Особняк губернаторши сиял в темноте на соседнем холме, — собственно, его было хорошо видно даже с террасы, правда, дорога вилась непредсказуемо. У ворот их встретил лакей в ливрее, почти незнакомый, Ганс только помнил, что зовут его Кларенс. С важностью отворил кованую калитку, пожелал приятного вечера бархатным басом и повернулся к следующим гостям. Ганс и Гретель двинулись к дому по дорожке между мерцающих факелов. Цикады, замолчавшие было, снова грянули хором.
Сад выступал из темноты громадными баньянами с узловатыми переплетениями стволов. Летучие мыши стремительно чертили изломанные линии. Дом был ярко освещен изнутри, оттуда доносились взрывы смеха и ровное жужжание разговора, а снаружи он смутно белел в темноте, даже не было заметно неизбежных темных разводов: в сезон дождя все зарастало плесенью, и большинство хозяев даже не обращало на нее внимания. Губернаторша все же, по старой привычке, следила за внешним видом дома, как будто в любой момент могла прибыть с визитом особа королевской крови. Так что каждые пару лет дом заново штукатурили, а вот сейчас что-то с ремонтом задержались.
На террасе, под навесом, сияли лампы, стояли группами люди, лакеи разносили коктейли и закуски. Саманта, в шафрановом платье, помахала им приветственно рукой справа, из дальнего угла, и Гретель обрадованно потянула Ганса за собой. Он выпустил ее руку и шел чуть сзади, невольно замечая легкую нескладность ее движений, выбившуюся прядь, царапины на пятках туфелек.
Саманта расцеловала Ганса и обняла Гретель — Ганс невольно залюбовался, как они хорошо смотрелись вместе: рыжая светлокожая Гретель и смуглая Саманта, почти того же роста, но чуть пошире в кости и пополнее. Послушал их разговор пару минут, вставил несколько слов и потихоньку отошел в сторону. Заметив Карла в середине террасы, он решительно направился туда. По дороге ухватил с подноса у проходившего лакея бокал с “Маргаритой”, отхлебнул глоток и понял, что хочет сегодня напиться.
Карл, в ослепительно белой рубашке, внимательно слушал двух немолодых джентльменов, кажется приезжих. Впрочем, совсем уж джентльменами назвать их было трудно. Скорее они напоминали профессоров, не особо следящих за внешним обликом. Один из них, покрупнее и на вид постарше, с седой львиной шевелюрой, как раз расспрашивал Карла о рифе Грейт-Уолл. Ганс очень любил это место, где дно обрывалось стеной в бездну и на стене цвели, теснясь, невиданные анемоны всех расцветок — только надо было освещать их фонарем, на этой глубине все цвета пропадали, кроме безмерной синевы. Как раз об анемонах-то и спрашивал старший профессор, и Карл представил всех троих:
— Ганс, мой друг и помощник, — доктор Хатчинсон — доктор Снедекор.
Догадка оказалась верной, оба гостя были морскими биологами, к тому же завзятыми дайверами, и приехали посмотреть на местную фауну. Поговорили немножко про Грейт-Уолл, но профессоров интересовали больше всего обрастания на затонувших кораблях.
— Видите ли, Ганс, — объяснял Снедекор высоким, слегка козлиным голосом, — это один из самых интересных вопросов: как одни организмы сменяют другие на месте, где вначале вообще никого не было. Например, на застывшем лавовом поле. На суше это наблюдали много раз и подробно описали — как появляются растения-пионеры, создают почву, потом приходят другие, уже на готовое, вытесняют первых поселенцев…
— А как это происходит в море, мы не знаем, никто этого не видел, — вмешался Хатчинсон. — Хотелось бы посмотреть на это.
— На сукцессию? — неожиданно для себя спросил Ганс, и оба биолога, замолчав, посмотрели на него с подозрением. Он и сам не мог понять, что это за странное слово всплыло у него в голове, но оно потянуло за собой другие, и он почувствовал даже легкое головокружение, как будто в голове у него всплывали и лопались пузырьки с забытыми словами. Он растерянно продолжил: — Ну да, смена одной экосистемы другой. Последовательность бентосных сообществ…
Хатчинсон обрадовался, заулыбался, обнял Ганса за плечо здоровенной лапой:
— Да вы все знаете, дружище! Приятно поговорить с понимающим человеком! — и попытался углубиться в детали, но Снедекор ухватил его за локоть и потащил в сторону со словами: “Дай же человеку выпить спокойно!” — так что Хатчинсон успел только настоять, чтобы им непременно встретиться наутро у Карла и продолжить беседу.
