месяцы какая-нибудь особо важная проблема?
— А что, у тебя есть сигналы? — встревожился Пономарев. Он заерзал на стуле. Очки его засверкали, разбрасывая по стенам острые блики света.
— Александр Петрович, честное слово, вы, как женщина, разговариваете! Я вопрос, вы — два вместо ответа! Так нельзя! У нас же была с вами договоренность в высоких органах по поводу разумной откровенности, когда это надо! Я ж в кухню вашу не полезу! Меня совсем другая сторона интересует.
— Ну, предположим, предположим…
— Что предположим? — теряя терпение, почти резко спросил Смирнов.
— Решили мы кое-что. Ну, да… И недавно, как вы говорите. Да, решили!
— Действительно важная проблема? Александр Петрович, очень прошу серьезно ответить. Может она активно интересовать врага?
— Ого? — Пономарев вскочил со стула и, по-мальчишески разминаясь, заходил по кабинету. — Еще как! Бактериальной войны больше нет! В принципе это решено, сейчас разрабатываем технику. Молчать, конечно, об этом нужно как можно дольше, пусть тратятся на воспитание своих пауков там и блох… Слушайте, а все-таки почему вы ко мне сегодня приехали? Объясните-ка, также в порядке разумной откровенности.
— Вот, понимаете, Александр Петрович, не сердитесь, — замялся Смирнов, — но как раз в. данном случае откровенность была бы неразумной!
— Ясно… — Блики окуляров почти ощутимо скользнули по лицу Смирнова. Сквозь тяжелые выпуклые стекла Смирнов совсем близко увидел маленькие злые глаза. — Не доверяете?
— Мы себе не всегда доверяем, товарищ-профессор! — спокойно сказал Смирнов. — Александр Петрович, погодите, не кипятитесь, вот я вас спрошу, когда вы на каком-нибудь бульоне опыт с бактериями ставите, вы сунете в пробирку свой собственный, родной, отлично знакомый палец? Неправда! Вы в лабораторию через отсеки сорок пять минут идете, в каждом отсеке одежду меняете и растворами обливаетесь, а в последний отсек, где стол и приборы, вы даже не зайдете, вы только руки: туда через защитные рукава и перчатки протянете и так станете работать! Вы бережете свой труд! Вот и я берегу!
— Да ну вас! — раздраженно отмахнулся Пономарев. — Думаете мне так уж интересно? Честно говоря, я не очень-то верю во все эти шпионские махинации. Конечно, иногда бывает, но больше суеты и преувеличений! — назидательно говорил Пономарев. — Мешает это, дергает, Герасим Николаевич, неужто не понять? Ну как, все на сегодня?
— Нет, — сказал Смирнов после короткого раздумья. — Еще не все, Александр Петрович.
Он вынул из кармана листок бумаги, аккуратно развернул его и огорченно вздохнул.
— Несколько раз, собираясь к вам, брал я с собой эту бумажку, — медленно, с неохотой начал Смирнов. — Все думал, показать или воздержаться? До сих пор воздерживался. А сейчас думаю, надо показать. Вам полезно будет ознакомиться с ней. Слушайте, я вам вслух почитаю.
— Что еще такое? — небрежно спросил Пономарев и скосил глаза на ручные часы.
— А вот слушайте! Это копия вашей характеристики, хранящейся в сейфе одного разведывательного бюро за границей.
— Как, как, как? — подскочил Пономарев и потянулся к листку.
— Вы слушайте, слушайте! — спокойно отстранил его Смирнов. — «Профессор Пономарев Александр Петрович… год рождения 1915…» Ну, тут идут данные о прохождении учебы и службы, довольно точные. Я их опускаю и перехожу к характеризующей части. «Родители: отец рабочий, позже инженер, мать учительница. Женат и разведен. Женщинами интересуется редко, но весьма эмоционален в этом вопросе, когда начинает интересоваться. Чувствителен к лести и вниманию начальства. Весьма ценит материальные блага. Широко тратит деньги. Знакомится осторожно, с выбором, но любит окружать себя людьми. В разговоре любит, чтобы его слушали, чужими делами и чувствами мало интересуется… В научном отношении фигура исключительно интересная, бурно растущая и плодовитая. Заслуживает всяческого внимания». Пока все, Александр Петрович!
Пономарев молчал. Он сидел изжелта-бледный, под глазами резко обозначились темные круги.
