Садыков, с осунувшимся, сердитым лицом, разглядывал бившуюся на ветру, измоченную карту и горячо доказывал что-то стоявшему рядом Бармашу. Лицо Федора, в свете фар белое, как обсыпанное мукой, страдальчески морщилось. Увидев Бориса, завгар закричал:
— Вот ладно пришел, пресса! Хочу еще одну переправу пробовать. А Бармаш боится. Помогай уговаривать!
— Лучше бы директора подождать, — умоляюще сказал Бармаш. — Он поехал брод искать.
— Обязательно вам директор нужен! Что? Зачем тебе директор? — ревниво кричал Садыков. — Ты, малый, на карту смотри! Топография не соврет! Реки нет, солончака нет, болота нет! Чистая степь! А это лужа! — кивнул он на топь. — Пора плюнуть! Полупанов, ты боишься лужу? Что? Ты на фронте, в автобате, боялся лужу?
Оказывается, они стояли перед фарами полупановской машины с крохалевским добром. Вся семья, кроме Виктора, была в кузове. Был там и Помидорчик.
— Одну машину утопили и вторую хотите? Валяйте, — негромко сказал Бармаш и отошел, сразу пропав в темноте.
Садыков сдвинул фуражку козырьком на ухо, пошевелил бровями, но промолчал.
— Понятная вещь, — примирительно сказал Полупанов. — Ему же не интересно, если из его взвода машина застрянет. Но я считаю, что не застрянем. На фронте мы и не такие болота форсировали.
— Вот ладно сказал. Тогда делай! — поправил фуражку Садыков. — Камень видишь? Теперь сто метров влево гляди. Видишь? Там берег крепкий, своими ногами проверил.
— Я здесь десяток таких берегов своими ногами проверил, — сказал где-то в темноте Бармаш. — Ладно, поезжайте. На вашу голову.
— Слушай, Бармаш! — обернувшись, закричал в темноту Садыков. — Последний ход, последняя надежда! Что?.. Здесь не пройдем… ну, тогда не знаю.
Ответа он не услышал. Люди на берегу закричали:
— Смотри, смотри!.. Вот это вездеход!.. Освещенный десятком фар, так, что видны были даже клоки необлинявшей шерсти на ляжках и лепехи грязи на животе, к топи спускался верблюд с двумя седоками казахами, стариком и мальчуганом, на горбатой спине. Презрительно сложив длинные, отвислые губы, верблюд медленно зашлепал по грязи. Люди на берегу молча, с веселым любопытством и ожиданием смотрели на его спокойную переправу. Голенастые ноги верблюда глубоко уходили в топь, а он все так же не спеша, мерно покачивая шеей, выдирал их с чмоканьем и снова ставил в густую грязь. И когда он входил уже в кусты тальника противоположного берега, мальчуган, сидевший на его горбу, молча показал стоявшим на берегу шоферам конец веревки. Шоферы весело, громыхающе захохотали, снова взметнулись, запищали успокоившиеся было чайки, а Садыков закричал ликующе:
— Аппий, что я говорил? И верблюд эту переправу выбрал! Бармаш топографии не верил. Теперь проверено! Полупанов, делай! И чтоб не звякало, не брякало!
Полупанов включил мотор.
— Нам слезать? — закричал вдруг из кузова Помидорчик. — Не слезу! Я по грязи пешком не пойду!
— Сиди для балласта, — высунулся с улыбкой из кабины Полупанов. — Сцепление лучше будет.
— А не застрянешь? — жалко улыбнулся Помидорчик.
— С первого захода проскочу! — уверенно ответил Павел.
— Проскочит! — закричал Садыков. — Будь я проклят, если не проскочит! Будь я проклят!
Его крик заглушил взвывший мотор. Полупанов газовал, бросаясь в топь с разбега. Вдогонку ему закричали:
— Земляк, не осрами родного города!
— Каменноостровская автобаза, не подкачай!
— Не поддавайся верблюду, Паша!
