превосходящие природные. За десять лет химия обует, оденет всех, даст жилища всему человечеству. Шелк — из дерева, краски и лекарства — из каменного угля. С помощью ничтожных примесей радиоактивных элементов мы добьемся невиданных урожаев, научимся управлять живой природой — вот что такое химия! И все для человека, понимаете — все! Ну что за кустарщина — нынешние кирпичики, из которых собираетесь вы строить дома! Жилищному строительству химия даст пластмассы; они не горят, не ржавеют, не гниют, сухи и легки, как дерево, прочны, как сталь, не пропускают звук и тепло. Веку металла приходит конец. Бетону мы придадим новую прочность!
Зазвонил телефон, Альзин отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
— Да и только ли на земле у нас дела? Мы используем морские растения — в их тканях ценнейшие химические вещества, изучим состав горных пород Луны, минералы Марса, химические реакции на звездах. Это уже — космохимия!
Лешка слушала, затаив дыхание. Так слушала она в детстве бабушку, старую революционерку, приезжая к ней на каникулы в Каменск. Бабушка часами рассказывала ей о царской каторге, о подпольщиках, о том, какой будет жизнь на земле через пятьдесят — сто лет. Ее боязно было прерывать, ее хотелось слушать бесконечно.
Внизу, на заводском дворе, покорно ждала Альзина «Волга», но Григорий Захарович забыл обо всем.
Черт возьми, надо объявить поход молодежи города в большую химию! Сделать для комсомольцев доклады и здесь, и в общежитиях, и в школах. Не ему одному, а мобилизовать на это инженеров.
— А когда мы построим наш комбинат, что он будет делать? — наконец осмелилась спросить Лешка.
— О-о-о, это надо знать! — опять воспламенился Альзин. — В производстве наша продукция заменит растительное масло и сэкономит населению за семилетку сотни тысяч тонн пищевых жиров. А вы, инженер-химик, — Альзин уже произвел Лешку в этот ранг, и она приняла его, — доживете до того времени, когда здесь будут заводы с электронными приборами, автоматическим управлением целыми комплексами технологических процессов.
Григорий Захарович приостановился. «Прочел страничку из будущей книги», — подумал он весело и уже деловито закончил:
— Так вот, дорогой товарищ, мы сейчас организуем курсы аппаратчиков и лаборантов будущего комбината. Пойдете?
Лешка мгновенно отрезвела. А градостроительство? Но в конце концов чем она рискует? Заработает стаж аппаратчиком, а потом пойдет своей дорогой. Аппаратчиком, наверно, работать не менее интересно, чем бетонщицей.
— А Веру примете? — спросила она.
Григорий Захарович догадался: Вера — это та самая подруга Юрасовой, с которой она прибегала к нему, тоже бетонщица с десятилетним образованием.
— Хорошо, и Веру примем, — согласился он. — Вот, Валентина Ивановна, ваши первые слушательницы, — обратился Альзин к Чаругиной.
Когда Юрасова ушла, Григорий Захарович подошел к окну. На мгновение внизу исчезли котлованы, груды мусора, горы кирпича, бетонных плит. Перед глазами возник весь комбинат — все семь его будущих заводов. Удивительная это человеческая способность — внутреннее зрение. Она разрешает учителю в сорванце рассмотреть подрастающего Чкалова, начальнику аэропорта увидеть ту пору, когда его порт — сейчас один домишко в степи — начнет принимать самолеты всего мира… И важно, очень важно всегда держать себя на жизненном ветру. Ждать с нетерпением завтра. Если нет этого ожидания, человек перестает жить.
Он повернулся к Чаругиной:
— Вы знаете, кажется, грипп исчез. Или это Красная Шапочка придала мне бодрости?..
Весь день Лешка была под впечатлением разговора с Григорием Захаровичем. На курсы аппаратчиков они с Верой решили идти. Дома Лешка прожужжала всем уши, рассказывая об этих курсах. Мать сразу встревожилась:
— У химии вредный воздух…
Отец же сказал:
— Все-таки это лучше, чем месить бетон.
Под вечер Лешка отправилась с пустым ведром к морю: принести пресной воды помыть голову. Миновав редкую лесную полоску, она пересекла высокое полотно железной дороги и стала спускаться с насыпи вниз.
В синем мареве неба плавал багряный край заходящего солнца. Старательно пыхтя, протащил вязку плотов с сеном буксирный катерок, и в плотину забила волна, вдруг запахшая лугом.
Лешка вспомнила то время, когда на дне нынешнего моря были станицы. Их перевезли, перетащили, переселили на новые места, а вместо них появились несметные полчища машин. Люди рыли котлованы, возводили плотину, ГЭС. А потом появилось море. Настоящее: глубокое, с крутой волной, штормами.
В степи, под солнцем, веками иссушавшим землю, могучий великан создал это чудо-море, и оно теперь временами не повиновалось даже ему: сердилось, выбрасывало в непогоду катера на берег, проявляло свой необузданный, неуемный характер.
Но зато в солнечный день какой нежной синью разливалось бескрайнее, спокойное приволье! Синь подступала к берегу, наполняла глаза, затопляла сердце.
Набрав воды, Лешка медленно двинулась в обратный путь. «Ничего, скоро построим фильтры, — успокаивала она себя, — и тогда пустим морскую воду в кварталы».
Вообще она любила помечтать о будущем — от этого всегда становилось легче. И разве это несбыточно: через несколько лет здесь вырастет огромный город и будет институт. А вокруг сады, виноградники… Вот тогда пожалуйте, Чарли, к нам снова.
Она остановилась передохнуть. Над городом стлался синий дым — жгли в степи осенние травы. Степь не хотела покидать город и посылала ему то собачий лай с ближних хуторов, то гусиный гогот, то вот этот дымчатый шарф. Казалось, ожили трубы ТЭЦ.
С Лешкой поравнялся Шеремет. Волосы его были мокры, пиджак небрежно наброшен на плечи. Он узнал ее, усмехнулся, хотел пройти мимо, но раздумал — шатнул к ведру:
— Давай, воспитательница, помогу.
Лешка уцепилась за дужку ведра.
— Без грубиянов обойдемся!
Они были одни, и поэтому Шеремет стерпел резкий тон.
— Давай, давай, — добродушно произнес он и, отняв дужку, пошел мягкой, крадущейся походкой, легко неся ведро.
— Как там дяревня-то поживает? — спросил он насмешливо, имея в виду, конечно, Потапа Лобунца.
Лешка сочла своим долгом заступиться за него.
— Кулаки точит! — с вызовом сообщила она.
— Не умаялся бы, — продолжая сохранять добродушие, заметил Шеремет.
Они приближались к окраинной улице, и он протянул Лешке ведро. Видно, боялся, что кто-нибудь из знакомых увидит его в этой несвойственной ему роли.
— Мне сюда, — кивнул он влево.
— И на том спасибо. — Лешка насмешливо посмотрела на него, поняв, что именно страшит парня.
— Тебя… вас как зовут? — приостановившись, стесненно спросил Шеремет.
Суховатые губы Лешки дрогнули, зеленые с золотинкой глаза — казалось, сквозь густую листву пробился тонкий луч солнца — прищурились.
— Нас зовут Леокадией Алексеевной, а вас?
Он тоже улыбнулся, неумело, с трудом, как улыбаются люди необщительные, старательно скрывающие внутреннюю боль.
