса, — рассказывал Шубняков. — Все указания давались лично Абакумовым, который по ВЧ получал информацию о ходе операции».
7 января 1948 года Соломон Михоэлс и театральный критик Владимир Голубов-Потапов отправились на поезде в Минск, чтобы отобрать несколько спектаклей, достойных выдвижения на Сталинскую премию.
Вслед за ними на двух машинах в Минск выехала «боевая группа МГБ» — сам Огольцов, его помощник майор Александр Харлампиевич Косырев, начальник отдела 2-го главного управления (контрразведка) полковник Федор Григорьевич Шубняков, сотрудники отдела «ДР» (террор и диверсии) полковник Василий Евгеньевич Лебедев и старший лейтенант Борис Алексеевич Круглов (специальность — диверсии на транспорте).
Московская боевая группа разместилась на даче Цанавы в пригороде Минска. Огольцов объяснил республиканскому министру, зачем они приехали. Цанава поинтересовался, почему избран такой сложный метод. Огольцов ответил:
— На Михоэлса делают большую ставку американцы, но арестовывать его нецелесообразно, так как он широко известен за границей. Впрочем, в политику вдаваться нечего, у меня есть поручение, его надо выполнять.
Огольцов объяснил Цанаве:
— Боевая группа МГБ СССР предпринимала меры к убийству Михоэлса еще в Москве, но сделать это не удалось, так как Михоэлс ходил по Москве в окружении многих женщин.
В Москве Абакумов принес Сталину «обобщенный», то есть сочиненный чекистами, протокол допроса арестованного Гольдштейна. В протоколе говорилось, что «Михоэлс дал задание сблизиться с Аллилуевой, добиться личного знакомства с Григорием Морозовым», который женился на Светлане, дочери вождя.
«Надо подмечать все мелочи, — будто бы говорил Михоэлс, — не упускать из виду всех деталей взаимоотношений Светланы Сталиной и Григория Морозова. На основе вашей информации мы сможем разработать правильный план действий и информировать наших друзей в США, поскольку они интересуются этими вопросами…»
Это Сталин и хотел прочитать.
Историки пытаются понять, зачем Сталину понадобилось убивать Михоэлса? Что это было — паранойя? Результат мозговых нарушений?
Поразительным образом именно в эти месяцы Сталин сделал все, чтобы в Палестине появилось еврейское государство. Он санкционировал поставки оружия палестинским евреям, он разрешил евреям из Польши и других восточноевропейских стран эмигрировать в Палестину. Но Сталину не понравился искренний интерес советских евреев к Израилю, их готовность помогать еврейскому государству.
«Мне кажется, что Сталин верил в круговую поруку людей одного происхождения, — писал Илья Эренбург. — Он ведь, расправляясь с “врагами народа”, не щадил их родных. Да что говорить о семьях; когда по его приказу выселяли из родных мест целые народы, то брали решительно всех, включая партийных руководителей, членов правительства, Героев Советского Союза… Что же, в таком случае следует предположить, что он обрушился на евреев, считая их опасными, — все евреи связаны одним происхождением, а несколько миллионов из них живут в Америке».
На публике Сталин не позволял себе антиеврейских замечаний — не хотел выглядеть антисемитом. Весной 1952 года во время обсуждения произведений, выдвинутых на Сталинскую премию, вождь произнес целый монолог, как бы возмущенный тем, что вслед за литературным псевдонимом стали указывать настоящую фамилию автора:
— Зачем это делается? Если человек избрал себе литературный псевдоним — это его право. Но, видимо, кому-то приятно подчеркнуть, что у этого человека двойная фамилия, подчеркнуть, что это еврей. Зачем насаждать антисемитизм? Кому это надо?
Сталин говорил это, зная, что его слова в тот же день разнесутся по всей Москве. И только в очень узком кругу, среди своих, он высказывался откровенно. Вячеслав Александрович Малышев, заместитель председателя Совета министров, тщательно записывал все слова вождя в рабочий дневник. Судя по его дневнику, на заседании президиума ЦК 1 декабря 1952 года Сталин говорил:
— Любой еврей — националист, это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США. Они считают себя обязанными американцам. Среди врачей много евреев- националистов.
«Спорить с отцом было бесполезно», — пишет Светлана Аллилуева. Сталин повсюду видел врагов. «Это было уже патологией, это была мания преследования от опустошения, от одиночества… Он был предельно ожесточен против всего мира».
Но главное другое. Он был человеком с криминальным складом ума. С возрастом и болезнями эти
