закусывая – последнее дело, комсомольца недостойное, и поддался на искушение диавольское. А диавол и рад… И был это первый шаг на долгом пути грехопадения правоверного комсомольца и апостола Эксперимента Андрея Воронина… А что не власть?.. Власть адекватна гражданину – она тоже демонстрирует готовность принять в себя все, как болото. Павианы?.. А что ей павианы – зарегистрировать каждого и тем узаконить: «Хаос, безобразие сделать таким образом элементом стройного порядка, присущего правлению нашего доброго мэра!»… Так худо-бедно и существует система, функционирующая по своим законам, хотя в ней и заложены «антитела», – «теневые» следствия тех же законов.
АВТОР: Да уж, извилины мне этими законами распрямили знатно: «Эксперимент есть эксперимент» Действие прежде всего…», «каждый на своем посту, каждый – все что может»… Кстати, когда вернулся в реальность, ушам своим не поверил: «Участвовать в перестройке на своем рабочем месте!». Ну, мать вашу…
ИП: И вопрос еще – свое ли это место? Почему ты находишься на этом месте – по воле «распределительной машины» или до технического ее варианта – бюрократа?.. Вернее, дело даже не в этом – если равные способности, так и Бог с ним… Вопрос в том, что происходит с обществом, когда врач работает кровельщиком, астроном – мусорщиком, а сексуальный маньяк – мэром?.. То есть система случайной расстановки кадров неизбежно ведет к тотальной некомпетентности социума, и результат – каждый не на своем месте и каждый ничего на может.
АВТОР: Но все-таки в том, что каждый имеет вероятность занять любую должность, испытать все, «побыть в шкуре» каждого – есть что-то от справедливости…
ИП: Не больше, чем в яичнице от цыпленка!.. Похоже, настала пора защитить великих утопистов от нашей некомпетентности… Мы отыскали, что в «Граде» общего с античной полисной утопией. Теперь надо признать принципиальную разницу между ними, ибо она стала явной, как дыра в носке… Заврались мы, братцы, как генсек на трибуне очередного съезда…
АВТОР: Кажется, я начинаю понимать, что вы имеете в виду… Выдвинутый Сократом «принцип компетентности»?
ИП: И не только Сократом – Пифагор, Демокрит, Гераклит и другие умные люди твердо стояли на том, что управлять жизнью должны мудрецы. Платон довел эту мысль до абсолюта, и даже до абсурда… слегка.
ИО: Но Аристотель его скорректировал в своей «Политике».
АВТОР: То есть вы хотите сказать, что в Городе отсутствует принцип разделения труда, который практически незыблем в греческой античной утопии. Верно, это существенное отличие – как у дерьма с котлеткой… Но вспомните китайского философа Сюй Синя из школы «нунцзя» (IV-III в. до н.э.), который говорил, что (мудрый правитель должен вместе с народом обрабатывать землю и кормиться этим, готовить себе пищу и одновременно править…» То есть были предтечи…
ИО: Слава Богу, китайская философия на Сюй Сине не закончилась…
ИП: Но, пожалуй, впервые лишь T. Mop как официальный родоначальник «утопического социализма» (будто существует иной социализм!) серьезно посягнул на принцип разделения труда: «У всех мужчин и женщин есть одно общее занятие – земледелие, от которого никто не избавлен…» Как у Сюй Синя… Но, окончательное категорическое отрицание разделения труда, как основы идеального общества, звучит у Энгельса в «Принципах коммунизма», да и во всей «марксистской» литературе,.. Это и есть подлинные предтечи утопии «Града», где, как и положено в антиутопии, – принцип гротескно доведен до логического конца, то есть до абсурда…
АВТОР: Но в «Граде», обращаю ваше внимание, реализован и другой «оригинальный» принцип, как-то: «Действие – прежде всего… Непонимание – это непременнейшее условие Эксперимента» – принцип веры!
