ветра. Никогда мне не шагать больше по этому морю каменной соли, окаймленному сумрачными горами с позолоченными заходящим солнцем вершинами.
Наш отъезд превратился в веселую феерию: десяток машин, развернувшись фронтом, со скоростью 80 километров в час мчались по искристому соляному покрытию. Мы не знали, что, едва кончится эта ровная благодать, скорость упадет в 8— 10 раз и мы будем двигаться не быстрее пешехода.
Вдали показались копи царицы Савской. Сложенные из соляных блоков хижины рабочих, дрожавшие в дневном мареве, мнились какими-то сказочными крепостями. Солнце клонилось к Эфиопскому нагорью. Последние дневные караваны, растянувшиеся по долине, выглядели пунктирными черточками в красновато-желтой дымке.
В рассольной жиже остался один осел; он стоял, низко опустив голову, словно вглядываясь грустными очами в собственное отражение. Караванщики бросают животных, не способных больше нести груз, на произвол судьбы, и те понуро стоят часами, а высоко в небе над ними уже ходят черными кругами десятки коршунов. Наутро от обреченного животного остается лишь голый скелет.
Бивуаки и работа
На ночь мы разбили лагерь у кромки лавового поля на светлом слежавшемся песке. В сезон дождей его наносят потоки, с шумом низвергающиеся с отвесного нагорья, что начинается километрах в тридцати от базальтовых полей. Каждый год бешеные ручьи все больше углубляют ложе. Вырываясь на простор долины, они замирают, и крупная галька ложится в русло новым слоем. Чем дальше, тем камни становятся мельче, и наконец остается лишь песок и глина. В месте, где разбили палатки, кое-где проглядывали пучки жесткой травы и даже низкие темно-зеленые кустарники, похожие на можжевельник.
На следующий день мы продвинулись еще на 40 километров. Дорога шла вдоль черно-серого лавового поля, слева рядком выстроились вулканы. Мы мысленно поблагодарили дорожников за такую близость к объекту исследований: за образцами не надо было далеко ходить. Чтобы составить представление об истории любого вулканического района, требуется знать, из каких пород он сложился, в каком порядке следуют слои и каковы их относительные пропорции.
В Афаре мы попали, что называется, на голое место. Поначалу перед нами была лишь карта, лишенная геологической информации. Это одновременно и удручало, поскольку для заполнения пустоты предстояло проделать огромный объем работы, и возбуждало, ибо мы стояли в преддверии открытий. Вот одна за другой на карте появляются определяющие точки, потом они соединяются линиями. Линий становится все больше, а пространство разграничивается: линии контакта, линии разломов, линии выхода пород. Каждый вечер по возвращении в лагерь мы наносили на карту дневные наблюдения, и неделя за неделей геологический портрет района приобретал все более зримые очертания.
Наши стоянки, таким образом, становились центрами, откуда наносимые на карту точки расходились лучами. С зарей мы разъезжались во все стороны группами по двое, по трое (в одиночку — никогда, таков непреложный закон пустыни), кто на «джипе», кто пешком, а позже и на вертолете. Ходоки, естественно, осваивали куда меньшее пространство, чем их товарищи, но часто именно они находили самое интересное. Кстати, пассажирам тоже приходилось изрядно двигать ногами, только подальше от баз.
Тот факт, что в Афаре нельзя пускаться в поиск в одиночку, оказался большой удачей: научная отдача группы из двух изыскателей, обсуждающих полевые результаты наблюдений, значительно выше суммы результатов двух изыскателей-одиночек. Двумя парами глаз видится не только больше, но и лучше. А из обсуждения или спора выходит более ценная информация, чем из индивидуальной констатации.
Вечером, когда мы впервые за день ели по-настоящему, сидя кружком вокруг поставленной наземь керосиновой лампы, одни говорили, другие помалкивали. Здесь играла роль не только особенность характеров, но и усталость. Один подробно рассказывал об увиденном или излагал свое мнение, другой возражал, третий дремал, остальные молча слушали.
