торта. Мне вредно есть сладкое, ответил Перейра, так сказал врач, к тому же я устал с дороги, спасибо, что встретил на вокзале, спокойной ночи, до завтра.
Перейра встал из-за стола и ушел, не сказав больше ни слова. Он чувствовал себя вконец разбитым, утверждает он.
10
На следующий день Перейра встал в шесть утра. Он утверждает, что выпил чашку черного кофе, настояв, чтобы его принесли в номер, потому что завтраки обычно начинали разносить только с семи, и вышел погулять в парк, грязелечебница тоже начинала работать с семи, и ровно в семь часов Перейра уже стоял у ограды. Сильвы не было, главного врача не было, фактически не было вообще никого, и Перейра приободрился, утверждает он. Перейра начал с того, что выпил два стакана воды, которая отдавала тухлыми яйцами, его слегка замутило, и забурлило в животе. Он с удовольствием выпил бы холодного лимонаду, потому что, несмотря на ранний час, уже припекало, но подумал, что нехорошо мешать лечебную воду с лимонадом. Тогда он пошел в грязелечебницу, где его раздели и облачили в белый балахон. Вы на грязи или на ингаляцию? — спросила медсестра. На то и на другое, ответил Перейра. Его провели в помещение с мраморной ванной, наполненной коричневатой жижей. Перейра снял балахон и погрузился в нее. Грязь была теплой и давала ощущение блаженства. В какой-то момент появился служитель и спросил, какой ему нужен массаж. Перейра ответил, что не хочет никакого массажа, а только ванны, но больше всего ему хотелось, чтобы его не трогали. Он вышел из ванны, принял холодный душ, снова оделся в балахон и перешел в соседнюю комнату, где были краны с паром для ингаляций. Перед каждой струйкой пара сидели люди, опершись локтями на мрамор. Перейра отыскал свободное место и устроился так же. Несколько минут он глубоко вдыхал, а потом погрузился в свои мысли. Ему вспомнились Монтейру Росси и почему-то фотография жены. Уже два дня, как он не разговаривал с портретом жены, и Перейра пожалел, что не взял его с собой, утверждает он. Затем он встал, пошел в раздевалку, переоделся, завязал узел на галстуке, вышел из грязелечебницы и вернулся в гостиницу. В обеденном зале он увидел своего друга Сильву, который плотно завтракал бриошами и кофе с молоком. Главного редактора, к счастью, не было. Перейра подошел к Сильве, поздоровался, сказал, что уже принял грязевую ванну и добавил: Около полудня есть поезд на Лисабон, буду благодарен, если ты отвезешь меня на вокзал, а если не можешь, закажу такси из гостиницы. Как, ты уже уезжаешь? — спросил Сильва. А я-то надеялся побыть здесь с тобой пару дней. Прости меня, солгал Перейра, но я должен сегодня вечером обязательно быть в Лисабоне, нужно подготовить к завтрашнему дню одну важную статью, и потом, не люблю оставлять редакцию на нашу консьержку, так что лучше уж я поеду. Тебе виднее, сказал Сильва, на вокзал я тебя отвезу.
На обратном пути они вообще не разговаривали. Похоже было, утверждает Перейра, что Сильва на него обиделся, но он ничего не сделал, чтобы разрядить обстановку. Что тут поделаешь? — подумал он. Они приехали на вокзал в четверть двенадцатого, и поезд уже стоял. Перейра поднялся в вагон и помахал рукой из окна, Сильва замахал в ответ, высоко подняв руку, и ушел. Перейра вошел в купе, где уже сидела дама и читала книгу.
Это была привлекательная женщина, светловолосая, элегантная, с деревянной ногой. Перейра занял место рядом с проходом, чтобы не мешать даме, поскольку та сидела у окна, и успел заметить, что она читает Томаса Манна по-немецки. Это его заинтриговало, но он решил не заговаривать с ней пока, сказав только «здравствуйте, сеньора». Поезд тронулся в одиннадцать тридцать, и через несколько минут появился официант, спрашивая, кто будет заказывать обед в вагоне-ресторане. Перейра записался, утверждает он, он чувствовал какой-то дискомфорт в животе, и надо было обязательно поесть. Ехать, правда, было недолго, но все равно в Лисабон он приедет поздно, и искать ресторан по такой жаре явно не захочется. Дама с деревянной ногой тоже зарезервировала место в вагоне-ресторане. Перейра отметил, что она хорошо говорит по-португальски, с легким иностранным акцентом. Это еще больше заинтриговало его, утверждает он, и придало храбрости предложить ей пообедать вместе. Сеньора, сказал он, извините, если я покажусь вам навязчивым, но коль скоро мы оказались попутчиками и оба записались на обед, можно ли пригласить вас пообедать со мной, за столом мы сможем поговорить и не будем чувствовать себя такими одинокими, грустно есть в одиночку, особенно в поезде, позвольте вам представиться — доктор Перейра, редактор страницы культуры в газете «Лисабон», вечерней столичной газете. Дама с деревянной ногой широко улыбнулась и протянула ему руку. Очень приятно, сказала она, меня зовут Ингеборг Дельгадо, я — немка, но португальского происхождения, вернулась в Португалию, хочу найти здесь свои корни.
