– Говнюк поганый! – орал он на пределе связок. – Чучело задрипаное! Шуры-муры развел?! Опозорить меня хочешь?! Я тебе покажу, членом туда, членом сюда! Я тебе, сучий кот!..
Олег, в деталях изучивший отца-начальника, помалкивал в тряпочку, зная, что гнев сильных миро сего страшен поверхности для излияния, и чем шероховатей края, тем ужасней последствия. Поскольку Олег молчал, ярость Ростислава Капонира вылилась через эту немоту, как жидкость в воронку. На пороге квартиры старший Капонир приутих. Их встретила бледная, словно смерть, Нина. Ей как раз удалось укачать малыша, и она приложила палец к губам. Свекор понимающе кивнул. Олега она не удостоила даже взглядом.
С тех пор, как беглый муж был водворен домой, будто крепостной на барщину, между ним и Нинкой воцарилось глубокое отчуждение, напоминающее холодную войну. Они спали в разных постелях. Нинка горела огнем, полагая, что он избегает ее нарочно. Демонстративно брезгует, что ли, и от того бесилась все больше и больше. Он же просто потерял к ней интерес. В общем, супруги жили в условиях негласного бойкота, от чего Нинка со временем стала чувствовать себя Эдмондом Дантесом, похороненным заживо на улице Свердлова. Забота о болезненном сыночке занимала все ее время, и она была почти образцовой матерью. Но, ее тянуло в мир, которого она была временно лишена.
– Пойдем мы с тобой в ясли, – говорила Нина Ростику, а тот радостно улыбался в ответ, жуя соску и пуская слюни. – Да. А то я, знаешь, совсем дома отупею. Ты уж меня извини.
Олег решение Нины проигнорировал. Видимо, ему было безразлично. Зато свекор примчался, как на пожар, пустившись в уговоры, благожелательные, но настойчивые.
– Ну, какая надобность, а? Деньги не проблема, ты же знаешь.
– Дело не в деньгах, Ростислав Иванович…
– Ты же сама говорила, что, мол, болезненный…
– Клин клином, – отмахнулась Нинка, хотя сама так не думала.
– Ты это брось, клин клином…
И все же, Нине удалось убедить свекра, что роль затворницы отыграна до последнего акта.
– Ладно, – смирился он, – будь по-твоему, дочка. Уговорила.
Меньше всего Нине хотелось, чтобы к обязанностям бабушки приступила свекровь. Свекрови этого тоже не хотелось, и это был первый и последний случай, когда устремления обеих женщин совпали. Еще свекор предложил нянечку, но Нина настояла на яслях:
– Пускай ребенок в коллективе растет.
Как только Ростик очутился в лучших яслях города, свекор подыскал Нине работу:
– Ты у нас по финансовой части? Тут место есть, в банке. Неплохое.
«Ну, что же. Банк, так банк».
Периодическое вмешательство свекра в свою карьеру (негласное и весомое), она ощущала на протяжении нескольких последующих лет. На службе с нее не то, чтобы пылинки сдували, но и обидеть, никто не смел. И продвигалась она не стремительно, но легко. Рывки чреваты падениями, а поступательное движение залог успеха. Летом свекор выбивал для Нины и внука самые престижные путевки на море, так что экзотические названия вроде Гагры, Сочи или Пицунды не были для нее пустыми звуками. В семьдесят первом году они с Ростиком совершили круиз по Средиземному морю, с заходом в Афины, Венецию, и Марсель. В Египте Ростик катался на верблюде, а Нина смотрела на пирамиды Гизы и не верила собственным глазам.
В семьдесят втором Ростик пошел в школу. Первый раз в первый класс, как тогда принято было говорить. Ему даже посчастливилось звонить в звонок, чему он был невероятно рад. Из вынесенного во двор проигрывателя «Аккорд» неслась песенка про Наташку-первоклашку, ставшая очень популярной:
Свекор прослезился, и пошел в черную «Волгу» за платком. Олег же уже привычно отсутствовал. Он вообще редко появлялся в семье. Нина давно смирилось.
После занятий свекор заехал за внуком, выдернул с работы Нину, и повез в ресторан «Одесса», где был заказан банкетный зал. Первое сентября надлежало отметить.
– Как у тебя с Олегом? – спросил свекор под вечер. Спиртное сделало свое дело. Товарищ Капонир закурил, что случалось редко и по большим праздникам.
– Никак, – без обиняков призналась Нина.
– Вот и я гляжу, что никак. – Он потрепал Нину по плечу, покосился на тезку внука, закашлявшегося от дыма, и ушел травиться на балкон. Проводив его задумчивым взглядом, Нина отметила, что со спины свекор выглядит стариком. Ничего подобного раньше не замечалось, а напротив, он хорохорился, рассчитывая, по-видимому, молодцеватым видом отпугнуть годы, которые, в любом случае, не обманешь. Нине захотелось впервые в жизни обнять его, потому что он и вправду сделал немало. Но, она сдержалась, не обняла.
В канун нового семьдесят третьего года в гости завалилась Алка. Подруги не виделись тысячу лет. Алка расплылась, добавив лишних килограммов тридцать, от чего выглядела готовой натурщицей для какого- нибудь современного Кустодиева.[21]
– Ну, ты и даешь… где столько сала нагуляла?
– В Гаване, – томно отозвалась Алка. – А что, разве плохо смотрится? Кубинцы, между прочим, без ума. Маленькие и худые предназначены для работы, а большие и красивые для любви. Лучше погляди, какой загар.
Нина согласилась, что загар ничего себе. Тропическое солнце и океан не купишь в солярии. Впрочем, Нинкина сослуживица Наталия, отдыхавшая летом на даче, добилась сопоставимых результатов.
– Ну, принимай гостей. – Алка шагнула в комнату, колышась безразмерными телесами. Глядя на ее бюст, Нинка успела подумать о дрожжевом тесте, из которого пекут калачи. – Что ты топчешься в дверях, не проехать, не пройти? – Нина с улыбкой посторонилась. Вслед за Алкой в квартиру зашел ее муж Алик. Он
