реке...» — записал летописец.
Сил у половцев явно не хватало, тем более что нажим со стороны Руси некоторое время и после смерти Владимира не ослабевал: его сыновья продолжили его политику. О Мстиславе Владимировиче, умершем в 1132 г., летописец спустя почти сто лет после его смерти написал, что он загнал половцев «за Дон, за Волгу, за Яик».
В заключение следует сказать, что этот период половецко-русских отношений нашел отражение но только в официальных государственных документах — летописях, но и в устном народном творчестве, прежде всего в былинах, сохранивших нам даже некоторые ханские имена, принадлежавшие наиболее рьяным врагам Русского государства. Мы уже говорили о страшном Буняке — отрицательном герое многих западноукраинских народных песен. Несомненно, к тому же времени относится и большая часть былин о нашествии на Киев кочевых орд. В некоторых из них орды возглавляются Кудреванко-ца-рем пли Шарк-великаном. Оба имени убедительно сопоставляются академиком Б. А. Рыбаковым с Шаруканом, или ханом Шаруком (Рыбаков, 1963, с. 84). В других былинах главой обложивших Киев кочевников называется Тугарин Змеевич, которого уже давно ученые сопоставляют с Тугорканом. Таким образом, все три «великих хана», неоднократно упоминаемые летописью, фигурируют и в былинно-песенном русском наследии. Представляет интерес и тот факт, что Тугарина в былинах постоянно величают Змеевжчем. Одна или несколько орд каи (змей) могли, как мы видели, прийти из Приуралья-При-балхашья вместе с кипчаками в южнорусские степи. Естественно, что русские знали половецкие самоназвания и их значение, а следовательно, легко переводили их на русский язык.
В летописи после победы над половцами 1103 г. говорится, что Владимир «скруши главы змеевыя» (ПСРЛ, II, с. 255). Именно так, видимо, появился в былинах Змеевич. Змеи проникли в русский фольклор значительно шире. Определенный «пласт» русских сказок буквально заполнен трех-, семи- и двенадцатиглавыми Змеями или Змеями Горыпичами, лютыми врагами русских богатырей. Обычно «Змеи» подходят к пограничной реке Снепороду (в летописях Снепородом называется Самара). Мы знаем, что на Самаре вполне могли встречаться русские полки, углубившиеся в степь, но на самом деле эта река не была пограничной. Пограничной была Сула, и именно к ней из года в год подходили половецкие орды, грабя окрестности пограничных крепостиц, форсируя реку и прорываясь на земли Переяславского княжества. Самое название реки Сула происходит от тюркского «sulaq», что означает «полноводный» (Менгес, 1979, с. 131). На русско-половецком пограничье, да и во всех русских южных городах половецкий язык был общеизвестным. Поэтому тюркские названия рек, небольших городков, урочищ легко воспринимались русским населением. Впрочем, как мы видели, разноплановое общение с половцами способствовало проникновению не только отдельных слов и понятий в древнерусский язык, но и целых образов в древнерусский фольклор и даже в письменную культуру. Взаимодействие двух формирующихся народов происходило и в последующее столетие, поэтому мы неоднократно будем возвращаться к этому вопросу ниже. Здесь же упомянем еще об одном половецком образе, проникшем в русский эпос именно в рассмотренный нами в данной главе период. Это образ «поляницы», т. е. женщины-богатырши. Хорошо известно, что в эпоху средневековья во всех европейских государствах положение женщины было чудовищно тяжелым. Христианская религия (как и мусульманская) способствовали этому. Женщина была, по их учениям, грязным «сосудом греха». Времена княгини Ольги — правительницы молодого Русского государства и опекунши своего сына и своих внуков — давно прошли и были забыты христианолюбивым народом. Не могло быть речи в XI в. о каких-то «поляшщах» ~ русских девушках. Это, несомненно, были молодые половчанки. Характерно, что былинный Добрыня Никитич встретил «поляшщу» в «чистом поле», т. е., видимо, в степи, сидящей на добром коне. Победив Добрыню, «поляница» сунула его в кожаный мешок, притороченный к седлу. Это тоже несомненно кочевнический образ, тем более что девушка не ранила Добрыню, а «сдернула» его с седла, что также является типичным приемом кочевников. В былине «поляница» названа дочерью короля «ляховецко-го» Настасьей Никуличной, однако следует помнить, что имя половцев уже давно стерлось из памяти народной, женские тюркские имена не были распространены на Руси и не попали в эпос. Добрыня, после того как был извлечен из комканого мешка под угрозой позорной смерти («на долонь кладу, другой ,прижму и в овсяный блин да его сделаю»), согласился жениться на «полянице», и когда привез ее в Киев, то прежде всего девушку «привели в верушку крещеную». Таким образом, она прошла обычный путь девушки-половчанки, взятой из степи замуж за русского князя или простого воина: ее прежде надо было окрестить (дать ей христианское имя), а потом уже вести под венец. Свадебные обряды в степи включали в себя и единоборство жениха с невестой (Липец, 1983). Поэтому можно думать, что не только Добрыня, но и все привозившие жен из степи проходили
сначала через языческий свадебный обряд, а по прибытии на родину — подтверждали его церковным браком.