Развевая у буфера усы воды и грязи, Полупанов влетел в трясину, прополз десяток метров и встал. Колеса буксовали с мокрым, чавкающим звуком. Сцепляемость потеряна! Машина толчками попятилась, снова бросилась вперед, гоня перед собой вал грязи, и снова встала. Под разными углами бросал Полупанов машину то передним, то задним ходом, но движения ее становились с каждым разом короче и медленнее. Она походила на человека, бьющегося из последних сил в болоте.
— Землячок, милый, жми-и-и! — с надрывом закричали на берегу, а кто-то засвистел оглушительно, подняв из тростников всполошившихся чаек.
Когда свист смолк, стало слышно, что мотор полу-пановской машины молчит.
— Всё! — сказал сердито Непомнящих. — Свечи забросало. Пока суд да дело, а машину так засосет, трактором дай бог вырвать!
— Жаман дело, — снял Садыков фуражку и ладонью вытер лоб. — Жаман… — прошептал он.
На застрявшей машине наотмашь распахнулась дверь кабины. На подножку вышел Полупанов.
— Что, Паша, это не Фонтанку по Аничкову мосту перемахнуть?.. А как насчет одной заправочки до Жангабыла? — безжалостно закричали с берега. Не любили и не прощали водители похвальбу.
Полупанов помрачнел, но не ответил, посмотрел на клокотавший паром, как самовар, радиатор и повернулся к пассажирам.
— Желтым билетам станция! — криво улыбнулся он. — Слезайте, приехали.
— Скажи сначала, с какого ты захода проскочить собирался? — не двигаясь, спокойно спросил старший Крохалев.
— Лучше бы вы помолчали, дядя Ипат! — умоляюще воскликнул Полупанов. — И без вас, знаете…
— А на фронте чего это ты форсировал? Не расслышал я, — по-прежнему спокойно спросил Ипат, но глаза его заиграли.
— Эх, сказал бы я вам! — вспылил Полупанов. — Не нравится моя езда, на самолете летайте! Или боитесь, бороду на пропеллер намотает?
— Боже мий! — вздохнул невидимый Шполянский. — Усе пэрэгрызлись, як ти кобели на цепу! От яку жизнь зробылы.
Полупанов спрыгнул с подножки и, не глядя под ноги, забултыхал по грязи к берегу. А из кузова на подножку слез осторожно Помидорчик, шагнул к радиатору, посмотрел и ударил в капот ногой, визгливо вскрикнув:
— Зараза!.. Как в такую грязь слезать?.. Из-за тебя, зараза!
Полупанов обернулся и бросился обратно к машине:
— Не смей!.. Не смей машину бить! Голову оторву, паршивец!
Помидорчик, испуганно оглядываясь на него, полез в кузов. Павел вышел на берег и остановился. Дорогу ему загородил Мефодин. Василий стоял боком, будто собирался бить наотмашь, и молча смотрел на Павла. Ленинградец непослушными пальцами расстегнул полушубок, вытащил права и отчаянным жестом протянул книжку Василию:
— Бери!
— Дурила! — сердито сказал Мефодин. — Шуток не понимаешь?
— Зъел ленинградец гарбуза? — спросил скользкий голос, и рядом с Мефодиным заблестела засаленная телогрейка Шполянского. — Я вже бачу, шо с него шофер, як з жабы сало, По асфальтику кататься. Комэдия!
— А ты поучи его, поучи! Поди, он меньше тебя знает! — крикнул с палящей злобой Мефодин. — А надсмехаться… Уйди, Шполянский, ради Христа, а то хрясну по морде!
Шполянский не двинулся и тягуче, назидательно сказал:
— Нэ зажимай крытику, как сказать. К чему газэты прызывають?
Бориса кто-то толкнул в спину, крикнув грубо:
— Посторонись! Стоят на дороге, зрители! Бармаш и рябой водитель катили к берегу, к полупановской машине, барабан троса. За ними шел Воронков, прямой, строгий и злой, как штык. Он вел десятка два ребят, как недавно еще водил свой взвод, и, может быть, слышал торжественный, крылатый строевой марш. Стоявший рядом Садыков хотел им крикнуть что-то, но лишь пожевал губами и, понурившись, забыв надеть фуражку, пошел вдоль берега к грушинской машине. Намокшие, пропитавшиеся грязью полы шинели
