Что творилось, что творилось!
Я должна привести свои мысли в порядок, иначе не смогу внятно и подробно рассказать обо всем. Ранение отца, скандал, операция, желтый конверт, и рыжая шантажистка, дядя Альбин, Яцек, поручик Сохновский, следствие — все это вертится у меня в голове, как в водовороте. А вдобавок еще и ненормальная тетя Магдалена. Бедный Роберт! Наверное, он думает, что я о нем забыла. Так мне хотелось послать ему из Голдова письмо, но в последний момент я сдержалась. Вспомнилась мне давняя мудрая пословица: ничто так не пятнает женщину, как чернила. Письмо всегда может попасть в чьи-то посторонние руки, в чем я только что убедилась.
Не хватало еще только того, чтобы и Роберт всплыл на поверхность!
Но расскажу все сначала.
Прежде всего, отцова рана оказалась не такая уж опасная, как думали сначала.
Тот португалец (я никак не запомню его фамилии), конечно, не имел намерения причинить отцу какой-то вред. Он сам был в отчаянии и настаивал на том, чтобы оплатить все расходы на лечение. Понятное дело, отец не мог на такое согласиться. Тогда португалец пожертвовал весьма солидную сумму на какую-то благотворительную цель. Они там, в Португалии, не охотятся, поэтому, когда он увидел вепря, то как сумасшедший начал стрелять во все стороны ему вдогонку. К счастью, пуля пробила отцу только мякоть бедра. Однако я должна была шесть дней просидеть в Голдове. О том, чтобы уехать, не могло быть и речи. Мама от страха чуть не сошла с ума. А тут еще почти двадцать человек гостей! Да еще и эта напасть.
Странно еще, как у меня самой не помутился разум. До сих пор не могу прийти в себя. Тем более, что, кроме здоровья отца, все, кажется, ухудшилось.
На другой день после приезда в Голдов я получила телеграмму от дяди. Очень осторожными, непонятными для непосвященных лиц фразами он сообщал, что из Брюсселя поступили вполне определенные сведения. О той особе там никто ничего не знает, кроме того, что она останавливалась несколько раз в разных отелях. Достоверно установлено, что она не является жительницей ни одного из крупных бельгийских городов. Розыскное бюро высказывает предположение, что эта особа не заслуживает доверия. Они не прекращают поиски, но дядя ясно давал понять, что не надеется получить никаких существенных сведений.
Это меня не очень порадовало. Если бы мы знали об этой дамочке что-то конкретное, то могли бы разговаривать с ней совершенно иначе. Вся надежда на дядю.
В довершение всего со мной случилась еще одна неприятность. А именно: в субботу утром в Голдов приехало двое господ. Когда я вышла к ним и удивленно сказала, что я их не знаю, они представились. Оказалось, что старший из них — полковник Корчинский, а младший — ни кто иной, как его адъютант поручик Сохновский. А так как я не поверила этому, потому что новый Сохновский был совсем не похож на своего предшественника, они показали мне свои документы. И только теперь все всплыло на свет.
Они мучили меня более трех часов. Я должна была подробно рассказать все о визите первого (фальшивого) адъютанта, назвать точное время его визита и описать, каков он из себя. Как видно, дело было серьезное, потому что полковник слово в слово записывал мои показания, а поручик тщательно запер дверь, чтобы никто не смог нас услышать. Оказалось, что в желтом конверте были какие-то чрезвычайно важные документы. Получение их имело большое значение для какого-то сопредельного государства.
Кстати, я со стыдом должна признаться, что не имею представления, какое государство нужно считать сопредельным. В разговорах мужчин время от времени можно услышать это слово, а я не решаюсь спросить. Ведь мне, жене Яцека, не годится этого не знать. Однако я додумалась, что под словами «сопредельное государство» надо понимать Россию.
А теперь, после этого происшествия, я окончательно в этом убедилась. Полковник очень интересовался, не было ли у того самозваного поручика Сохновского русского акцента. Я ответила, что он разговаривал на чистейшем польском языке, как и было на самом деле. Оба господина упрекали меня в том, что я поступила легкомысленно, отдав конверт незнакомцу, который за ним пришел, и не проверила у него документы.
