бывает с людьми, в тот миг Лизель занимало только это. — Ты расскажешь?
— А?
— Ты же понял. Расскажешь Маме?
Ганс Хуберман еще смотрел — высокий, далекий.
— О чем?
Лизель подняла книжку:
— Об этом. — И потрясла ею в воздухе, будто пистолетом.
Папа растерялся.
— Зачем?
Лизель терпеть не могла таких вопросов. Они вынуждали ее признавать ужасную правду, изобличать себя как гнусную воровку.
— Потому что я опять украла.
Папа согнулся, подавшись к Лизель, затем выпрямился и положил ладонь ей на макушку. Длинными грубыми пальцами погладил ее по волосам и сказал:
— Конечно нет, Лизель. Я тебя не выдам.
— Тогда что ты сделаешь?
Вот это был вопрос.
Какой великолепный шаг высмотрит в жидком воздухе Химмель-штрассе Ганс Хуберман?
Прежде чем я вам это покажу, думаю, нам стоит бросить взгляд на то, что он видел перед тем, как нашел решение.
— Слушай, Лизель. — Папа приобнял ее и повел дальше. — Это будет наша тайна — вот эта книга. Мы будем читать ее по ночам или в подвале, как остальные, — но ты должна мне кое-что обещать.
— Все, что скажешь, Пап.
Вечер был мягкий и тихий. Все кругом внимало.
— Если я когда-нибудь попрошу тебя сохранить мою тайну, ты никому ее не расскажешь.
— Честное слово.
— Ладно. Теперь пошли быстрее. Если мы хоть чуть-чуть опоздаем, