Киркоров был пойман не только на пении под фонограмму. Всерьез утверждалось, что устроители фальшивых гастролей возят по стране его чучело, а сам певец лежит в клинике неврозов в одной постели с известным балетмейстером и пишет там разоблачительную книгу про кремлевских гримеров, подмешивающих в пудру кокаин.
Про погромы не было ни слова.
— Это системный кризис, — строго сказал Палыч. — Короче, я на услуги «Ист Пойнта» поднял ценник вдвое, и никто не пикнул. Популярная тема, понимаешь?
— На чьи услуги ты поднял ценник? — не понял я, наливая себе очередной стаканчик пива.
— На услуги ЧОП «Ист Пойнт». Наше с тобой частное охранное предприятие, — объяснил Игорь. — Наше?!
Я захлебнулся своим пивом и закашлял.
— Наше, — строго сказал Палыч. — Ты там второй учредитель. Так надо. Сегодня бумаги подпишешь.
— А почему «Восточная точка»? Почему не западная или северная?
Палыч раздражено откликнулся:
— Купил с таким названием. А тебе что, не все равно? Хочешь поговорить об этом?
— Да нет… — пожал я плечами. — Мне, в общем, по барабану.
Ничего плохого я от Палыча не ожидал, ибо человек он был правильный и честный, хотя и резковатый в движениях по жизни. Мог, в общем, учудить какой-нибудь подвиг, не посоветовавшись с вышестоящим начальством, а потом расхлебывать последствия самостоятельно, преданный каждым чином ГУВД в отдельности и правоохранительной системой МВД в целом.
Впрочем, ничему полезному такие последствия Палыча не учили — он лишь подальше выпячивал квадратную челюсть в ответ на едкие комментарии более прагматичных и дальновидных коллег.
Но подводить под неприятности других людей он бы точно не стал, так что звание второго после Палыча учредителя неведомого ЧОП меня ничуть не пугало.
— А денег учредителям дают? — после небольшой паузы нагло поинтересовался я, чтоб он себе не думал, что я какой-то там безвольный винтик его мутного механизма.
Теперь уже захлебнулся Палыч — от негодования.
— Ну ты и жаба! — сообщил он. — Тебя, свинью неблагодарную, делают совладельцем перспективного предприятия, а ты еще за это денег требуешь!..
— Ты все-таки определись, жаба я или свинья. Это же принципиально разные виды животных! — начал я занудствовать, но Палыч уже отключился, попросив на прощание не опаздывать на смену.
На часах было шесть вечера, и я отправился на кухню, поужинать и наделать бутербродов с собой.
На кухне сидела задумчивая Ленка и рассеянно щелкала телевизионным пультом.
— Воскресный телеящик — это что-то! — сказала она мне так, будто я отвечал в этой жизни еще и за программу телепередач.
Я нашел в холодильнике заиндевелую упаковку котлет и быстренько покидал их на сковородку. Ленка проводила котлеты озабоченным взглядом:
— Если сейчас их все сожрешь, завтра будешь лапу сосать. Кстати, когда ты уже каких-нибудь денег в семью принесешь? Посмотри, что на холодильнике творится…
Я послушно посмотрел — там действительно творилось нечто. Стопка из десятка неоплаченных квитанций, в основном за квартиру, красноречиво свидетельствовала о моей вопиющей финансовой несостоятельности.
— Так что там в телевизоре? — с фальшивым оживлением поинтересовался я, глядя себе под ноги.
Ленка вздохнула:
— Культура — это зло, разрушающее духовный мир телезрителя.
— Ага, — тут же согласился я, но осознал ее глубокую мысль, только дважды повторив ее формулировку в ленивом с пересыпа мозгу.
