показался Лешке таким близким — сердце радостно дрогнуло. Подойти, взять его руку в свою… но рядом с Виктором какой-то незнакомый парень, и Лешка тихо сказала:
— Здравствуй!
Он поднял голову, темные, диковатые глаза полыхнули неистовой радостью. Все лицо словно, осветило мгновенной зарницей.
— Здравствуй! — И сразу же глаза потухли, будто пеплом подернулись. — Приехали? Надолго?
«Ну и глупо — на „вы“».
— Можно тебя на минутку? — отозвала она его в сторону. — Приходи сегодня к нам вечером. Придешь?
— Не хочу я к вам, — желваки на тугих скулах Нагибова забегали напряженно, губы стали еще тоньше. — Давай у клуба строителей.
— Хорошо, — согласилась она, — часов в семь.
— В восемь, — не объясняя, почему именно в восемь, назначил Виктор.
— Я буду в восемь, — так же покорно согласилась Лешка.
Ушла с обидой в сердце, но старалась как-то оправдать его: «Наверно, у них после работы собрание. А к нам не захотел — папы стесняется. Виктора в жизни столько обижали, что у него самолюбие, как незаживающая рана».
Лешка нетерпеливо ждала прихода отца. Только появился в дверях, бросилась к нему:
— Пап, у тебя в отряде был разведчик Николай?
— Академик? — озадаченно спросил Алексей Павлович.
— Н-н-не знаю, — неуверенно протянула Лешка, — он рельсы салом мазал…
— Академик! — уверенно сказал отец. — Это мы его так прозвали за башковитость;
— Так это наш декан — профессор Тураев! — объявила Лешка.
— Верно, Тураев, — вспомнил фамилию разведчика Юрасов. — Неужели декан?
— Декан!
— Подожди, я тебе одну фотографию покажу, — сказал Алексей Павлович, полез в ящик стола, достал какую-то пухлую папку, извлек из нее выцветшую карточку. На опушке леса сидели несколько партизан: в телогрейках, ушанках. Вот, в центре, отец. Совсем молодой. А рядом смуглый паренек, похож на сына Тураева, он приходил как-то в университет в форме летчика.
— Николай Федорович, — подтверждает Лешка.
За обедом отец предался воспоминаниям:
— Великим мастером на выдумки был наш Николай. Кончился в отряде бикфордов шнур — он делает его из полосок одеяла. Соорудил особую мину, мы ею под водой мост подорвали. Потом шашки изготовил, и отряд под прикрытием дымовой завесы скрылся после операции.
— Чего ж ты нам об этом никогда не рассказывал? — с осуждением спросил Севка.
— Расскажу еще, дай срок, — обещает отец. — Да, так вот надумал Тураев свою мастерскую в отряде открыть. Из неразорвавшихся фрицевских авиабомб извлекал тротил, добавлял селитру, и получалась взрывчатка необыкновенной силы.
— Химик! — почтительно заметил Севка.
— Хватит тебе, комментатор, — толкнула Лешка локтем брата, тот обидчиво умолк.
— Узнали мы как-то — продолжал Алексей Павлович, — что по железнодорожному перегону, недалеко от нас, ночью пройдет фашистский эшелон с боеприпасами. А у нас, как на грех, взрывчатки ни крохи. Ребята ходят мрачные, злые. А Николай зачем-то пополз к полотну железной дороги. Через два часа возвращается веселый. Мурлычет: «По долинам и по взгорьям…» Значит, что-то придумал.
Оказывается, высмотрел он крутой подъем и сказал ребятам, что бы они в темноте смазали рельсы автолом. Да автола у нас нехватка. Тогда Николай говорит: «Собирайте все сало, что есть». И салом тем приказал домазать остаток чистых рельсов на подъеме. Партизаны смеются: «Фриц сало любит, теперь досыта нажрется».
Наступила ночь. Слышим — идет состав. Дотянул до верха горки и забуксовал. А потом вниз как заскользит, да все быстрее, быстрее. А мы внизу, за поворотом, завал из бревен соорудили. Полетели фрицы под откос… — Отец замолк.
— Хотел бы я на твоего декана посмотреть, — с завистью признается Севка, и этот комментарий Лешка восприняла благосклонно.
— Да и мне с ним встретиться очень хочется, — сказал Алексей Павлович. — Какой он сейчас? Важный? Строгий?
— Ничуть! Совсем простой, к людям с уважением относится. А если требует, то как же иначе?
— Ты ему, доченька, привет передай…
— Ну, пап, неудобно ж мне, — замялась Лешка. — Вроде бы после этого я могу рассчитывать на какое-то особое внимание…
— Глупо! — рассердился отец. — Не хочешь, сам как-нибудь приеду или напишу.
Он ушел после обеда в свою комнату и долго отстукивал там на машинке.
На свидание с Виктором Лешка пришла без десяти восемь, он — в начале девятого. Лешка не придала и этому особого значения: станут они еще минутами считаться, мало ли что могло задержать.
Однако мимоходом подумала: «Игорь Сергеевич извинился бы. — И рассердилась на себя: — Дался мне этот Игорь Сергеевич. При чем тут он?»
На Викторе коричневое драповое пальто, белая мохнатая фуражка. «Принарядился, — с нежностью думает Лешка, — а брюки — прямо матросские, не угнался за модой».
Она взяла его под руку, и они медленно пошли степной дорогой.
Под ногами звонко лопались льдинки. Яркая луна, окруженная желтоватыми космами, освещала степь, и она сине искрилась. Лешка увлеченно стала рассказывать об университете, преподавателях, их факультете, о посвящении в химики, приезде пианиста, проделках Директора Бродвея и его необыкновенных, бесполезных шпаргалках. Запнулась: «Надо ли о Багрянцеве? — Но перешагнула через какой-то рубеж: — А почему бы и нет?»
— Ты знаешь, какой у нас умница ассистент Багрянцев. Совсем молодой, а объясняет — заслушаешься… И, представляешь, он у нас заместитель секретаря факультетского бюро комсомола…
Чем больше она рассказывала о студенческой жизни, тем мрачнее становился Виктор. Когда же она еще стала расписывать этого сверхталантливого ассистента, Нагибов остановился, неожиданно груб сказал:
— Теперь тебя рабочий человек не устраивает. В высшие сферы лезешь!
Лешка отпрянула, как от удара.
— Я никуда не лезу! — немного заикаясь и на самой тонкой ноте произнесла она. — А ты… а ты… Н- недаром Григорий Захарович когда то называл тебя обывателем. Правильно!
Он стиснул зубы: «Вспомнила рассказанное по простоте! Теперь готова все самое плохое припомнить».
— Женщин не бью! — бешено сверкнул он белками и быстро по шел к городу.
Там вдруг потух свет. И было странно, что луна продолжает светить так же ярко, как прежде, но свет ее кажется матовым.
На следующий день Лешка увидела Виктора на другой стороне. Шел, пьяно покачиваясь, свесив голову, словно ища что-то на земле. Жалкий и… противный.
Неужели пропадет? Лешка отогнала шевельнувшуюся было жалость. Почему она должна постоянно быть в ответе за него? Сам себе выдумала долг, а у него и в помине нет этого чувства. Не ценит то хорошее, что было у них. Все рушит…
В мартовское воскресенье химики первого курса отправились на каток провожать зиму. Лед был уже по-весеннему мягок, но это никого не смущало, и над катком стоял веселый гомон. Саша Захарой в зеленом свитере и таком же берете, шустро перебирая полными ногами, гналась за Прозоровской, а та, разметав по плечам волосы, визжа от удовольствия, гибкая, яркая, ускользала от преследовательницы.
