холестерин, вирусы…
Познания в медицине у Антона Никоновича не шли дальше журнала «Здоровье» и брошюры «Гигиена брака». К сожалению, советы не вступать в ранний брак или похудеть при помощи молочной диеты в данном случае не играли решающей роли.
Антон вспомнил, что он записан в солидную библиотеку.
До сих пор он ходил туда, чтобы покопаться в справочниках цен на черные металлы и в каталогах сантехнических изделий. Но есть ли там книги по медицине?
В вестибюле библиотеки сидел вахтер. Антон похолодел. Сейчас он предъявит читательский билет, а там фотокарточка. Начинается! Первая неприятность! Он сейчас совсем не похож на собственную фотографию. Теперь каждый шаг грозит осложнениями. К счастью, вахтер ничего не заметил, как раз в этот момент он нагнулся, почти уполз под стол, чтобы извлечь из-под него электрический чайник. Теперь вся твоя жизнь, Антон, будет зависеть от таких мелочей — нагнулся вахтер за чайником или нет, заметил ли кто-нибудь, что ты — это вовсе не ты, или не заметил.
Влип в историю!
…Книги сулили события удивительные. Антон читал, не замечая ничего вокруг… Доктор со смешной фамилией Помм сообщает, что одна слишком нервная пациентка самовольно изменяла удельный вес своего тела и плавала в ванной как пробка. Антон к своему стыду не умел плавать, но возможность оказаться легче воды ему понравилась. А если легче воздуха? Человек воздушный шар. Черт побери, забавная штука! Собирайся в поход, Антон. Звучат фанфары, рюкзак набит приключениями…
«…Язвенные процессы пищеварительного тракта могут быть поставлены в прямую связь с нарушениями процессов нервной системы…» А вот это совсем ни к чему. Нечаянно внушить себе язву? Благодарю… «Ложные опухоли и псевдоаппендициты, вызванные неврогенными причинами…» Небольшое усилие воли — и приобрел что-то вроде аппендицита. Можно получить больничный лист и пару денечков поваляться на диване, хорошенько обдумать все происходящее. Да здравствует самовнушение! А вдруг захотят вырезать этот самый псевдоаппендицит?
Еще одно солидное исследование. Самовнушение изменяет форму рук и ног… Силой воли больной уменьшает в три раза частоту пульса… Самовнушением увеличивают температуру тела… После нервных припадков пациентка М. вызвала у себя мнимую беременность со всеми признаками. Окружающие были уверены, что она действительно готовится стать матерью…
Антон глуповато хихикнул и представил себе, что он превращается в женщину и отправляется в отдел кадров оформлять долгосрочный отпуск по чисто женским обстоятельствам… В конце концов почему бы ему действительно не превратиться в женщину? А зачем? Ну, предположим, он захочет стать писателем. Многие писатели хотели превратиться в кого-нибудь. Он недавно читал Куприна и хорошо помнит, как тот сказал: «Я хотел бы быть облаком, лошадью, женщиной, деревом и ребенком». Лошадью это, пожалуй, уж слишком. А женщиной… Кто-то еще хотел быть женщиной… Флобер!.. Не насовсем, а так, хоть чуть-чуть. Он говорил, что мадам Бовари — это он, что списал он ее с себя. Кто знает, может быть, побывав женщиной хотя бы месяц, неделю, один час, он написал бы Бовари в десять раз гениальнее. Но Флобер не мог этого сделать, а он, Антон, может. Решено, он будет великим писателем!
…Иван Грозный, восседающий на кухонной табуретке, застонал и сжал царственную голову могучими руками, привыкшими к мечу и царской булаве. Он вспоминал до мелочей тот вечер в библиотеке, когда мысли его скакали с безумной поспешностью, а тревожные сомнения отступали перед радостью открытий. Тогда ему казалось, что внешность человека — почти самое главное в нем. Но разве внешность человека — это сам человек? Вот сейчас он — Иван Грозный. Но разве ему хочется карабкаться на трон и казнить кого- нибудь? Нет. И все же… Почему он стал как-то резче, суше? Зачем, например, он вчера в милиции обидел старшину, зло посмеялся над ним? Почему теперь так часто закипает в нем ярость и гнев? Чепуха! Просто он болен. Не болен. Не надо ему лекарств. Ему нужно другое: дружеское участие, внимание…
После безумного вечера в библиотеке Антон жил как во сне.
