Три рэкетира

рукоятку вошло в грудь полковника. Украинский жалобно закричал, попробовал отпрянуть и вжался в спинку кухонного уголка. Мила будто обезумела. Она наносила удар за ударом, Украинский страшно мычал, а острое стальное лезвие раз за разом вспарывало кожу, протыкая внутренности.

От былого завораживающего голосочка Милы Сергеевны не осталось даже и тени.

– Предать нас решил, мразь?!

Украинский повалился на бок, извернувшись угрем, пнул Милу ногой. На ноге оказался кирзовый армейский сапог. Откуда взялся сапог – оставалось только гадать, Сергею Михайловичу было не до загадок. Подбитая гвоздями подошва угодила в обнаженный живот женщины. Она со всхлипом перелетела кухню и врезалась спиной в холодильник, сдвинув его с места. С полок посыпались продукты, закупленные Лидой Украинской на неделю вперед. Мила взвилась, как раненая пантера и прыгнула обратно, вращая над головой ножом. Нож, руки и живот Милы были заляпаны кровью.

«Это же моя кровь, – с убийственной четкостью осознал Украинский. – Это Моя Кровь, стерва!»

В ладони появился пистолет, штатный ПМ, полностью готовый к бою. Украинский, не колеблясь, нажал курок. Руку дернуло, Милу снова отбросило к холодильнику, и она съехала на линолеум. В кучу разбросанных по полу йогуртов, кусков сыра и палок сырокопченой колбасы. Кефир из лопнувшей упаковки окрасился кровавыми брызгами. Халат полностью слетел с Милы Сергеевны, очутившись на голове.

Украинский порывисто вскочил, думая только о том, что же теперь говорить Поришайло, и что скажет (сделает) сам Артем Павлович, когда узнает… Холодный пот градом катил по спине Сергея Михайловича, скапливаясь в том месте, где упругая резинка трусов глубоко врезалась в кожу.

«Скоро и трусы намокнут, чтобы ты не сомневался».

Нагнувшись над подрагивающим телом Милы, – «агония у нее, что ли?» – и ни на секунду не забывая о пистолете, Украинский ногой перевернул женщину на спину.

И издал душераздирающий вопль, потому что с пола на него смотрели стекленеющие карие глаза Светочки – любимой доченьки, умницы, студентки второго курса Академии управления и, вообще, пожалуй, единственного живого существа, ради которого он готов был вариться в этой каше.

Разум Сергея Михайловича взорвался водопадом мыслей. Большая часть шла мутным бессвязным потоком, полным горечи и безысходного отчаяния.

«Господи, что же я наделал?! Что я наделал?! – Украинский вцепился в волосы. – Звони в «03»… Нет, не дозвонишься… А дозвонишься, не дождешься! Сам, сам повезу… Пара минут есть…»

«Нет у тебя никаких минут! Поздно… Слишком поздно…»

Света глубоко вздохнула и широко открыла глаза. Украинский все понял, а, поняв, страшно закричал. Запустил руки под коленки и спину дочери, – «только не умирай, ну пожалуйста, не умирай!», – прижал к груди, – «Господи, как пушинка ведь! – судорожно повернулся вокруг оси, в поисках ключей от машины, и нечаянно глянул в окно. Про гондолу стратостата Украинский давно забыл. И напрасно. Там, за окном, вечерело. За поросшими унылым редколесьем сопками величественно серебрилась река, полноводная, как море. Украинский стал как вкопанный, с головой, недоверчиво склонившейся на бок, вглядываясь в бескрайнюю гладь Амура, такого невероятно широкого, что противоположный китайский берег терялся в висящей на горизонте дымке.

«Какой к матери Амур?!» – выкрикнул Сергей Михайлович и неожиданно ощутил облегчение. – «Да это же сон. Вот в чем дело. Сон. Фух… Уф… Паскудный и дурной сон. Кошмар, иными словами».

«Это меняет дело!»

Внезапно дом покачнулся. Стекла лопнули и разлетелись мелкими осколками. Украинский обнял дочурку, пытаясь защитить телом. Затрещали, исчезая, дверные коробки, а потом с ужасающим стоном начали оседать бетонные перекрытия. Пол ушел из-под ног. Украинский полетел вниз в лавине кирпичей, обломков мебели и железобетона, с торчащими во все стороны кусками арматуры.

«Сейчас я проснусь, и точка», – заверил себя Сергей Михайлович, и сознание из него выпорхнуло.

Он очнулся на холодном полу. Вокруг стояла кромешная тьма. Было сыро и промозгло, полковник продрог до костей.

«Это что? Это подвал или ад? Может быть, это морг? Все что угодно, но только не моя спальня».

Он пополз по полу. Просто вперед, без всякой цели, как раздавленная на дороге собака. В щиколотках пульсировала боль. Повернув голову, Сергей Михайлович обнаружил, что ног больше нет. В том месте, где недавно располагались волосатые щиколотки, из армейских галифе торчали два окровавленных огрызка.

«Что-то болит слабовато? – противоестественно меланхолично отметил Украинский, – видать, у меня аффект…»

Он полз целую вечность, поражаясь своей выносливости, – «давно бы пора отключиться, ноги потерять, это все же не порезаться прибритье». Впрочем, судить о времени ему было сложно. Сколько минут (часов) истекло, знал один Господь. Наконец Украинский оказался в большой комнате, тесно заставленной железными двухъярусными кроватями. Кровати выстроились в безукоризненные шеренги. Под каждой, как боевые расчеты перед машинами, застыло по две пары армейских кирзовых сапог, с портянками, намотанными поверх голенищ. Комнату освещал мертвый лунный свет. Пол стал липким. Украинский поднес ладонь к глазам:

«Черная. Это что, кровь?»

Теплая тугая капля упала ему на лоб. Он сдавленно вскрикнул и с трудом поднял голову. Кровати, к нарастающему ужасу полковника, оказались забиты трупами солдат, – «Ну, не балерин же», – застигнутых смертью врасплох. Судя по всему, смерть пришла к служивым во время сна. Разглядывая свешивающиеся с матрасов безжизненные руки, ноги и головы, он вдруг отчетливо понял, куда попал, и попробовал закричать, но вышло одно бульканье.

Казарма погранотряда, его погранотряда, вырезанного китайскими диверсантами глухой июньской ночью