Следует сказать, что женщины в половецком обществе пользовались большой свободой и почитались наравне с мужчинами. Женщинам-предкам сооружались святилища. Многие женщины вынуждены были в отсутствие своих мужей, постоянно уходивших в далекие походы (и погибавших там), брать на себя заботы по сложному хозяйству кочевий и по их обороне. Так и возникал в степях институт «амазонок», женщин-воительниц, сначала запечатленных в степном эпосе, песнях и изобразительном искусстве, а оттуда перешедших в русский фольклор.
Итак, в 30-х годах XII в. закончился еще один период истории половцев в южнорусских степях. Основной его особенностью было формирование более или менее крепких объединений орд и появление в степях «великих ханов» — глав этих объединений. Не все они упомянуты в русской летописи, так как менее воинственные ханы обычно не привлекали внимания современников. Как мы видели, хорошо были известны в то время Боняк, Ту-горкан, Шарукан, а также, несмотря на отсутствие сведений об их участии в военных действиях против Руси, ханы Осень и Бегубарс.
Первые объединения были рыхлыми, часто распадались, вновь образовывались в новом составе и на другой территории. Эти обстоятельства не дают нам возможности точно определить местонахождение владений каждого великого хана и тем более каждой орды. Относительная стабилизация, вернее, определенность сложилась в степях позднее — во второй половине XII в. Однако для того чтобы последовательно рассмотреть этот период, необходимо вернуться к судьбам печенего-торческих орд, оставшихся в степях после прихода в них половцев, поскольку они играли весьма активную роль в жизни как степных кочевников, так и населения южных русских княжеств.
Глава 5. Черные клобуки и «дикие половцы»
В главе о печенегах и гузах история их жизни в восточноевропейских степях прервана на времени появления здесь первых половецких группировок. Вместе с приходом половцев начался новый период существования этих двух этносов в южнорусских и более западных (приду-найских) степях.
Часть их, как уже говорилось, влилась в половецкие (куманские) союзы орд и продолжала первое время кочевать на прежних землях. Однако доля этих «федератов» в половецких объединениях была, видимо, нелегкой. Половцы гоняли их Б походы, отнимали лучшие кочевья, требовали абсолютного подчинения и забвения собственного имени и, вероятрю, языка. Все это, вместе взятое, способствовало тому, что значительное количество торче-ских (гузских) и печенежских орд начало откалываться от половцев и отходить к границам оседлых государств под их покровительство и защиту, предлагая взамен прежде всего пограничную военную службу.
Традиция создания таких «заслонов» кочевниками от кочевников возникла в древности. В эпоху раннего средневековья хорошо известны наемные группировки «южных хупну», а позднее — тюрок (ту-гю) вдоль северных границ Китая, тюркские разноэтничные группы у границ Ирана, гуннские и аварские — на северном нограничье Византии и т. д.
В начале XI в. Византийская империя приняла и поселила орды печенегов на свободных землях северных провинций. Однако, как мы видели, печенеги не были удовлетворены и поэтому всей массой двинулись на юг — на основную территорию империи. В результате огромное количество их было уничтожено. Только незначительная часть была расселена в Западной Болгарии. Иная судьба была у печенегов, обратившихся к Венгерскому королевству (Расовский, 1933). Активное проникновение их в Венгрию началось еще в первой половине X в. при короле Золтане, поселившем их на северо-западном нограничье и женившем сына — королевича Токсона на знатной печенеженке. Став королем, Токсон продолжил пече- негофильскую политику отца. Он принял ко двору хана Тонузобу, приведшего ему на службу целую орду, которой дали кочевья вдоль северной границы страны — на Тиссе. Мало того, венгерские источники упоминают еще двух ханов — Билу и Баксу, перешедших на службу к Токсоиу. Им был отдан во владение город Пешт. При сыне Токсона в конце X в. в Венгрию пришло еще несколько печенежских ханов со своими ордами. В результате не только пограничные, но и центральные области королевства были заселены печенегами, довольно быстро начавшими сливаться с венграми, принявшими вместе с ними католичество и к концу XI в. ни по культуре, ни по языку не отличавшимися от основного населения страны.