— Я вам из двух соображений эту бумажку показал, — заговорил Смирнов, стараясь не глядеть на Пономарева. — Во-первых, для того, чтоб у вас иллюзии пропали насчет вражеской разведки. Она работает и даже старается. А во-вторых, посмотрите кое-что у себя в душе, мнение врага всегда полезно знать, он очень ценит наши слабости! Да. Возьмите, я вам эту штуку на память оставлю.
Смирнов помолчал и, видя, что Пономарев не в состоянии еще ответить, продолжал:
— Мне с вами, Александр Петрович, иногда трудно. Вы все хотите меня уверить, что вы персона важная. Я понимаю. Руководитель института, талантище, все такое. Но давайте иначе на вещи взглянем, вы — микробиолог, я — разведчик. А проще, оба мы с вами хотим сберечь людям жизнь. Так ведь? Чего ж нам обижаться, что иногда стесним друг друга? Дело-то у нас спешное!
— Спешное… — тихо откликнулся Пономарев. Он сложил бумажку и сунул ее в карман халата. — Да, может быть, вам будет это интересно, — сказал он вспомнив что-то. — Мы эту последнюю, значительную работу решали не одни, а с группой физика Короткова…
— Вот видите! — ахнул Смирнов. — А ведь могли мне это не сказать! И я бы ушел. Энергетик?
— Да…
— Везет мне! — покачал головой Смирнов. — Ну, спасибо вам! Порадовали! Александр Петрович, вы извините, я поеду! Даже в шахматы сегодня не сразимся, времени нет. Как-нибудь на днях выберусь, тогда…
Смирнов встал. Пономарев проводил его до машины, притихший, встревоженный.
— Сволочи! — сказал он, прощаясь с полковником. — Ах, какие сволочи! Значит, лезут к тебе сквозь щели, как клопы… — И вдруг снова пожелтел и вцепился в рукав Смирнова, уже сидящего в машине. — Слушайте, Герасим Николаевич! У нас же самый разгар оформления работы! Сконцентрировано все! Коротковцы часть своей лаборатории к нам перетащили!
— Это мы все учтем! — успокаивающе сказал Смирнов. — Расстраиваться пока нет причины.
Выслушав отчет Смирнова о поездке к Пономареву, генерал долго молчал.
— Теперь понятно, зачем к нам пожаловал такой матерый волк! Если микробиолог-вирусник Пономарев и физик Коротков добились успеха, значит у смерти отрублена правая рука.
Вот как это бывает.
Полгода назад студент физик Вася Рубцов посетил с товарищами в Политехническом музее лекцию о мирном использовании атомной энергии.
Все складывалось необыкновенно хорошо. «Комсомольская правда» напечатала первую большую статью Васи о работах молодых ученых и заказала новую. Зачеты сдавались легко. В кармане впервые в жизни похрустывала пачечка сторублевых, и он мог тратить их по своему усмотрению. И, наконец, в довершение счастья, в музей пришла с подругами студентка консерватории, пианистка, игравшая в университетском клубе на концерте и поселившая в сердце Васи Рубцова приятное беспокойство.
В перерыве Вася подошел к ней, представил товарищей, и физики и музыкантши принялись вместе осматривать выставку.
Как-то само собой получилось, что Вася объяснял экспонаты. Он делал это шутливо, острил и смеялся, но время от времени рассказывал пианистке действительно интересные вещи. Слушая о перспективах автоматизации промышленности, пианистка сосредоточенно хлопала загнутыми ресничками, изумлялась и думала о том, что Вася не такой уж длинноносый, как показалось в начале знакомства, что прямой, жесткий хохол светлых волос можно подстричь, и тогда ему не придется ежеминутно дергать головой по- лошадиному, и что в конце концов Пирогов и Менделеев тоже не были красавцами…
— Атомная энергия! — уважительно сказала пианистка. — Это, должно быть, необыкновенно интересно!
— Еще бы! — с гордостью подтвердил Вася. — Вы знаете, Леночка, у нас на курсе один специальный предмет читает профессор Коротков. Вот талантище! Так слушайте, он сейчас работает вместе с биологом Пономаревым. Мне один парень рассказывал, у них определились потрясающие результаты! Историческое открытие! В общем вам, Леночка, объяснить это трудно, но суть заключается в том, что, оказывается, на вирусную флору можно воздействовать энергией и вызвать ее распад!