Чудесный дар перевоплощения требовал практического применения. С работы Антон уволился. Громадным напряжением воли ему удалось на два часа вернуть себе прежний облик старшего сметчика «Стройтопа». Двух часов еле-еле хватило на то, чтобы подать заявление об уходе и подписать обходной листок. Да и то к библиотекарше Лизе он пришел, уже закрывая лицо носовым платком, словно в приступе зубной боли. А все из-за того, что, спускаясь в библиотеку, встретил на лестнице знакомого механика из СУ-16. Добродушное и на редкость румяное лицо механика привычно удивило Антона, и он тут же почувствовал, как его собственное лицо туго наливается жизненными соками и жарко багровеет.
Через неделю деньги кончились, и Антон Никонович ограбил сберкассу.
Лет шесть подряд перед отпуском Антон выписывал в этой сберкассе аккредитив и хорошо запомнил, что заведующий здесь — человек пожилой, привычно задыхающийся от астмы и, следовательно, часто болеющий. Антон выследил, где живет заведующий, и каждое утро дежурил около его дома. На вторую пятницу повезло — заведующий из дома не вышел. Подождав еще час для верности, Антон отправился в сберкассу.
Тяжело, с хрипотцой дыша, дотрагиваясь до стен руками, Антон, приняв облик старика-зава, прошел в его кабинет. Полдня подписывал какие-то бумаги, а когда спрашивали у него советы, болезненно морщился и прижимал руку к груди. Сослуживцы зава смущенно исчезали. Никто не разглядел, что перед ними — самозванец. В обеденный перерыв Антон Никонович набил старенький портфель пачками трехрублевок и ушел.
Дома он взобрался с ногами на диван, открыл портфель с трехрублевками, и волна душного страха охватила его. Ошеломил не страх возможного позора и наказания, а совсем другое — испуг перед наступающим глубоким и страшным одиночеством — одиночеством преступника.
Антон отпихнул от себя портфель, а на следующий день, с трудом приняв почти нормальный, почти прежний свой облик, пошел в сберкассу, сделал вид, что проверяет лотерейный билет по замызганной таблице тиража, и оставил портфель на полу в тени деревянного дивана, вернул уворованное…
К чему применил ты свой чудесный дар? Стыдись! А может быть, дар этот вовсе не нужен людям? Любой человек хорош и удивителен именно тем, что он — это он. Зачем, надевать на себя чужую маску? Разве только ради любопытства?.. А уроды? Подумай о них!
Есть у него подходящее к случаю знакомство в «Строителе» — горбатенький переплетчик.
Своего недостатка переплетчик не стыдился, имел сына, взрослого и ладного парня, а в свободное время солидно подрабатывал — переплетал на стороне бухгалтерские документы. Антона тянуло с делом и без дела заходить в закуток переплетчика в подвальном этаже «Стройтопа». Влекла неосознанная тоска по рукодельному труду, заставляющая в былые времена даже королей становиться к токарному станку. И еще тянула жалость, что переплетчик все же не такой, как асе.
Антон разыскал переплетчика где-то за городом, сбивчиво и смутно объяснил ему, что хочет попробовать заняться врачеванием и вдруг сумеет и его вылечить. Переплетчик ничего не понял, но нашелся, что ответить: среди своих дружков есть у него лекарь без диплома, который от всех болезней лечит сивушным маслом и липовым цветом, живет не плохо, даже магнитофон купил…
Первых пациентов доставил тот же переплетчик.
Пришли дюжий малый с перекошенной от неизвестной причины физиономией, старушка, прочно согнутая в дугу, и дама с горящими глазами. Когда Антон Никонович, как мог, стал толковать им о внушении и самовнушении, осторожно ссылаясь на собственный пример, парень выдавил сквозь зевок, что, мол, сверхурочные «давят», не высыпается он, и скоро ушел. Старушка вовсе забоялась Антона, сникла вся как- то, зато дама горящими глазами искала глаза Антона и тянулась целовать его руки.
Переплетчик оказался человеком хитрым, себе на уме, да еще связанным с какой-то сектой. Его знакомые по секте стали звать Антона «братом», устраивать ночные сборища, началось и вовсе что-то дикое…
Он был лекарем, грабителем, фокусником, клоуном, академиком… и каждый раз просыпался, отрываясь от своих видений. Одно сумел он сделать наяву получить расчет в «Строителе». А дальше Антон, взобравшись с ногами на диван, мечтал. И никак не мог домечтаться, что ж все-таки сотворить ему особенное и выдающееся. Все чаще решал, что ничего путного и значительного сделать в одиночку он не сумеет. На этой простой и важной мысли мечты его обрывались.
От душевной сумятицы все чаще думалось: болен! Но в какой аптеке приготовлена для него