Таким образом, помимо оставшихся с половцами печенегов, огромное их количество откочевало в Подунавье и на Балканский полуостров. И только небольшая их часть разделила судьбу торков (гузов). Эти последние после разгрома их Всеволодом Ярославичем с братьями в 1066 г. и, видимо, последующей затем постоянной войной с половцами, старавшимися освободить для себя как можно больше пастбищных угодий, были предельно ослаблены и деморализованы. Неприкаянные блуждания по степям привели наконец к тому, что примерно в конце 70-х — начале 80-х годов XI в. они обратились к киевскому князю с просьбой предоставить им пограничные области для поселения и кочевок.
К сожалению, в летописи не сохранилось рассказа об этом событии. Возможно, объясняется это тем, что проникновение торков и печенегов в пограпичье не было единовременным, а происходило постепенно, путем заключения частных мелких договоров русских князей с отдельными семьями (аилами) или куренями. Характерно, что процесс этот протекал далеко не мирно и неоднократно прерывался прежде всего из-за недовольства кочевников, претендовавших, видимо, па большие территории и предъявлявших князьям непомерные требования. Об одной из таких стычек упоминает летописец под 1080 г.: «...заратишася торци переяславстии на Русь, Всеволод же посла на не сына своего Володимера, Воло-димер же шед побив тороки...» (ПСРЛ, II, с. 196). Сообщение это представляет интерес • не только из-за факта попытки какой-то части торков бороться с самим киевским князем, но также и тем, что в нем подчеркивается существование именно переяславских торков. Ясно, что их расселяли широко по всему южному русскому пограничник помимо переяславских, были и другие' торки, что несомненно следует из сообщения летописи под 1093 г. о существовании на правом берегу Днепра, в Поросье, города Торческа. Наличие городка говорит уже о наметившейся у торков тенденции оседлости, а значит, в Поросье они пришли, во всяком случае, лет за 10—15 до основания собственного укрепленного поселения.
Поросьем в русской летописи именуется участок лесостепи, ограниченный с юга правым притоком Днепра — речкой Росью, с севера — Стугной. В X в. этот район (примерно 80X150 км) был нейтральной полосой между - русскими землями и кочевьями печенегов. Ярослав присоединил Поросье к Руси. Эта река была для кочевников и без укреплений довольно сильным препятствием, но еще большим «заслоном» от степи были для Поросья окружавшие его с юга, юго-запада и севера большие леса, через которые конница могла пробираться только по наезженным дорогам и опушкам. Территория Поросья, изрезанная небольшими речками, представляла собой огромное пастбище с прекрасной травой и великолепными водопоями.
В конце XIX — начале XX в. в Поросье были проведены буквально тотальные раскопки курганов и курганных могильников. Основным их исследователем был генерал Н. Е. Браидепбург. Оказалось, что в подавляющем большинстве курганы принадлежат кочевникам. Обряд погребения дает возможность говорить, что в основном это были захоронения торков (гузов) и печенегов, датирующиеся XII — началом XIII в. При картографировании погребений удалось даже наметить территорию, занимаемую преимущественно печенегами (на Россаве), а данные летописи позволили разместить в Поросье и остальные упомянутые в нем этносы (см. ниже).
На степном пограничье Переяславского и Черниговского княжеств также селились кочевые орды, предавшиеся русским князьям, но пока ни кочевнических могильников (как в Поросье), ни даже отдельных курганов здесь не обнаружено. Однако исследователи древнерусского пограничья в ряде случаев весьма убедительно связывают некоторые районы с местами расположения кочевнических стойбищ. Так, на правом берегу Сулы в среднем ее течении, на территории летописных городков-крепостей Барина, Пирятина, Кснятина, расположены участки пастбищ, покрытых характерной для выпаса копей и овец лугово-солончаковой растительностью. Еще в XVII в. один из таких участков на речке Сулице назывался «земля Чобановская», а в первой половине XIX в. на них располагались известные всей России конные заводы. Вот, очевидно, на этих пастбищах и пасли свой скот переяславские торки. Жили они, как и в Порссье, в близлежащих городках. Где располагались их кладбища — в настоящее время неизвестно. Такие же пастбища со слабозасоленными почвами выявлены и на черниговской границе у городков Всеволож, Уненеж, Бохмач и Белавежа — там, видимо, также обитали кочевые федераты княжеств (Моргунов, 1988).
Итак, судя по первым летописным упоминаниям, основным этническим компонентом кочевых федератов были торки, обитавшие на всем русском пограничье (на правом и левом берегах Днепра). С 1080 до 1146 г.— года первого упоминания поросского кочевого союза черных клобуков — о торках говорится в восьми записях Ипатьевской летописи. О печенегах, которые связываются летописцем только с Поросьем, упомянуто в семи записях. Третьим компонентом, о котором сказано в той же летописи всего 4 раза, были берендеи. Следует сказать,
