- Это… -бормотала я, - как его… в общем так… я это… в парк пошла, а там Прохор бежал… э-э-э… и упал. Споткнулся. А я это… удивилась так, он там еще ключи уронил…
Бабуля глухо застонала и, оперевшись на локоть, прикрыла ладонью глаза.
- Как его там… -продолжала я, - ключи у меня, в общем, остались, а Серега на меня в подъезде напал… Ну и ключи отобрать не смог… Я удивилась так… А бабуля и говорит: ключи-то, это… от ячейки, да? Э-э-э… Ну мы и поехали… смотрим - картон… Ну это… удивились жутко, просто очень удивились…
Папа продолжал ласково улыбаться и смотреть на меня, как на родную дочь. Бабуля начинала потихоньку багроветь.
- У девочки шок, -простонала она, - не обращайте на нее внимания, вообще-то обычно она соображает неплохо. Иногда…
- Пусть она сама расскажет, -остановил одним движением руки бабулю Папа, - продолжай, милая.
И я продолжила. Что называется: спрашивали - отвечаем. С чудовищными купюрами и странными междометиями, сбиваясь на каждом слове, запинаясь, городила я такую чушь, которую здравомыслящий человек даже слушать бы не стал. Папа же не перебивал мой сбивчатый рассказ, а лишь смотрел мне прямо в переносицу и улыбался так, что меня бросало то в жар, то в холод. Время тянулось нескончаемо долго, но все же с грехом пополам я как-то добралась до конца.
- В общем, да… бабуля прямо монтировкой как долбанет Сереге по голове… Ну… Серега, конечно, не ждал, удивился так… И мы пое-е-ехали… Вот.
На этих словах мой захватывающий рассказ оборвался сам собой, так как кончились описываемые события. Все присутствующие вздохнули с облегчением. Я перевела дух. Ей-богу, куда легче было еженедельно по два часа вести на радио передачу, чем тут перед Папой исходить риторическим красноречием.
- Интересная история, -задумчиво поскреб свою бороденку Папа, - а теперь ты, чаровница, - повернулся он к Катерине.
Как ни странно, Катерина ни капли не смутилась. Она обворожительно заулыбалась и подалась вперед своим внушительным бюстом. Папа нервно сглотнул и сложил руки на груди. Катерина плавно повела белыми плечами и небрежно погладила рукой свою лебединую шею. Папа поднял одну бровь и подвигал усами. Катерина чуть прогнулась и томно изрекла:
- Я, в принципе, ничего не добавлю… -пела Катерина. Папа выпятил грудь и расправил плечи, - разве что чуть менее эмоционально говорить буду… - Катерина засмеялась низким, грудным смехом и ее пышная грудь волнующе заколыхалась.
Я грустно вздохнула и скучающим взглядом уставилась в потолок. Бабуля громко прокашлялась и заявила:
- Признание Сергея записано. Любая экспертиза определит подлинность голоса на пленке.
Катерина и Папа обернулись на звук ее голоса, словно застигнутые врасплох. Катерина вернула своему роскошному телу нормальное положение, а Папа смущенно засунул руки в карманы своей кофты. Я поймала Катеринин взгляд и при помощи простых мимических средств выразила свое глубокое восхищение ее секретарской закалкой. Катерина томно пожала плечом.
- Э-э-э… -голос Папы звучал менее уверенно, - насколько я понял, - продолжал он после долгого прокашливания, - на сегодня наши разборки закончены. Теперь, я думаю, пора позвать Малыша, которому вы передадите его картинку.
- А я ее посмотрю, -крякнул служащий похоронной конторы, сложив руки на животе и опустив скорбный взгляд в пол, - чтобы не было, как тогда…
Папа достал из кармана своей кофты крошечный мобильник и набрал номер.
- Порешали, -сказал он в трубку после того, как звонок соединился, - заходи, меняться будем.
Бабуля с Евгением Карловичем вежливо захихикали. Я попыталась придать своему лицу достойное выражение. Некоторое время мы сидели молча. Папа отечески улыбался нам и пожирал глазами Катерину, та многозначительно улыбалась ему, бабуля задумчиво поглаживала картон, покоящийся у нее на коленях, Евгений Карлович нервно сцеплял и расцеплял пальцы, а я титаническим усилием воли удерживала милую улыбку на немеющем лице.
«Сейчас мы отдадим Малышу картон, - думала и с меланхоличным восторгом, - и пойдем ко всем чертям, потому что сил уже на всю эту историю нет. А за Серегу я рада… И за братца его поганого… И за мамашу премерзкую их, тоже мне, похитители…». Я поежилась, вспоминая канаву на пустыре, в которой провела столько чудесных минут - глины потом на мне было столько, словно я решила слепить Гомункула - свое точное подобие.
В тот момент, когда я уже всерьез начала обдумывать эту мысль (ну, насчет Гомункула, а что - посуду помоет, за сигаретами сгоняет…) двери зала, где мы сидели, распахнулись, и перед нашими светлыми очами предстал человек-гора. Затаив дыхание, смотрела я на эту массу жира, облаченную в светлый шелковый костюм размера восьмидесятого, и погружалась в тихий восторг. Визитер плавно проплыл к Папе, тревожа свои колышущиеся жиры, и горячо с ним побратался.
- Как твои дела, дорогой? -нежно спросил его папа, топорща свою бороденку.
- Потихоньку, -ответил объемный товарищ звонким пионерским голосом, а гулкое эхо уносило его слова далеко под высокие своды зала, - как у всех Малышей - дела маленькие, обиды тихие, зато радость большая и всеобщая.
- Ты про обиды тут особенно-то не говори, -вкрадчиво сказал Папа таким голосом, что жутко сделалось, - у нас тут тоже огорчения вышли, а мы мирно сидим, ровно.
- Кто тут старое помянет, тому тошно станет, -пошел на попятную Малыш. Нежный румянец начал разливаться по его жирным щекам.
«Хорошо в Туле кушают», - подумала я, разглядывая фаната мастера Леонардо.
- Рад, -медленно проговорил Папа, - что мы это понимаем.
Бабуля, молчавшая до этого момента, громко прокашлялась и заявила:
- Насколько я поняла, здесь собрались искренние почитатели итальянского высокого Возрождения?
- Че? -осоловело уставился на бабулю Малыш.
- Картинку тебе принесли, милый, -грустно вздохнул Папа, - последняя воля Косого - закон. Получай товар, -Папа кивнул бабуле. Та широким жестом разорвала свой сверток, извлекла картон на свет и шваркнула его на стол. Евгений Карлович болезненно поморщился, так, словно об полированную крышку приложили его.
Увидев картон, Малыш застыл, как каменное изваяние. Не в силах вымолвить ни слова, он протянул к нему жирные пальцы, да так и замер на полпути. Глаза его увлажнились, и по сытым румяным щекам потекли предательские слезы.
Все присутствующие тактично отвернулись, давая ему время совладать с собой.
Некоторое время Малыш сидел неподвижно, а потом схватил картон и принялся водить по нему пальцами, жадно вглядываясь в причудливое переплетение линий. К обезумевшему от счастья Малышу подошел оценщик и тактично заглянул ему через плечо, не решаясь отобрать у него произведение боготворимого Леонардо. Он рассматривал картон, поменял две пары очков, изучил края, придирчиво сверлил взглядом какие-то детали, а потом выпрямился, коротко кивнул Папе и удалился из зала. Казалось, что Малыш даже не заметил всех этих манипуляций. Его внимание всецело было поглощено картоном.
- Деньги людям передай, -тактично напомнил ему Папа. Малыш оторвался от картона, обводя нас таким взглядом, словно не очень хорошо понимал, где находится.
- День-ги, -по слогам проговорила бабуля, медленно покачивая рукой перед помутнившимися глазами Малыша, - бумажки такие.
- А… -Малыш достал из-за пазухи пухлый конверт такого объема, что я радостно взвыла, и небрежно выложил его перед нами с Катериной. Я заграбастала конверт и вцепилась в него бульдожьей хваткой.
Воцарилась гнетущая тишина.
Некоторое время мы вежливо улыбались друг другу, кивали и пожимали плечами. Когда набор невербальных средств общения иссяк, бабуля, помявшись недолго, как перед прыжком в холодную воду, проговорила:
- Ну… мы пойдем?
- Вам уже пора? -вскинул бороденку Папа.
