притупляется, давая возможность перевести дух. Уперев немеющие пальцы левой руки в землю, я рывком переворачиваюсь на спину, едва не опрокинув Тихона. Ненавистный «сопливчик» летит прочь.
Потерявшая чувствительность левая рука плетью растягивается на земле, мелко дрожа пальцами.
Прижав своим весом скомканную рубаху к ране на спине, я освободившейся кибернетической рукой зажимаю рану на груди, если и не остановив кровотечение полностью, то в значительной степени уменьшив его интенсивность.
Как-то необычайно резко навалилась дикая усталость. Словно по мановению волшебной палочки, которой на самом деле не существует, как известно любому магу и волшебнику. Даже боль несколько отступила, будто затаившись. Вместе с усталостью на меня обрушилась сонливость.
«Надеюсь, кошмары меня донимать не будут», — мелькнула глупая мысль.
— Ой! Кровь?! Мне плохо… — словно отвечая ей, заявило проплывавшее надо мной подозрительно синее облако со скособоченной тюбетейкой на высоком лбу.
— Ой, папаня, а чего это он там развалился? — поинтересовался издали звонкий юношеский голос — И дымится странно…
— Это не дым, — ответил ему мужской голос — То его душа отлетает прочь…
— А почему голубая? — продолжал допытываться отрок.
Возмутившись, я хотел протестовать, разъяснить возникшее заблуждение, но… Мышцы лица стали словно деревянные, и вместо слов с губ сорвалось невнятна бормотание.
— Мне совсем плохо, — простонало облако и выпало дождем, зазвенев по дну кувшина в моем кармане.
— Вернулась… — разочарованно протянул молодой голос — Поможем?
— Можно. Эй, парни! Отгоните кобылу и зверька, я самолично его на рогатину насажу.
От рева Тихона зазвенело в ушах, и боль, прорвавшись сквозь пелену забытья, с яростным ликованием вонзила в меня свои раскаленные когти.
А мне так хочется тишины… покоя…
Да перестаньте же раскачивать землю!
Но как нарочно: ржут кони, орут и воют люди, свистят пули… почему не выключат телевизор?
Словно проникшись состраданием к моим непритязательным желаниям, высшие силы звук приглушили, позволив сосредоточить все внимание на медленно кружащем высоко в небе, таком неимоверно голубом и прозрачном, черном драконе.
Часть 2
ПОЧЕМУ Я ОТ ВСЕХ УБЕГАЮ?
ГЛАВА 14
Грань между бредом и видениями
Сон разума рождает чудовищ…
…а его пробуждение выпускает их на волю.
Приторно пахнет цветами. И талым воском.
— А… А-а-апч…
— Будь здоров! — раздается громкий голос у самого уха. Вздрогнув, я забыл чихнуть, а когда вспомнил, было уже поздно, настрой пропал. Зато осталось свербящее жжение в носу, тяжесть в голове и желание сказать доброжелателю пару-тройку слов. Но вместо этого я предельно крат-ко пообещал:
— Постараюсь.
Приоткрыв глаза, некоторое время недоуменно рассматриваю клубящийся вокруг густой ультрамариновый туман.
— Что это? — спрашиваю я у невидимого собеседника, несколько раз подряд моргнув в надежде, что зрение прояснится.
— Хи-хи-хи, щекотно…
— Джинн!
— Что? — жизнерадостно интересуется подневольный владыка серебряного сосуда.
— Слезь с моего лица.
— Ой!
Синий туман рывком смещается в сторону, открыв моему взору окружающую обстановку в естественном освещении: сквозь густые облака пробивается рассеянный лунный свет, и в искусственном: дрожат на ветру бледно-желтые огоньки свечей.
— Апчхи-и-и! — Проснувшись, в груди заворочалась боль. Но не резкая, а вполне терпимая.
— Будь здоров! — тотчас произносит на удивление обходительный джинн. Это настораживает.
Зрение постепенно адаптируется к тусклому, мерцающему свету.
Приподнявшись на локтях, я, несмотря на легкое головокружение и дикую слабость, нахожу в себе силы осмотреться.
Ложе, на котором я возлежу, расположено на небольшом возвышении, покрытом, словно живым ковром, крупными орхидеями. Их белесые, почти прозрачные цветки загадочно сияют в лунном свете и распространяют тот пресыщенный сладостью аромат, от которого хочется раскатисто чихнуть.
— Апчхи!.. Ой!
— Будь здоров! — Тут как тут возник джинн, окончательно утвердив меня в подозрениях по его адресу. Либо заболел, либо… теряюсь в догадках, что еще могло так на него повлиять. А он, словно задавшись целью окончательно убедить меня в обоснованности этих сомнений, любезно спрашивает: — У тебя, часом, не насморк?
— Нет.
— А то я средство хорошее знаю.
— Пурген? — с подозрением интересуюсь я, вспомнив старый врачебный анекдот.
— А… Нет. Мятный чай с медом диких пчел и молоком верблюдиц.
— Тоже диких?
— Кого?
— Верблюдиц.
— Зачем? Лучше домашних.
— А есть разница? — удивился я.
— Вай! А ты пробовал доить дикую верблюдицу? — всплеснул руками джинн.
— Нет, — честно признался я. — Впрочем, домашних тоже не доил.
— Процесс тот же, но пока поймаешь… весь мокрый будешь.
— Вспотеешь?
— Оплюет.
— Понятно, — говорю я и возвращаясь к изучению обстановки.
У основания устланного орхидеями холма блестит узкая полоска воды, по гладкой поверхности которой неспешно дрейфуют кувшинки с ядовито-желтыми цветками и широкими листьями. На выпуклой поверхности некоторых из этих листьев трепетно полощут мягким пламенем медленно тающие свечи. Отражаясь в воде, крохотные огоньки многократно множатся, образуя вокруг холма кольцо живого света, которое словно делит весь мир на две части. Та, что внутри, — четкая, реальная, а та, что снаружи, — едва различимая, наполненная космической нереальностью. Застывшие в нелепом нагромождении фигуры — сразу и не сообразишь, что это такое. Деревья не деревья… Разве что какая-то особая карликовая разновидность, лишенная к тому же признаков листвы.
— Джинн, где мы?
Призрачная субстанция нахмурилась, озабоченно сдвинув над переносицей стремительно разросшиеся брови:
— Мы это уже проходили.
— Когда? — удивился я. — Не помню.
— Так…
Джинн потянулся, громко хрустнув отложениями солей в суставах.