По коридору прошел официант, размахивая колокольчиком и созывая на обед. Перейра встал, чтобы пропустить вперед сеньору Дельгадо. Он не решился просить разрешения взять ее под руку, утверждает он, посчитав, что этот жест может обидеть женщину, у которой была деревянная нога. Однако сеньора Дельгадо, несмотря на протез, передвигалась с большой ловкостью, идя впереди него. Вагон-ресторан оказался рядом с их вагоном, так что идти пришлось недалеко. Они сели за столик слева по ходу поезда. Перейра, заправляя салфетку за воротник рубашки, понимал, что должен извиниться. Извините, сказал он, но я обязательно заляпаю рубашку, когда ем, служанка говорит, что я хуже малого ребенка, надеюсь, вы не сочтете меня провинциалом. За окошком мелькали мягкие пейзажи средней Португалии: холмы с рощами пиний и белые домики селений. Время от времени появлялись виноградники с одинокой фигурой крестьянина, маленькой черной точкой, придающей картине законченность. Вам нравится Португалия? — спросил Перейра. Очень, ответила сеньора Дельгадо, но не думаю, что задержусь здесь надолго, я ездила в Коимбру к родственникам, нашла свои корни, но эта страна не для меня и не для народа, к которому я принадлежу, я жду американскую визу и скоро уеду, во всяком случае надеюсь, что смогу уехать в Соединенные Штаты. Перейра подумал, что правильно угадал смысл ее слов и спросил: Вы еврейка? Да, еврейка, подтвердила сеньора Дельгадо, и Европа сейчас не самое подходящее место для моего народа, особенно Германия; но и здесь я не нахожу особой симпатии, если судить по газетам, может быть, газета, в которой работаете вы, исключение, даже если это прокатолическая газета, то есть слишком католическая с точки зрения того, кто не исповедует католичество. Но мы — католическая страна, утверждает, что ответил, Перейра, я тоже католик, хотя, быть может, и своеобразный, к сожалению, у нас была инквизиция, и это не делает нам чести, но я, к примеру, не верю в воскресение плоти, правда, не знаю, что бы это значило. Я тоже не знаю, что это значит, ответила сеньора Дельгадо, но думаю, что ко мне это не имеет отношения. Я заметил, что вы читаете Томаса Манна, сказал Перейра, этого писателя я очень люблю. Он тоже не в восторге от того, что происходит в Германии, сказала сеньора Дельгадо, я бы не сказала, что в восторге. Я тоже не в восторге оттого, что происходит в Португалии, произнес Перейра. Сеньора Дельгадо отпила глоток минеральной воды и сказала: Так сделайте что-нибудь. Сделать что? — спросил Перейра. Ну, сказала сеньора Дельгадо, вы же мыслящий человек, вот и скажите о том, что происходит в Европе, выскажите свое свободное суждение, словом, сделайте что-нибудь. Перейра многое хотел бы сказать, утверждает Перейра. Он хотел бы ответить, что над ним стоит главный редактор, ставленник режима, что существует режим, у которого есть полиция и есть цензура, что все в Португалии прикусили язык и стало невозможно открыто выражать свое мнение, что он сидит целыми днями в своей жалкой комнатушке на улице Родригу да Фонсека наедине с хрипящим, как в приступе астмы, вентилятором и под присмотром консьержки, которая, по всей вероятности, является осведомительницей. Но ничего этого он, Перейра, не сказал, а сказал только: Я постараюсь, сеньора Дельгадо, но это очень непросто в такой стране, как Португалия, и для такого человека, как я, я — не Томас Манн, а безвестный редактор страницы культуры в скромной вечерней газете, я пишу статьи о знаменитых писателях по случаю их юбилея и перевожу французские новеллы девятнадцатого века и ничего большего сделать не могу. Я все понимаю, отвечала сеньора Дельгадо, но мне кажется, что сделать можно абсолютно все, была бы только воля. Перейра отвернулся к окну и вздохнул. Они подъезжали к Вила Франка, уже был виден длинный серпантин реки Тахо. Она была прекрасна, его маленькая Португалия, омытая морем и обласканная природой, но все было так сложно, размышлял Перейра. Сеньора Дельгадо, сказал Перейра, кажется, мы скоро приедем, сейчас будет Вила Франка, город честных тружеников, рабочих, и у нас, в нашей маленькой стране, есть своя оппозиция, правда, оппозиция эта молчаливая, быть может, потому, что у нас нет своего Томаса Манна, но молчать-то мы как раз умеем, а теперь, наверное, самое время возвращаться в свое купе и заниматься багажом, рад