Карл улыбался, как взрослый, наблюдающий за детскими шалостями, хотя был в этой компании моложе всех. Этакий златокудрый греческий бог, подумал Ганс. Он вдруг понял, что знает довольно много про греческих богов, Гермеса, Ареса, Зевса, обрадовался и даже почувствовал нетерпение: скорее бы оказаться одному и с удовольствием и подробно начать вспоминать все эти чудесные истории. С ним творилось что-то странное, определенно.
— Что ж, — заметил Карл, когда гости отошли, — произвел ты впечатление. У меня на них серьезные виды, завтра расскажу.
— Расскажи сейчас! — попросил Ганс, допивая “Маргариту”, и тут же взял следующий бокал.
Карл охотно начал: эти двое собираются провести исследование, не на один год. Возможно, им дадут денег. Хочется им найти недавно затопленный корабль, каждую неделю погружаться к нему и наблюдать, как он потихоньку обрастает живностью.
— Я предложил им “Мэри Агнесс”, она затонула всего год назад. Можно будет с ними нырять, они будут платить, ну и оборудование у нас арендовать. Хорошая, интересная работа, и люди они занятные, — подытожил Карл. — Так что приходите завтра утром, пойдем на погружение! — Он тронул Ганса за плечо, опять улыбнулся и направился дальше, к очередной группе гостей.
Ганс стоял, задумавшись, посреди толпы — ему вдруг остро захотелось в море, в тишину и синеву. Он встряхнул головой и отправился обратно, посмотреть, что там делает Гретель.
В том углу уже собралась небольшая компания женщин, а посредине возвышался Джон, что-то красноречиво вещавший, огромный, толстый, с холеной рыжеватой бородой, с проседью, заметной даже в светлых волосах. Дамы, как обычно, поддразнивали его. Заметив Ганса, Джон помахал ему приветственно. Ганс поспешил на выручку к товарищу.
Дразнить Ганса было не так увлекательно — он отвечал слишком серьезно, не всегда включался в игру и совершенно не умел кокетничать. Так что дамы понемножку разбрелись по террасе, а мужчины взяли себе еще по коктейлю.
— До чего приставучие тетки, — шутливо пожаловался Джон. — Все им расскажи! Может, я собираюсь написать роман о своей жизни и получить Нобелевскую премию!
— И что ты с ней будешь делать? — заинтересовался Ганс. В голове уже немножко шумело, он наконец расслабился и с удовольствием отхлебывал “Хаммингбёрд” — любил он этот дамский коктейль.
— Ну как! — воодушевился Джон. — Сначала построю большой дом на самом берегу.
— Будто тебе твоего не хватает, — резонно заметил Ганс.
У Джона в доме гости вечно разбредались и терялись, Саманта никогда не могла всех собрать к чаю.
— Ты не понимаешь. Сзади я построю дом поменьше, с окнами на все стороны. Студию, знаешь, с самым лучшим в мире светом. И там буду работать. И ни одну собаку к себе не пущу — сидите в большом доме, пейте, купайтесь в бассейне, а меня чтоб не трогали.
— Будто ты там усидишь, если все начнут пить, — усомнился Ганс.
— И опять ты ничего не понимаешь. Вот ты пишешь книгу, ты можешь работать ночью. Ночью даже лучше: Гретель твоя спит, не отвлекает, за окнами темно. А мне нужен свет. Ты знаешь, чем пишут картины?
— Красками?
— Черта лысого! Светом, светом и ничем иным. Ну ладно, не буду тебе излагать теорию, иди лучше последи, чтобы не увели твою ненаглядную. — И подтолкнул его в сторону гостиной. Там Гретель и вправду разговаривала с подтянутым, немолодым моряком в белоснежной форме.
Ганс вдруг опять заметил с удивлением, как легко и непринужденно она держится с явно незнакомым человеком. Он-то всегда был вначале неловок: ведь ничего же не знаешь о собеседнике, как начинать разговор? Потом уже, когда он сходился с человеком, было легко и говорить, и молчать, но первые минуты всегда были просто мукой. Гретель же как-то удивительно естественно, с первой фразы, находила тон, всякий раз немного разный, и люди уже через полчаса говорили с ней, как со старой доброй знакомой. Он задумался: отчего такая разница? Почему-то именно сегодня это его встревожило, и он даже почувствовал
