неестественно черной на мертвенно бледной коже. По лицу ползали мелкие муравьи. Пол лица и один глаз были залиты загустевшей кровью, натекшей с затылка, другой, круглый, смотрел мертво, жутко. В крови был и воротник белой рубашки с черным галстуком-бабочкой.
Опер извлек из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник и удивленно присвистнул:
– Ого!.. Петрович, сколько у тебя при себе бабок?
– Ну, стольник, а что? – отозвался водитель.
– Не умеешь жить.
– А ты умеешь?
– И я не умею. Вот как надо. – Опер продемонстрировал содержимое бумажника – стопку стодолларовых купюр. – На мелкие расходы. Нормально, да?
– Круто. Сколько там? Не меньше штуки?
– Больше. Полторы. Во люди живут!
– Живут, – согласился водитель. – Только недолго.
– Это верно, – усмехнулся опер. – Что же это за гусь?
Он раскрыл красную книжицу с золотым гербом и выругался. Молча показал удостоверение водителю, приказал:
– Жми к тачке, доложи. Нет, я сам.
И напрямую, через кусты, ломанулся к дороге.
– Ну, удружил, отец! – с досадой бросил водитель. – Не мог какого-нибудь бомжа найти? Теперь жди – пока из прокуратуры приедут, начальства налетит, как мух. На полдня мороки. А мы, между прочим, всю ночь дежурили.
– А этот кто? – осторожно поинтересовался Гудков. – Если не секрет?
– Какой на хер секрет! Завтра об этом будет во всех газетах. Может, и по телику покажут.
– Да кто он?
– Депутат Госдумы.
III
В тот же день уголовное дело об убийстве депутата Государственной думы России Сорокина Сергея Анатольевича, 1960 года рождения, постоянно проживающего в городе Туле, возбудил прокурор Тульской области, но уже на другой день оно было затребовано в Москву и принято к производству Генеральной прокуратурой. Решение это в Туле восприняли с нескрываемым облегчением.
Сорокин был давней головной болью тульской милиции и прокуратуры. Единственный сын уважаемых в городе родителей, главного инженера военного завода и заведующей кафедрой пединститута, он с детства отличался буйным нравом и стремлением верховодить. Еще в школе имел два привода в милицию за драки на дискотеках. Школу окончил средне, но сумел поступить в Тульский политехнический институт. Как все понимали – с помощью родительских связей. Не проучился и курса, был отчислен в связи с уголовным делом по обвинению в групповом изнасиловании иногородней студентки. Дело замяли. Несмотря на протесты матери, отец пошел к военкому и настоял, чтобы сына немедленно забрали в армию.
Служил Сорокин в погранвойсках, в 201-й дивизии, охранявшей таджико-афганскую границу. Всего два года назад из Афганистана вывели советские войска, обстановка на границе была напряженная, ночи не проходило без перестрелки с бандами наркокурьеров. Сорокин проявил себя с лучшей стороны, командир части даже написал письмо родителям, поблагодарил за то, что так хорошо воспитали сына. Но после демобилизации сын в родительский дом не вернулся, так и не простил отцу предательства. Снял комнату в частном доме на окраине, устроился охранником в один из первых в Туле частных банков, но и оттуда вскоре ушел.
А между тем жил на широкую ногу – хорошо одевался, купил «Жигули»-«семерку», часто бывал в ресторанах. На какие средства, стало понятно, когда милицейская агентура донесла, что в городе появился необычный наркотик – черный кашгарский план, смолянистое вещество, похожее на пластилин, изготовляемое из индийской конопли. Его подмешивали в табак и курили. Подторговывали планом цыгане, им продавал Сорокин, а ему привозили из Душанбе два прапорщика, бывшие сослуживцы по 201-й дивизии, и доставляли посылками знакомые летчики военно-транспортной авиации. Откуда этот план, тоже было понятно – его забирали у задержанных на границе наркокурьеров.
Операцию по пресечению преступной деятельности Сорокина готовили тщательно, но ничего она не дала. Бортмеханик военно-транспортного «Ана», задержанный на подмосковном аэродроме Чкаловский, без возражений предъявил двухкилограммовую посылку и показал, что получил ее от незнакомого прапорщика в Душанбе и должен передать в Чкаловской человеку, который о ней спросит. За это прапор заплатил двадцать долларов и сказал, что еще тридцать даст получатель. Что в посылке, не знает. Кто получатель, тоже не знает, никаких примет ему не сообщили. «Я думал, это вы», – простодушно сказал бортмеханик помрачневшим оперативникам.
Обыск в жилище Сорокина тоже ничего не дал. То ли запасы плана кончились, то ли припрятал в каком-то надежном месте. Единственным результатом было то, что поставки плана прекратились. Сорокин занялся другим, более безопасным бизнесом: зарегистрировал ЧОП – частное охранное предприятие, набрал в него крепких парней, бывших спортсменов, боксеров и борцов, не знающих, куда девать молодую энергию и не имеющих никаких жизненных перспектив, кроме как получить срок за драку или грабеж. Охранное предприятие Сорокина, в котором было больше ста человек, «крышевало» кооперативы и частные магазины, расплодившиеся к концу перестройки, выбивало долги, «разводило» конкурентов, давило мелкие уголовные шайки, вторгавшиеся на его территорию. В сущности, оно само было ОПГ, организованной преступной группировкой, настолько сильной, что с ней считались самые авторитетные «воры в законе». Никаких «понятий» для Сорокина не существовало, он делал все, что считал нужным, пер напролом, заслужив репутацию опасного беспредельщика, связываться с которым – себе дороже.
К 1992 году в собственности Сорокина было два десятка магазинов, гостиница, банк. Правильно оценив перспективы, которые открывает отмена госмонополии на производство и торговлю спиртным, арендовал, а потом выкупил помещения и запустил два ликероводочных завода, один в городе, рядом с объединением «Туласпирт», другой в области. Но и деятельности ЧОПа не сворачивал. Агентурное досье, которое завели
