– Где мои ребята? – спросил он Артема Павловича.
– Об их судьбе вы узнаете, г-м, в свое время. Думаю, мы даже сумеем им помочь.
Олег Петрович вздохнул невесело.
– Зачем вы предупредили меня, Артем Павлович? – сухо поинтересовался Правилов.
Поришайло позволил себе сдержанно улыбнуться.
– Затем, Олег Петрович, чтобы спасти тебя, – просто ответил он. – И тебя, г-м, и племянницу твою, если еще не поздно…
Последнюю фразу Артем Павлович выговорил с большим сомнением в голосе.
– Вы слыхали о Тренере? – снова заговорил Поришайло, потому как Правилов хранил молчание. Олег Петрович кивнул.
– Я считаю, что покойный Тренер, г-м, больше подходил Виктору Ивановичу. – Поришайло не отрывал глаз от Олега Петровича.
– По-моему, Ледовой придерживается того же мнения… Виктор Иванович – уголовник. Некоторые из таких, как он, г-м, сумели пробраться наверх. В смутное время. Но это время уходит. Наезды со стрельбой. Стрелки бандитские, г-м. Малявы. – Поришайло брезгливо поморщился. – Такими методами разбирались между собой племена в каменном веке. Но мы-то живем в конце 20-го. Хулиганская вольница, Правилов, многим действует на нервы. Мне – тоже действует. Хватит, г-м. Пора с этим заканчивать.
– По суду все вопросы решать будете? – заинтересовался Правилов, – ну да, ну да…
– По-разному, г-м, будем, – теперь Поришайло улыбался почти что ласково. – Но без Ледового. Мне Виктор Иванович в будущем мире не видится. Нет его там. Как, г-м, и Тренера. Однако, это вовсе не означает, что мне не нужны опытные и решительные люди, Олег Петрович.
Правилов провел рукой по виску. Лицо Поришайло неожиданно сделалось гранитным.
– Дочери полковника Украинского плеснули серную кислоту в лицо. Сегодня, в полдень. Сейчас врачи, г-м, борются за ее жизнь. В городской, г-м, клинике. Многие влиятельные люди, Правилов, г-гм, так возмущены этим варварством, что за жизнь преступников, сделавших это, я не дам ломаного гроша.
Поришайло изучал лицо Правилова. На лбу Олега Петровича выступили капли пота.
– Уверен, что эта дикость совершена без Вашего ведома. Подозреваю, что нападение на дочь полковника – дело рук бандитской своры, засевшей нынче на даче Ледового в Осокорках. Пора с ними кончать.
Слово индульгенция само пришло на ум Олегу Петровичу.
– Что вы предлагаете? – наконец хрипло спросил он.
Когда едешь на запад – имеешь солнце в попутчиках. Световой день кажется чуть длиннее. На самую малость, потому что даже наилучшая машина много медленнее самолета. Да и дороги в небе поспокойней автомобильных. Здесь не включишь автопилот, чтоб глотнуть чашечку кофе. Тут нет диспетчеров, зато полно пешеходов, велосипедистов, телег, а также встречных и попутных машин. Когда движешься на запад, солнце, где-то с четырех и до семи вечера, нещадно бьет в глаза, заставляя щуриться и то и дело ошибаться с выбором дистанции.
И только после семи солнечный свет приобретает мягкий бордовый оттенок, а глаза получают передышку. Воздух прозрачен, закат ласкает землю, становится ощутимо прохладнее, и все видно далеко. Это, правда, если дождя с туманом нет. Самое время поднажать, пока мир не окунулся в сумерки. Они нагрянут скоро. Солнечный диск станет багровым, а потом и вовсе закатится за горизонт. Фары встречных машин примутся жалить глаза, вышибая из них слезы. Каждая тень будет казаться ямой, каждый придорожный куст – пешеходом, готовым броситься под колеса. Рука об руку с темнотой к вам явится зевота, а веки станут смыкаться, будто намазанные клеем.
Когда Андрей въехал в Борисполь, день давно угас. Горели фонари. Фонарей вроде было много, а света все равно не хватало. Бортовые часы показывали половину десятого.
Челюсти Андрея с хрустом трудились над овсяным печеньем, которого он набрал целый кулек. Было это еще в Полтаве. За Лубнами на лобовое стекло «Ягуара» упали последние капли. Тучи унесло на восток. С непогодой было покончено, и даже проглянуло солнце. А после Пирятина вообще распогодилось. Правда, небо очень скоро сделалось фиолетово-синим. Ночь быстро вступала в свои права.
Андрей почувствовал, как подкрадывается сон. Было искушение перекемарить пару часов, но все же Бандура решил не останавливаться.
– Ух ты! – воскликнул Андрей. – Двухлетней выдержки. Как минимум. Хочешь – жуй, хочешь – по врагу стреляй.
Впрочем, оно было к лучшему. Андрей принялся энергично работать челюстями.
– Чтоб не спать, надо жевать, – говаривал когда-то Бандура-старший.
Затем Андрей вспомнил маму, частенько запасавшую овсяное печенье к чаю. Когда оно, понятное дело, появлялось в магазинах. Чай они пили между девятью и половиной одиннадцатого вечера. Андрей приучился макать печенье в чай. Если оно бывало свежим, то частенько обламывалось, падая в чашку. Он вылавливал кусочки пальцами, вызывая возмущение мамы и добродушный смешок отца. На дне чашки образовывался довольно неприятный осадок, зато печенье казалось бесподобным. А иногда мама пекла коврижку с яблоками, которую величала шарлоткой. Сахара, яиц и яблок в ней содержалось больше, чем муки, так что выходило – пальчики оближешь.
Андрей вздохнул, отогнав ностальгические воспоминания. Следовало следить за дорогой. За Борисполем та превратилась в широченную шестиполосную автостраду. Даже знак стоял – автострада, чтобы ни у кого не осталось сомнений. Андрей выехал в третью полосу и прибавил газу. Машина, казалось, обрадовалась возможности проявить свои скоростные качества, и понеслась, как снаряд. Слева мелькнул мост, уводящий тех, кому надо, к международному аэропорту Борисполь. Проехав еще под парочкой мостов, Андрей сбросил скорость, принял правее и начал исследовать лес, боясь пропустить в темноте малоприметный поворот
