стебли ненастоящей крапивы, уставился прямо в его лицо черный глазок киноаппарата. Васька обомлел на одно только мгновение и отскочил в сторону. И тут же увидел он другой аппарат, нацеленный на него с противоположной стороны улицы. Обложили со всех сторон. Васька сообразил, что он влип и на этот раз никуда ему не деться. Все, что он делал, что вытворял, все заснято. Как только все это увидит всемогущий Грак, так и наступит для Васьки конец. Теперь уже не думая больше о бегстве, он оглядывался, ошеломленный событиями, развернувшимися за последние минуты, а тот человек, притворившийся обезьяной, проворно вскочил на ноги и зычным голосом крикнул:
— Все свободны!
И сейчас же из-за домов, из палисадников и еще из всяких укрытий начали показываться люди с киноаппаратами и какими-то фонарями. Или это Ваське с перепуга показалось, будто их такое множество? Он стоял у палисадника взъерошенный, злой, решительный. Он еще не знал, что сделает, какую штуку выкинет, но только отступать ему теперь некуда. Теперь надо добраться до самого Грака.
Подбежала Филимон.
— Молодец! — шепнула она. — Все правильно сделал.
— Где Петушков? — спросил Васька в отчаянии.
— Ты что, испугался?
Васька не успел ответить, подошел Петушков и тоже похвалил:
— Хорошо сделал, братишка.
А похожий на обезьяну человек скалил зубы — не то улыбаясь, не то угрожая.
— Продолжим пробу? — весело спросил у него Петушков.
— Мне хватит, — ответил человек, потирая челюсть. — Я уже попробовал. А тебе спасибо — привел бандита…
Он засмеялся, и все кругом засмеялись. Васька немного ободрился, захлюпал носом, завздыхал.
Кто-то поднял соломенную каскетку и проговорил:
— Ваша шапочка, товарищ Грак.
Потухло солнце, темная волна накрыла Ваську и бросила в черную пучину. Грак! Это он так самого Грака?! Ну, теперь не зевай, Васька! Теперь работай!..
Он упал на колени.
— Дяденька Грак, не прогоняйте меня! Бейте меня чем ни попало, только не гоните!.. — завопил он настойчиво и ожесточенно, и злые слезы потекли по его щекам, затопляя золотые веснушки.
— Артист! — захохотал Грак и схватил Ваську за рыжие лохмы, заставил подняться. — Глядите, какой бандит! Он еще похлеще тебя будет!.. — ликующе сказал он Петушкову. — Ты за ним поглядывай…
— Да я… — выкрикнул Васька и совсем неожиданно для самого себя заплакал. Размазывая слезы и задыхаясь от переполнивших его чувств, он продолжал выкрикивать: — Дяденька, я чего хочешь! Я вам, чего надо, представлю… — И тут же засмеялся, оттого что вдруг понял, что его приняли, что кончились все его мучения и никто теперь его не ловит, не гонит. Смеясь и растирая слезы, он продолжал: — Представлю, чего надо. Хоть бандита, хоть ангела-архангела…
— Артист, — все так же веселясь, повторил Грак. — Ну, а тебе спасибо за этого рыжего, — сказал он Петушкову.
— Я же сказал тебе — парень настоящий. Сразу понял, что от него требуется! Мгновенная реакция, легкая возбудимость. Мы с ним еще…
Но тут вмешалась Филимон:
— Да он же еще ребенок. Вы оба забыли это? Реакция… Вон как он зашелся и сейчас все еще дрожит. — Она обняла Васькины вздрагивающие плечи и утерла ему лицо душистым платком. — Беги, Вася, вон в тот домик и постарайся заснуть…
Она показала на дощатое строение, в котором провел Васька свою первую ночь… Всхлипнув напоследок еще раз, он ответил:
— Да я и не устал вовсе…
— Иди, иди… — совсем уж повелительно повторила Филимон и легонько ударила по Васькиному затылку.
Он пошел, вспомнив, что с Филимоном спорить не полагается.
В дощатом сторожевском домике никого не было. Еще сильнее, чем утром, пахло смолой и морем. В распахнутую дверь врывался соленый ветер.
Утомленный переживаниями, Васька прилег, закрыл глаза, и только он собрался подумать о своем счастье, как вбежал Снежок и горячим языком лизнул его щеку.
— Собака ты, собака… — проговорил Васька и засмеялся.
Вошла Марфа. Без сторожевского плаща, в пестром платье, она ничем не напоминала несуразного мужика, как ночью показалось Ваське. Обыкновенная большая тетка.
— Приняли тебя. Теперь ты артист.
— Спать мне велели, а я не хочу.
— Какой сон! Когда меня в сторожа приняли, тоже по ночам не спала. Ревела от обиды. Как же, в артистки разлетелась, а меня в сторожа. Дед мой на Волге грузчиком был. Я в него, такая же чертоломина. А душой он ребенок: всех жалел. Ну, а у меня никакого таланта нету. — Она шумно вздохнула и рассмеялась. — Фантазии у меня много, это верно. Воображения. А режиссер Иван Яковлевич все говаривал: «Любить искусство — это тоже талант немалый, а служить искусству почетно в любом качестве, хотя бы и в сторожах».
