Признанный поэт, которому поклоняется преданный почитатель.
– «У чаши с вином дева – луна,/Чьи сверкают руки белизной», – процитировал Чэнь строки «Воспоминания о юге» Вэй Чжуана. – Так и хочется думать, будто Вэй описывал сцену в Гуанчжоу и все происходило неподалеку от того ресторанчика, где мы сейчас сидим.
– Надо записать эти строки в блокнот, – заявил Оуян, глотая ложку супа из акульих плавников. – Вот настоящая поэзия!
– Образ уличной таверны в классической китайской поэзии встречается довольно часто. Возможно, он берет начало в истории любви Чжо Вэньцзюнь и Сыма Сяньжу, живших в эпоху Хань. Оказавшись в труднейших обстоятельствах, влюбленные вынуждены были зарабатывать на жизнь, продавая вино в придорожной закусочной.
– Вэньцзюнь и Сяньжу! – воскликнул Оуян. – О да! Я видел оперу, посвященную их роману. Сяньжу был великим поэтом, и Вэньцзюнь сбежала с ним.
Ужин удался на славу; под конец Оуян заказал еще одну бутылку «Маотая», которую они и распили. Чэнь забыл о сдержанности; он взахлеб толковал о поэзии. На работе его литературные опыты не ценили; он воспользовался случаем поговорить о мире слов с благодарным слушателем.
Молодая официантка все подливала им вина; ее белые руки так и мелькали над столом, деревянные сандалии приятно цокали в ночи. Те же слова и звуки больше тысячи лет назад опьянили Вэй Чжан.
Попутно, наслаждаясь вкусной едой и вином, Чэнь также выслушивал по кусочкам историю жизни Оуяна.
– Двадцать лет назад – а помню, словно вчера это было, – говорил Оуян, – не успеешь щелкнуть пальцами…
Двадцать лет назад, учась в старших классах школы, Оуян вознамерился стать поэтом. Но с приходом культурной революции его мечта разбилась вдребезги – как и окна в школьных классах. Школу закрыли. Его, как представителя «грамотной молодежи», послали в деревню. После того как он растратил восемь лет жизни впустую, Оуяну разрешили вернуться в Гуанчжоу. Как и многие его сверстники, он долго маялся без работы. Вступительный экзамен в институт он завалил, зато ему удалось основать частное предприятие – завод по производству пластмассовых игрушек в Шэкоу, километрах в семидесяти к югу от Гуанчжоу. У Оуяна оказался талант к предпринимательству, и теперь у него было все, кроме времени на занятия стихосложением. Несколько раз он собирался все бросить, но в его памяти еще свежи были воспоминания о том, как он, представитель «грамотной молодежи», работал по десять часов в день, получая жалкие гроши. Он решил вначале заработать достаточно денег, а пока по-разному пытался оживить мечту о литературе. Например, сейчас он приехал в Гуанчжоу не только по делам, но и для того, чтобы посетить литературные курсы, организованные местным отделением Союза писателей.
– Дом писателей того стоит, – говорил Оуян, – ведь я наконец познакомился с настоящим поэтом – с тобой!
Не совсем настоящим, подумал Чэнь, отделяя палочками черепашью ногу. Впрочем, сидя рядом с Оуяном, он ощущал себя истинным поэтом, профессионалом. Вскоре он убедился в том, что Оуян – любитель; поэзия для него лишь средство для излияния личных чувств. Несколько строк, которые прочитал ему Оуян, были потоком сознания и страдали отсутствием правильной формы.
Очевидно, Оуян готов был рассуждать о поэзии сутки напролет. На следующее утро он снова заговорил о стихах за утренним чаем – он пригласил Чэня на чай и пельмени в ресторан «Золотой феникс».
К их столику официантка подкатила тележку со множеством сладостей и закусок. Они могли есть сколько угодно, если не забывали время от времени заказывать очередной чайник с чаем.
– Что вам подать сегодня, господин Оуян? – поинтересовалась официантка.
– Копченые свиные ребрышки с соевым соусом, курицу с клейким рисом, отварной говяжий рубец, свиной окорок «Орешек» и хризантемовый чай с сахаром. – Оуян повернулся к Чэню и улыбнулся. – Это мои любимые здешние закуски к чаю, а ты сам выбирай.
– Боюсь, – ответил Чэнь, – мы назаказывали слишком много. Ведь сейчас мы всего лишь пьем утренний чай.
– Насколько мне известно, этот обычай зародился в Гуанчжоу. Просыпаясь, местные жители привыкли первым делом выпивать чашечку отменного чая, – сказал Оуян. – Наверное, кому-нибудь пришло в голову, что к чаю можно подать что-нибудь вкусное. Не полную трапезу, а всякие деликатесы. Так появились крошечные порции закусок к чаю. Вскоре чайные закуски вошли в привычку. Чай сейчас – не главное.
В зале слышался гул голосов, звяканье чашек. Посетители говорили о делах, поглощая закуски, тележки с которыми катались от кухни к столикам. Молодые официантки расписывали клиентам новые фирменные блюда. Для разговора о поэзии не самое лучшее место.
– В Гуанчжоу все так заняты, – заметил Чэнь. – Как же местные жители ухитряются выкраивать время на утренний чай?
– Утренний чай – дело обязательное. – Оуян широко улыбнулся. – За чаем легче обсуждать дела. Подготовиться к важным сделкам. А мы с тобой можем в свое удовольствие потолковать о поэзии.
Чэня слегка покоробило то, что его новый друг не дал ему заплатить. Оуян разразился страстной речью:
– Мне удалось заработать немного денег. Ну и что? Что останется через двадцать-тридцать лет? Ничего. Мои деньги перейдут к кому-то другому. Они обесценятся, упадут в цене, потеряют свой смысл. Как говорил наш дорогой учитель Ду Фу? «Ничто не длится вечно, кроме твоего писания». Да, ты – поэт, которого знает вся страна, так позволь мне пару дней побыть твоим учеником, Чэнь, если ты не считаешь это ниже своего достоинства. В древности ученики обязаны были приносить учителю целый окорок Цзиньхуа.
– Я не учитель и не известный поэт.
– Вот что я тебе скажу. Вчера я немного посидел в библиотеке Дома писателей – вот еще одно здешнее преимущество: открытый доступ к книгам и газетам всю ночь. И знаешь что? Я нашел не меньше шести статей, посвященных тебе. И везде твои стихи ценятся очень высоко.
– Шесть! Не знал, что их так много.
– В самом деле. Я так взволновался, что, как говорится в Книге песен, «ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть».
Оуян не совсем точно процитировал стихотворение из Книги песен. Ведь в нем, если уж на то пошло, речь велась о любви. Однако в его искренности сомневаться не приходилось.
После утреннего чая Чэнь пошел в тот отель, где по приезде в Гуанчжоу останавливалась Се. Фасад отеля облупился; вполне подходящее место для приезжих девушек, которые ищут работу. Портье стоически долго рылся в записях и наконец нашел то, что нужно. Он придвинул книгу записи постояльцев к Чэню, чтобы тот прочел сам. Се уехала отсюда второго июля. Куда – никто не знал.
– Она не оставила никакого контактного адреса?
– Нет. Эти девчонки не оставляют контактных адресов. Чэню пришлось ходить из одного отеля в другой со снимком в одной руке и картой города – в другой. В незнакомом, на глазах меняющемся городе это оказалось труднее, чем он ожидал, несмотря даже на то, что у него имелся список более-менее подходящих гостиниц.
Везде в ответ на его расспросы только качали головой.
– Нет, мы такой не помним…
– Попробуйте что-нибудь выяснить в городском справочном бюро…
– Нет, извините. У нас так много постояльцев…
Короче говоря, Се Жун никто не опознал.
После обеда Чэнь пошел в маленькую закусочную, стоявшую в глубине, на улице, и заказал миску пельменей с креветками и несколько пончиков в масле. Обедая, он вдруг понял одну характерную особенность Гуанчжоу. Улицу, на которой он сидел, нельзя было назвать центральной, но дела у владельцев закусочной и тут шли хорошо. Постоянно входили-выходили люди, брали пластиковые коробки с комплексными обедами и начинали есть одноразовыми палочками прямо на ходу. Только Чэнь сидел за столиком и ждал, пока его обслужат. Видимо, здесь люди больше спешат, больше ценят время. Что бы ни говорили о произошедших в городе переменах, в Гуанчжоу жив дух, который едва ли можно назвать социалистическим, несмотря на развешанные повсюду лозунги «Построим новый социалистический Гуанчжоу». Такой же лозунг, кстати, висел и на стене в закусочной.