Это было возмутительно. И я не скрывала от них своего возмущения. Как же так? Сначала муж звонит мне из Парижа, что появится поручик такой-то, адъютант полковника такого-то, за таким-то предметом. Затем появляется пан в мундире, даже с какими-то орденами, причем привлекательный на вид и с безупречными манерами, называет свою фамилию и просит дать ему тот предмет. Как же я должна была поступить? Ведь было бы смешно, если бы я стала требовать у него какие-то бумаги или устанавливать его личность. Я же не полицейский. Мне и в голову не могло прийти, что это какое-то мошенничество. Да и откуда бы кому-то постороннему знать, что Яцек звонил мне и какие дал наставления?
Полковник посмеялся над моими доказательствами и пояснил, что в парижском отеле, из которого звонил Яцек, вчера обнаружена линия подслушивания, благодаря которой шпионы узнали о его поручении и сразу же приказали своим варшавским агентам похитить тот конверт.
Это ужасно. У меня мороз пошел по коже, когда я подумала, что и мои разговоры с Тото или Робертом тоже может кто-то подслушать. Сразу же как вернусь в Варшаву, вызову электротехника по телефонам, чтобы разобрал наш аппарат и посмотрел, нет ли там какой линии. Это вполне возможная вещь. Правда, Яцек никогда и ни с кем не разговаривает по телефону о политических делах, но шпионы могут думать иначе.
Как он отвратителен, этот шпионаж. Я просто понять не могу, чего они выискивают в Польше. Почему другие государства все шлют и шлют к нам этих шпионов. Почему их так интересует все, что у нас творится? Почему мы не озабочены их делами и не посылаем никого подглядывать за ними, а они нам покоя не дают? Я бы еще поняла, если бы эти шпионы улаживали свои дела с мужчинами. Но впутывать в свои грязные махинации порядочную женщину — это уже совсем не по-джентльменски.
Полковник сказал, что меня еще вызовут, чтобы я опознала того фальшивого поручика по фотографиям. Только еще того не хватает, чтобы я теряла время на всякую ерунду!
Я спросила, каким образом стало известно, что я отдала тот конверт. Полковник объяснил, что у меня дома уже проведено расследование. Допрошена тетя Магдалена и прислуга. В заключение он стал выспрашивать у меня, кто этот пожилой приличный пан, выдававший себя за посредника по продаже земельных участков.
Тут уж мое терпение лопнуло. Я с трудом сдержалась от гневной отповеди. Глупая тетя снова заварила кашу. Теперь они того и гляди, заподозрят дядю Альбина в пособничестве шпионам. Черт знает что вытворяет эта тетка! Чем бы ни закончилось дело Яцека, я сразу же по его окончании поставлю перед ним условие: или он тут же отошлет тетю в провинцию, или я расстаюсь с ним. (Конечно, на самом деле я и мысли не допускаю о разводе, но припугнуть его могу).
Я сказала тем господам, что это был настоящий посредник, и что я видела его лишь дважды в жизни. Тогда они начали спрашивать, не разговаривал он со мной о Яцеке и о его поездке. Я заверила их, что нет, но, кажется, они не очень мне поверили и, наверное, постараются разыскать дядю Альбина. Чтобы хоть немного их задобрить, я пригласила их к обеду, но они сослались на неотложные дела и уехали.
Я долго не могла опомниться, а вечером пришла телеграмма из Варшавы от… Яцека.
Оказалось, что в связи с тем проклятым конвертом его вызвали в Варшаву, он прилетел самолетом на несколько часов и должен в тот же вечер вернуться в Париж. По всей видимости, он был так озабочен этой историей со шпионами, что даже забыл спросить в телеграмме о здоровье отца. Я заметила, как это его обидело.
Я оказалась в ужасном положении, потому что о выезде из Голдова не могло быть и речи, а тем временем у Яцека наверняка найдется достаточно свободного времени, чтобы повидаться с той выдрой. Только бог знает, что мне делать.
Получив телеграмму, я сразу же послала за ним машину и написала, что состояние здоровья отца безнадежно и что он непременно должен приехать хоть на полчаса. Однако к вечеру шофер вернулся ни с чем, а точнее, с запиской от Яцека, что он никак не может вырваться из Варшавы. Все эти истории так вывели меня из равновесия, что пришлось на ночь выпить брома, хотя я и знаю, что от него у меня портится цвет лица. Вдобавок под правым ухом у меня выскочил прыщик. А та бестолочь Валерка разлила лак для ногтей, и руки мои тоже выглядят ужасно. Еще никогда не переживала я такие тяжелые времена. Все, абсолютно все как будто в сговоре против меня.