На песчаных равнинах, тянувшихся между лавовыми полями и уступом нагорья, мы часто видели газелей. Пустыня, можно сказать, изобиловала ими… Кроме этих мелких антилоп там водились страусы, дикие ослы, шакалы, гиены, коршуны и грызуны, не говоря уже о домашних животных данакильцев — козах, верблюдах, а в зеленой долине возле Ророма паслись даже коровы, так что по вечерам мы всегда ели свежее мясо, необходимое при таком расходе сил. Бесспорное предпочтение отдавалось мясу газелей, даже когда дежурный повар, чей кулинарный опыт ограничивался вскрыванием консервных банок в бойскаутских походах, подавал нам тушку, обугленной с одного бока и почти сырой с другого… Сухое дерево курилось приятным дымком, а зверский аппетит довершал остальное.
Дискуссии, начинавшиеся за трапезой, особенно не затягивались: усталость долгого дня сказывалась с особой силой, когда пустой живот тяжелел от щедрого насыщения. Редко кто бодрствовал после десяти… Ночь приносила долгожданную свежесть и прохладу. После дневного пекла ночные 20° казались лютым холодом, и, клацая зубами, мы облачились в свитеры. Спали мы. под луной — в данном случае это не фигура стиля, а констатация факта; небо было безоблачным, и бархатистые звезды виднелись настолько отчетливо, что, честное слово, было жаль так быстро засыпать. Походные койки изолировали нас от скорпионов, тарантулов и общительных змей. Каждый устанавливал свою койку в зависимости от фантазии, настроения, топографии места, направления ветра и регистра храпа соседа.
В ту ночь ветер заставил нас лечь под защиту низкой, но вполне надежной стены лавового потока. Я уже спал глубоким сном, когда кто-то дотронулся до плеча… Я тотчас узнал в темноте Жан-Луи Шемине — к счастью, я, как пес, просыпаюсь мгновенно.
— Посмотрите, — зашептал мне в ухо Жан-Луи, — там (он показал рукой на восток) все небо багровое. Если отойти от стены, ясно видно.
Мы отошли шагов десять, я обернулся и действительно увидел в синем небе пурпурный отсвет над черной массой хребта. В другом месте это мог быть сполох горящей саванны или лесного пожара, но здесь, в вулканической пустыне…
— Извержение! Это извергается Эрта-Але! Она же в той стороне! Эй, ребята, просыпайтесь! Извержение!
Открытие Шемине взбудоражило всех до крайности, сон как рукой сняло. Какая досада, что до сих пор еще нет вертолета!
К величайшему нашему изумлению, утром в небе не было заметно ни малейших следов пожара, ничего. В бинокль просматривалась безмятежная картина: базальтовые потоки и вялый привычный дымок над Эрта-Але. Мы решили, что это скромное — учитывая слабость зарева — извержение длилось от силы несколько часов. День прошел в обычных делах.
Но не успело солнце скрыться за горами, как над кратером Эрта-Але снова возник пурпурный отблеск. Мы не могли оторваться от этого зрелища. В чем дело? Маловероятно, чтобы это было перемежающееся извержение — затихающее днем и возобновляющееся ночью. Правда, лавовые потоки могли стекать по восточному, не видимому отсюда склону, а отблеск шел из жерла кратера, где начался интенсивный процесс.
Всех разбирало жгучее желание взглянуть на феномен собственными глазами: извержения ведь происходят не каждый день. Молодые коллеги строили смелые планы молниеносного рейда к Эрта-Але, но я отговорил их, точнее, категорически воспротивился этому намерению, как ни жаль было их разочаровывать. Я твердо считал, что предприятие невозможно или находится на пределе возможности, что все равно делало его чрезмерно опасным.
Внешне рейд выглядел предельно просто. Вершина вулкана, отстоявшего от нас на 20 километров, поднимается всего на 500 метров, а долина лежит в 100 метрах ниже уровня моря. Перепад в 600 метров при такой дистанции мог показаться пустяковым делом — в любом другом месте, кроме Афара! Здесь добавляются невыносимая жара и предательские ловушки базальтовых полей, не позволяющие пройти ни мулам, ни верблюдам, ни тем более машинам: отсутствие колодцев ограничивало радиус передвижения запасом воды, который можно перенести на себе, то есть несколькими километрами. Еще я знал, что не только никто из европейцев, но и ни один афар не отваживался забираться на вулкан. Даже Туллио Пастори это оказалось не по силам.
