предстояла поездка в Калифорнию, а до тех пор мне разрешили держать Жозефину в доме.
Перед самой поездкой ее надлежало отдать Флоренс Ластинг для ее сына Крейга.
Мне пришлось дать Ирвингу письменное обязательство в том, что разлука не повлечет за собой какой- нибудь несчастный случай, моральную или физическую травму. Я с легким сердцем согласилась. Это давало мне целых три месяца. Мало что может случиться за такой срок. Например, отменят телешоу.
Конечно, я держала эти мысли при себе. На Мэдисон-авеню отмена телешоу приравнивается к известию о том, что русские танки движутся по мосту Джорджа Вашингтона.
Наш договор включал в себя следующие пункты:
1. Ирвинг ни под каким видом не станет гулять с собакой или сопровождать меня при ее выгуливании. Если мне нравится выставлять себя на посмешище, это мое личное дело.
2. Он не будет убирать за ней.
3. Все расходы по содержанию пуделя относятся на мой счет – за исключением его скоропостижной кончины. В этом случае Ирвинг обещал расщедриться на пышные похороны.
4. И чтобы Жози не путалась у него под ногами. Мы скрепили договор рукопожатием, и на этой оптимистической ноте началась счастливая жизнь Жозефины в семье Мэнсфилдов.
Недостаток у Ирвинга родительской любви не отразился на ее самочувствии. День ото дня Жозефина становилась все обворожительнее. Она делала немалые успехи. В первый день, например, научилась лаять при любом звуке в прихожей. Ночью она также без передышки лаяла. На второй день она освоила прыжки на кровать и на утренней зорьке разбудила папочку умильными мокрыми поцелуями. На третий день принялась грызть штукатурку на стенах. Четвертый ознаменовался жуткими предсмертными судорогами.
Ирвинг предположил, что Жозефина съела что-нибудь не то: например, клейкую ленту, его носки для гольфа, пластмассовую пробку или привезенные мной из Франции блестки для вечернего туалета, которые я как будто надежно спрятала. Оперативная консультация с владельцем зоомагазина укрепила меня в уверенности, что небольшие дозы слабительного в двадцать четыре часа поставят ее на ноги.
Естественно, новый поворот событий обусловил временное ограничение жизненного пространства. В качестве слабительного я выбрала касторку Флетчера. Реклама утверждала, что дети сходят по ней с ума, просто хлебом не корми – дай флетчеровской касторки.
Кухня превратилась в будуар Жозефины. Это была типичная гостиничная кухня – тесный чуланчик с холодильником и раковиной. Я предусмотрительно выстелила пол газетами и создала для Жозефины настоящее гнездышко. Здесь были ее постелька, поилка с водой, игрушки и лакомства. Я влила ей в глотку немного касторки и объяснила, что как только дела пойдут на лад, ей снова будет позволено бегать по всей квартире. Я пожелала Жозефине спокойной ночи и затворила за собой дверь кухни.
Жози не преминула явить миру еще один скрытый талант. У нашей девочки оказались превосходные легкие – рядом с ней Марию Каллас просто не выпустили бы на сцену. Я открыла дверь, и ария прекратилась. Меня встретили блаженная улыбка и восторженное виляние хвостом. Я сделала вывод, что касторка подействовала. Жозефина прошествовала в гостиную, а я тем временем обследовала кухню. Ничего подобного. «Нью-Йорк таймс» осталась в отличном состоянии. Я тупо следила за тем, как Жозефина гоняет мяч в гостиной. Казалось, она прекрасно себя чувствует. Пятью минутами позже ей стало еще лучше после того, как ее вырвало флетчеровской касторкой. Я дала Жозефине новую порцию и водворила ее обратно в кухню, объяснив, что это только на время. Она как будто поняла и охотно свернулась калачиком в своей плетеной корзинке, лишний раз продемонстрировав, какое это благоразумное и послушное дитя.
Так оно и было – пока я не закрыла дверь. Вслед тотчас понеслись душераздирающие рулады. Жозефина запросто брала верхнее «си» и даже более высокие ноты, каких, по моим представлениям, не существовало в природе. Я бросилась листать недавно купленный справочник, автор которого, если верить аннотации, имел огромный опыт по уходу за собаками. Я прочитала его от корки до корки, а Жозефина тем временем исполнила весь репертуар из Пуччини.
Автор утверждал следующее:
«Будьте непреклонны. Если понадобится, покажите, что у вас тяжелая рука. Не бойтесь наказывать животное: убедившись в вашем превосходстве, оно только проникнется к вам уважением. Помните: вы – хозяин. Если животное съело что-нибудь не то, дайте ему по морде. Если оно отказывается подчиниться, наподдайте по мягкому месту». И так далее.
Я несколько раз взглядывала на обложку, чтобы убедиться, что это действительно книга о любви к животным и заботе о них, а не мемуары Адольфа Эйхмана.
Владелец зоомагазина, который к тому времени стал мне почти родственником, предложил поставить неподалеку от Жозефины будильник. Щенки не выносят одиночества. Тиканье будильника создает у них иллюзию чьего-то присутствия. Я не пожалела для Жози сразу трех будильников, однако она оказалась смышленее торговца домашними животными и моментально поняла разницу между людьми и часовыми механизмами.
В два часа ночи она еще голосила. Ирвинг полюбопытствовал, не собираюсь ли я что-нибудь предпринять. Естественно, я проигнорировала эту реплику. В три позвонил управляющий и попросил меня принять меры. Тут уж я не могла отмахнуться. Передо мной встала дилемма. Я предложила Ирвингу на выбор: либо пусть Жозефина спит с нами (чего она и добивалась), либо мне придется пойти спать на кухню. Мой муж блестяще справился с проблемой, исключив одну из альтернатив. И я разбила бивуак на кухне. С моим появлением Жози прекратила свои вокализы и благополучно проспала всю ночь, а я сидела, оберегая ее покой. Утром коридорный подсказал мне адрес ветеринарной лечебницы (коридорным известно все на свете).
Буду называть это учреждение клиникой доктора Уайта для кошек и собак, а если существует другой врач с такой фамилией, это не более чем случайное совпадение.
Самого доктора Уайта я не увидела: он находился в операционной. Нас принял один из его помощников, доктор Блэк. Он осмотрел горло Жозефины и слегка помрачнел. Потом заглянул ей в уши и еще больше нахмурился. Я поинтересовалась, в чем дело. Он ответил:
– Не мешайте производить осмотр.
По окончании обследования он задал мне прямой вопрос:
– Сколько времени у вас эта собака?