К счастью, сегодня утром приехала Данка, и я смогла тотчас вернуться в Варшаву. С тетей поздоровалась весьма многозначительно. Улыбнулась ей холодно и вежливо подала руку. Чтобы еще убедительнее подчеркнуть, что я здесь хозяйка, велела пооткрывать все окна в столовой, в гостиной, в кабинете и в буфетной, так чтобы той ведьме нечего было и думать высунуть нос из своей комнаты. Правда, везде стало ужасно холодно. Но, к счастью, я должна сейчас же идти на свидание с дядей.
Как я и предполагала, дома его не было. Не имея другого выхода, я села у окна в маленькой грязной молочной напротив его дома и, сидя над чашечкой чая, стала ждать. Кроме меня и хозяйки, хлопотавшей за прилавком, там был только какой-то скучный, неинтересный на вид пан. Я бы совсем не обратила на него внимания, если бы не его крайне раздражающая манера есть и вообще все его поведение. Сначала он проглотил огромную тарелку яичницы, а затем принялся противно ковыряться в зубах, прикрывая рот второй рукой. При этом он бездумно пялился в окно с таким выражением лица, будто вот-вот заплачет. Не понимаю, зачем существуют на свете такие люди.
Было уже четыре, когда я увидела дядю. Он приехал на такси и скрылся в подъезде. Я быстро рассчиталась и вышла. Дядю я догнала, когда он уже открывал дверь. Он, как всегда, приветствовал меня комплиментами. Был в прекрасном настроении и уже само это немного меня успокоило.
— Есть что-то новое, дядюшка? — спросила я, воодушевившись.
Он поправил монокль и подмигнул мне.
— А если добрый дядюшка имеет много, очень много новостей, что он за это получит?
— Я обниму дядюшку, особенно если новости будут такие же добрые, как он сам.
— Прекрасно, но гонорар вперед.
После этих слов он обнял меня и поцеловал в губы. Хотя это было совершенно неожиданно, но никак не могу сказать, что неприятно. Эти пожилые господа по-своему привлекают женщин и могут позволить себе весьма смелые жесты в какой-то естественной и безобидной манере.
— Знаешь, откуда я вернулся? — спросил дядя, придвигая мне кресло.
— Откуда же мне знать.
— Так вот, я был на приятной прогулке, прекрасной прогулке с одной очаровательной дамой. Редко встретишь женщину, которая имела бы столько достоинств. А вдобавок была еще и умна. Редкая женщина, без преувеличения редкая. Особенно как для англичанки. Потому что с грустью должен признать — прежний мой опыт не оставил у меня высокого мнения об уме англичанок.
Сердце гулко застучало у меня в груди.
— Дядюшка, — прошептала я, — вы с ней познакомились?
Он сделал удивленную мину.
— С той панной, с которой был на прогулке?.. Ну конечно же, детка. Неужели ты думаешь, что дамы, общества которых я ищу, относятся к той категории женщин, что станут шпацировать с незнакомыми господами?
— Да не мучайте вы меня, дядюшка, — жалобно пискнула я. — Эта дама — она?
— Не знаю, кого ты имеешь в виду, но не собираюсь делать из этого тайны. Та англичанка имеет звучное имя Элизабет и носит фамилию Норман.
— Ах, боже мой! И как же вы с ней познакомились? Какая она из себя? Что сказала? О Яцеке не вспоминала?
— Подожди, детка, — улыбнулся он. — Прежде всего установим хронологию и иерархию твоих вопросов. Так вот, во-первых, мы с ней пока (тешу себя надеждой, что имею право применить это многообещающее «пока»), мы с ней пока на весьма официальной ноге. «Как вам нравится Варшава, пани?.. Вы много путешествуете, пани?..»И так далее в таком духе. Так что для какого-либо упоминания о Яцеке как минимум рано. Ты знаешь, что Яцек сейчас в Варшаве?
— Как это «сейчас»? — серьезно забеспокоилась я.
— А так, обыкновенно. Я видел его позавчера собственными глазами, когда он заходил в «Бристоле» в лифт, и потом когда он выходил из того же лифта вместе с мисс Элизабет Норман.
— Значит, он виделся с ней!
— Думаю, что успел на нее наглядеться, и есть основания предполагать, что не откажет себе в этом удовольствии и в дальнейшем.
— Вы ошибаетесь, дядюшка, — ответила я немного раздраженно. — Яцек был в Варшаве буквально несколько часов. Его вызвали из Парижа по поводу каких-то документов, и он должен был тем же вечером вернуться. Я наверняка знаю, что он уехал обратно.
— Пусть будет так, — согласился дядя Альбин. — Во всяком случае, он виделся с ней.