Ленка встала, перевернула на сковородке мои шкворчащие котлеты и запихала в микроволновку пакет с замороженными овощами. Хоть бы на тарелку выложила, что ли…
Кулинарными изысками она меня никогда не баловала — хорошо, что нынче пищевая промышленность радует своих потребителей необъятным ассортиментом полуфабрикатов. Иначе я был бы обречен на яичницу с беконом до самой своей скоропостижной кончины от какой-нибудь прободной язвы.
Я метнулся к компьютеру за оставленным возле клавиатуры пивом, а когда снова зашел на кухню, Ленка смотрела душераздирающий документальный фильм про питерский хоспис. Такое типичное воскресное телевизионное развлечение…
Я с минуту тоже потаращился, как живые покойники функционируют в симбиозе с капельницами и медицинским оборудованием, после чего налил себе пива и грустно сказал:
— Если меня так однажды прижмет, что я буду так зависеть от каких-то электрических приборов и капель какой-то жижи, ты ведь меня отключишь? Не позволишь мне долго мучиться?
Ленка посмотрела на меня с каким-то странным интересом:
— Ты что, в самом деле так думаешь?
— Конечно, — сказал я, задумчиво прихлебывая пиво.
— Значит, немедленно отключить, если увижу зависимость? От приборов и жидкостей? — опять с непонятным нажимом спросила Ленка.
— Ну, да! — ответил я, откровенно недоумевая.
— Ну, дорогой, ты сам напросился… — Она неожиданно выхватила у меня пиво и выключила телевизор. Потом ушла в гостиную, и я услышал прощальный писк компьютера.
Ленка вернулась на кухню, села за стол с моим стаканом пива в руке и, цинично отхлебывая, с живейшим интересом спросила:
— Надеюсь, теперь ты наконец чувствуешь себя независимым от приборов и жидкостей? Ты больше не мучаешься?.. Кстати, футбол по НТВ через час, а пива осталась последняя бутылка. Прости, но ты ведь не должен долго мучиться.
Я смотрел на нее в немом восхищении и мысленно аплодировал ее остроумию и находчивости. И в который раз задумался о том, что эта умная, сильная и красивая девушка нашла в таком неотесанном, откровенно туповатом и скучном гражданине, как я.
Мы познакомились на студенческой вечеринке; случайных знакомых, и я даже предположить не мог что эта эффектная стильная девушка, за которой ухлестывали сразу два потока университета, станет моей женой. Женой нищего, невзрачного, тощего студента первокурсника, набитого немыслимыми комплексами и фобиями, а главное — не имеющего ни малейших перспектив ни в карьере, ни в бизнесе ввиду полной отсутствия высокопоставленных родственников и полезных знакомств.
Ленка оказалась на три года меня старше и на тридцать три года умнее, и, чтобы она так не подавляла меня своим интеллектом, я придумал довольно жалкую защиту — прежде чем сказать ей хоть слово, я считал до десяти. Это позволило миллиону моих глупостей остаться невысказанными, но еще столько ерунды все же прозвучало вслух, но отчего-то не испугало мою избранницу.
Я говорю «избранницу», а не «любимую», потому что любовь, на мой взгляд, не может быть односторонней, а в то, что Ленка любит меня, я как не верил три года назад, так и поныне не верю. Потому что не за что меня любить, граждане! Сам себе я просто противен, и, если бы вы знали меня, как знаю я, вы бы относились ко мне ровно так же — со снисходительным сочувствием, которым одаривают одноногого инвалида, вышедшего не стометровку рядом с профессиональными бегунами.
На этой стометровке жизни меня так обтесало, что я не всегда уклонялся от ударов, летящих прямо в лицо, — як ним так привык, что воспринимал их неотъемлемой частью жизни.
Привык, до семнадцати лет проживая вдвоем с матушкой, существуя на ее скудную, практически нищенскую зарплату библиотекаря. Привык в почти ежедневных драках и стычках в своей дворовой школе, наполненной отъявленной шпаной. При том, что я весил едва ли не вдвое меньше любого своего соперника, поскольку с рождения привык еще и к стойкому чувству голода и даже не считал его чем-то
