оборудую это дело.
И вот сегодня Киселков торжественно вынул из кармана фляжку с водкой. Наливаем в кружки.
— Хороша, подлая! — крякнув, говорит Макаров и деловито осведомляется. — А на завтра осталось?
— Ще есть, — говорит Иван, поболтав фляжкой возле уха.
Иван выходит на улицу, и я слышу, как он разговаривает возле дверей с Мамыркановым.
— Тебе попало, да? — участливо спрашивает Мамырканов.
— У-у-у, — тянет Иван. — Ще как!
— Что теперь будет? В разведку тоже будут посылать? — в голосе Мамырканова чувствуется ирония.
— А ще кого? — недоверчиво спрашивает Иван.
— Меня.
— Та нужен ты у разведки, як то… як его…
— Как не нужен? Как не нужен? — с беспокойством спрашивает Мамырканов. — Пластунски ползать умеем, да? Гранаты кидаем, да? Винтовка стреляем, даже мишень попадаем. Как не нужен?
— А як колени затрещать, так шо с тобой будем робить? Смазку, чи шо?
— Никаторый смазка не нужна. Коленка трещит, как сухой сучок, очень слышно? Я ночи думал, пять ночей думал — разведка надо идти. Все забыл, жалость детям забыл, как теперь ты можешь сказать, не нужен Мамырканов?
— Годи, — снисходительно замечает Иван. — Як мене будут посылать, то я за тебе спрошусь. Очень ты сподобился мне.
XIV
За все время, что мы стоим в «Матвеевском яйце», я ни разу не покидал передовой. А надо было проверить, как устроились артиллеристы, минометчики, старшина. Созвонился с командиром батальона, и тот, подумав, разрешил:
— Если все спокойно, можешь часика на два отлучиться.
Кажется, пока спокойно. И вот мы с Иваном шагаем по полю (без него я бы и дороги не нашел к старшине). Миновали минометчиков, артиллеристов. Под ногами — давно не езженная, заросшая травой проселочная дорога. Удивительно все-таки, как хорошо даже в, двух километрах от переднего края. Я сломал ивовый прутик, щелкаю им по травинкам, прутик легонько посвистывает. Тепло. Солнечно. Зелено кругом. Входим на опушку леса, сворачиваем влево. Здесь стоит с обозом старшина. У него идеальный порядок. Дорожки посыпаны песком, повозки с задранными дышлами выстроились под навесом. Под другим навесом — две походные кухни, там же сложена печь, выбеленная известкой.
При входе в «хозяйство» старшины стоит на посту ездовый Дементьев. Давно я не видел этого старательного, опрятного солдата.
— Здравствуй, Дементьев!
— Здравствуйте, товарищ капитан! — радостна улыбается он.
— Где старшина?
— В землянке.
Иду дальше, думаю: «Молодец старик, хорошо, прочно устроился».
Однако не успеваю сделать пяти шагов, как замечаю второго часового: с винтовкой в руках стоит повар Гафуров. Маленький, смешливый, смотрит на меня круглыми, как у птицы, карими глазами, щурит их, губы шевелятся, готовые растянуться в улыбке. Гафуров старается придать лицу строгое выражение, а не выходит у него это.
— Ты что стоишь? — спрашиваю у него.
— Не знаю.
— Как это не знаешь?
— Старшина велел стоять.
— Та воны уси на посту! — удивляется Иван. — Мабуть, диверсанты напали, чи шо?
И тут я замечаю, что кругом — и возле повозок и возле кухонь — всюду стоят с винтовками ездовые, писарь, каптенармус, оружейник и даже Киселков.
— Что у вас тут творится? — спрашиваю — я у писаря Кардончика. — Почему вы все вдруг на карауле?
Тот пожимает плечами:
— Такое распоряжение старшины.
— И давно вы так?
— Уже, наверное, будет полчаса.
Старшину я нашел в землянке. Он без гимнастерки, рукава нижней рубашки закатаны по локоть, в руках у него лопата. Старик роет посреди землянки яму. Она уже довольно глубокая, чуть не по пояс ему.
— Ты что роешься, клад ищешь?
Бросив лопату, старик вылезает из ямы. Садимся на нары, закуриваем.
— Я для нашего батальонного юбилея, как ты приказал, водку спрятал, а они, паразиты,— он кивнул на дверь, — стащили у меня целую флягу.
— Кто?
— А поди узнай! — устало машет он рукой. — Я их всех обнюхал, ни от кого не пахнет, а водка пропала.
— От паразиты! — притворно всплескивает руками Иван.
— Но, может быть, никто ничего и не брал, — говорю я, едва сдерживая улыбку.
— Ну да, не брал! Ты, командир, не заступайся за них. Я заметку сделал, отлили.
— А яму зачем роешь?
— Я в нее водку сейчас закопаю.
Теперь я начинаю понимать, почему все его люди стоят на посту. Ему нужно, чтобы никто не знал, где будет спрятана водка.
— Ну и хитер ты!
— Стар, потому и хитер.
— Давай я трохи покопаю, — говорит Иван, берясь за лопату.
— Хватит, — старшина оценивающе осматривает яму. — Можно уже закапывать.
Я сижу на нарах, гляжу, как Лисицин и Иван топчутся посреди блиндажа, утрамбовывают песок. Сзади меня останавливается незаметно вошедший Станкович.
— Чем вы тут заняты? — вдруг спрашивает он.
Я хочу доложить, но он перебивает меня, садится рядом на нары. Я объясняю:
— Пол делают плотнее.
— Что-то вы хитрите, — говорит Станкович, оглядываясь. — Впрочем, это ваше дело, только пол вам скоро будет не нужен, я так думаю.
— Завтра? — спрашиваю я, понимая, о чем он говорит.
— Догадливый какой! — смеется он.
Мы выходим из блиндажа, садимся на пни невдалеке от входа, он рассказывает: наступление назначено на послезавтра, на восемь часов утра. После сорокаминутной артобработки переднего края в дело вступает пехота: два стрелковых батальона пойдут на Матвеево с флангов. Как только Матвеево будет занято, я со своей ротой вхожу туда и освобождаю занявшие деревню стрелковые батальоны, чтобы они могли развивать наступление дальше, на другие укрепленные узлы немцев, вправо и влево от Матвеево.
Станкович начинает расспрашивать, все ли у меня готово к этому, а я, отвечая, думаю: «Вот и кончилось наше сидение в оврагах. Немцы-то даже ни разу и не сунулись к нам. Очень все благополучно