Слушая неторопливый ее рассказ, Васька вспомнил другую старуху, такую же большую, но, как он считал, не очень-то добрую, Елену Карповну. Ее даже Капитон, отец Васькин, боялся и говорил, будто стережет она богатства несметные. А Володя рассказал, что никакого у нее богатства нет, а всю жизнь собирает она го, что дороже всякого золота, — чудесные изделия народных мастеров. Тогда Васька не понимал, как так — игрушки эти да тряпки могут быть дороже золота? Он и сейчас еще не совсем понимал. Просто он подумал, что обе старухи — и добрая тетка Марфа, и грозная Елена Карповна — талантливы своей любовью к искусству.
Любить искусство — это тоже талант. «Вот здорово!» — подумал Васька удивленно и уважительно. Никогда еще у него не возникало мыслей, достойных уважения.
ВАСЬКА ЧИТАЕТ СЦЕНАРИЙ
А впереди было еще одно испытание. Вечером новоявленный брат и учитель достал из чемодана невиданной величины довольно потрепанную тетрадь в серой обложке. Видно, читали ее и перечитывали много раз.
— Вот сценарий, — сказал он.
— Сценарий, — повторил Васька, замирая от ожидания: что дальше?
— Когда прочтешь, будет у нас серьезный разговор.
Надо сказать правду — читатель Васька был не ахти какой. В пестром мире его души еще ни одна книга не оставила своего следа. Даже детективы, обожаемые всеми мальчишками, не очень-то занимали его. О сказках и говорить нечего — их он просто презирал.
Со страхом и недоумением смотрел он на необыкновенную тетрадь. Но Петушков сказал: «Принимайся за работу» — значит, нечего тут и раздумывать. Надо читать. Надо работать. Новая жизнь. Вот уж не думал Васька, что чтение — тоже работа. В его старой жизни книги считались баловством.
Новая жизнь — новые понятия. Обреченно вздохнув, Васька открыл тетрадь осторожно, как дверь, за которой таится полная неизвестность.
Прочитал он и, ясно, ничего не понял. Еще раз прочитал и снова не понял. «Ладно, — подумал он, — я дорогой, задешево не купишь». Обозлился и начал читать.
«Цирк. Идет представление. На арене два клоуна: большой и маленький. Это любимцы публики, рыжие братья».
— Братья-клоуны, — сказал Васька. — Рыжие! Маленький клоун — это я. — Подумал, засмеялся и повторил: — Я, это Я!..
Васька закрыл глаза. Незнакомое волнение охватило его. Дверь, за которой предполагалась полная неизвестность, открывала совершенно новый мир. Какой-то неведомый А. Демин, ничего не зная о нем, замурзанном рыжем мальчишке, оказывается, подумал именно о Ваське и написал такие замечательные слова: «Маленький клоун». И сам великий Грак из всех мальчишек выбрал именно его, Ваську. Теперь он не бездомный, не пришлый. Теперь его никто не выгонит. Нельзя ни прогнать, ни обидеть. Теперь он не один, теперь у него есть старший брат, есть свое место, свое дело. Такое «свое дело», которое он только один и может сделать. Только он один из ста или из тысячи мальчишек.
А чтобы сделать, надо читать, надо работать. И он начал работать.
«Веселые братья-клоуны, перепрыгивая друг через друга и все время падая, покидают арену. Зрители весело бушуют и требуют продолжения. Сдерживая напряженное дыхание, клоуны выбегают на арену. По их раскрашенным лицам бежит пот. Но зрители ничего этого не должны знать. Пусть они думают, будто артистам так же легко и весело, как и всем им.
Униформисты встали по сторонам прохода. Их красные куртки с золотыми галунами и напряженно-торжественный парад мгновенно успокоили публику. Все поняли, что сейчас будет объявлен главный номер программы.
Величественно вышел видный мужчина в черном фраке и с большими черными усами. Шпрехшталмейстер».
Это трудное слово обрадовало Ваську, и он мгновенно его запомнил, потому что это было первое и такое прекрасное цирковое слово, которое он сам понял.
«Шпрехшталмейстер торжественно объявил:
— Единственная в мире!.. Несравненная эквилибристка и танцовщица на лошади!.. Принцесса цирка!.. Красавица Мальва!..
За кулисами, куда доносится неистовый шквал аплодисментов, готовятся к триумфальному выезду принцессы цирка.
Старший клоун говорит:
— Смотри, мой мальчик. Сейчас ты увидишь величайшее из чудес. Ты увидишь Красоту. Ты слышишь, как приветствуют ее люди? Нет ничего прекраснее человеческой радости. И тот, от кого она идет, делает самое лучшее дело на земле. Смотри! Смотри!..
Он говорит это каждый раз перед появлением маленькой наездницы. Младший брат заранее знает все, что сейчас произойдет, но все равно его всегда охватывает радостное волнение.
Конюх приводит небольшую белую лошадку. У нее розовые губы и ноздри. Грива и хвост посыпаны серебряной пудрой. Лошадка, взволнованная предстоящим выступлением,