ИО: То есть полная противоположность марксову тезису: «Идеи становятся материальной силой, когда они овладевают массами».
ИО: Не совсем противоположность, ибо для овладевания массами у идей есть два пути: осознание и вера. И Маркс, и Ленин рассчитывали на осознание пролетариатом его исторической миссии, но, в конце концов, пришлось провозгласить: «Грабь награбленное!» Это осозналось быстро и овладело массами намертво, А что до коммунизма – пришлось поверить в то, «что сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра – тоже, но послезавтра мы обязательно увидим небо в звездах и на нашей улице наступит праздник…».
АВТОР: А вместо этого появились павианы!
ИО: 0 да – павианы! Павианы – это щекочет нервы, так гвоздь в перине! Не совсем, правда, понятно, зачем понадобилось Наставникам напускать на Город павианов… Но впечатляет!
ИП: Да причем здесь Наставники?! Павианы – родственники рыжего карлика из «Миллиарда лет…» – они порождение самой Системы Города, Системы Эксперимента, основанной на принципе тотальной некомпетентности. Случайное, но неизбежное. Случайное в проявлении – это могли быть крысы, кошки, НЛО, домовые, массовые отравления, эпидемии, аварии на атомных станциях, нефтепроводах, газопроводах, резня мирноживших народов – все, что угодно… Неизбежное в явлении – что-то обязательно должно случиться… Последний раз, как нам стало известно, были слоны. Громоздко, но вполне вероятно.
АВТОР: Особенно, если учесть, что в шахматах слон и офицер – один черт… Но что примечательно: принцип непонимания, он же принцип веры, не срабатывает, как я теперь понял… Народ талдычит: Эксперимент есть Эксперимент, но и начинает иронизировать: «именно эксперимент – не экскремент, не экспонент, не перманент…» А ирония – коррозия веры… Народ – он Фома, который сказал: «если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю… Потому народ на Бога да Наставников надеется, а сам пребывает себе на уме, как дядя Юра: «Что они там со своим Экспериментом мудрят – прямо скажу, братки, не моего это ума дело, да и но так уж интересно. Но я здесь – свободный человек, и пока мою эту свободу не тронули, я тоже никого не трону. А вот если тут которые найдутся, чтобы наше нынешнее положение фермерское переменить, то тут я вам в точности обещаю: мы от вашего города камня на каше не оставим. Мы вам, мать вашу так, не павианы…»
ИО: И все-таки, это не так однозначно. Принцип веры – штука сложная. Тот же дядя Юра признавался по пьянке: «Я сюда приехал, потому что поверил… А поверил потому, что больше верить было не во что… Если ни во что не веришь, ничего, кроме водки не остается…». Вера здесь – способ осмысления жизни. «Счастье для всего человечества. Ты как – з это верить?.. – спрашивает дядя Юра у Андрея. – Вот и я поверил…». А ведь это – цель лизни, а, значит, и смысл ее… Вернее, стремление к обретению смысла, потому реальный смысл могут обеспечить только реальные цели.
АВТОР: А вы как оптимист считаете «счастье для всего человечества» нереальной целью?!
ИО: Счастье для всего человечества – это все равно, что один кусок сахара на все в мире стаканы чая – безвкусица, бессмыслица, ибо счастье – явление сугубо индивидуальное. Это четко понимал почти два с половиной тысячелетия тому назад Аристотель, когда оценивал государственный строй по тому, как тот обеспечивал возможность «всякому человеку благоденствовать и жить счастливо», когда объяснял, полемизируя с Платоном, что «невозможно сделать все государство счастливым, если большинство его частей или хотя бы некоторые не будут наслаждаться счастьем»… Счастье человечества не может сложиться из несчастий людей… То есть целью социума может быть не «счастье для всех», но «счастье для каждого»!
ИП: И наш оптимист полагает, что эта цель реальна?!
ИО: Ваш оптимист полагает, что она корректно поставлена.
ИП: Знаменитый лозунг коммунистического манифеста: «Свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».
ИО: Быть может, это единственный принцип из всех «принципов коммунизма», которому суждено остаться в сокровищнице человеческой мысли в качестве одной из граней Идеала..»
ИП: С той лишь поправкой, что это принцип либерализма.
АВТОР: Какая разница?! Я думаю, что интерпретация «счастья человечества» как счастья каждого человека – слишком общее место для того, чтобы на нем так глубокомысленно останавливаться. Другое дело, что Аристотель предлагал делать заключение о счастье «за полную человеческую жизнь».
ИО: Ну, это уж слишком сурово. К тому же, чревато злоупотреблениями. Оценкой жизни в целом как счастливой можно оправдать временные несчастья – это то же самое, что 'сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра – тоже, но послезавтра… Нет! Если мы говорим о каждом человеке, то надо говорить и о каждом мгновении!
ИП: Утопия крепчала, и крепчала…
ИО: Ничего подобного! Просто мы говорил о мировых координатах. Если. координата – счастье каждого, то невозможно не только произнести, но и поделать нечто такое, например: «Такие, как Румер, это – не люди. Это живые орудия, Андрей. Используя таких, как Румер, во имя и на благо таких, как Ван, дядя Юра… понимаешь?..» Парадокс в том, что если сегодня Румер – средство для благоденствия Вана и дяди Юры, то завтра Ван и дядя Юра могут стать средством для благоденствия какого-нибудь, например, Фрица Гейгера или того же Румера. Сие и свершилось… И так будет всегда, пока не во имя каждого, а во имя большинства, или меньшинства – это всего лишь разные термины для обозначения избранных, во имя которых все… И вот с этой ступеньки Андрею не представляет труда сделать и следующий неизбежный шаг: «Во имя общественного блага мы обязаны принять на свою ветхозаветную совесть любые тяжести, нарушить любые писаные и неписаные законы. У нас один закон: общественное благо»
ИП: Которое такая жефикция, как и «всеобщее счастье».
ИО: А вам не кажется, что если бы мировой координатой было «счастье каждого человека в каждое мгновение»', то и сам Эксперимент был бы невозможен?.. Все его павианы, эрозии построек, превращения воды в желчь, выключения солнца и прочие «временные трудности»?
ИП: Если бы да кабы… Где вы эту координату проводить собираетесь, оптимистичнейший вы наш?!
ИО: Да где еще, кроме как в душе человеческой, в идеальной реальности нашего бытия. Это ведь духовная координата…
ИП: Нет, ребята! Так не пойдет! Так мы отсюда никогда не выберемся! Так и будем витать в горних высях – духовные координаты, утопии античные да китайские, капиталистические да коммунистические… Тьфу!.. А вот я вас сейчас мордой в грязь! В дерьмо! «В Ленинграде был холод, жуткий, свирепый, и замерзающие кричали в обледенелых подъездах – все тише и тише, долго, по многу часов…» Что это? Утопия? Антиутопия?
ИО: Зачем передергивать? Это же реальность…
ИП: А «Град», значит, утопия?
ИО: По природе – утопия, по форме – антиутопия.
ИП: М-да… и в этой утопии «множество неподвижных тел усеивало бульвар, некоторые дымилась и тлели… Грузовик тронулся… от него ужасно понесло паленой шерстью и горелым мясом. Ковш был загружен доверху, жуткие скрюченные силуэты проплыли на фоне слабо освещенной стены дома, из этой жуткой груды, явственно белея, торчала человеческая рука с растопыренными пальцами… скалил зубы череп, облепленный пучками волос…» Вот вам утопия! Вот зам Новый Иерусалим!.. «Говна-пирога» не хотите ли?..
ИО: Подумаешъ, испугал… Конечно, это не Новый Иерусалим, где «светило… подобно драгоценнейпему камню…'
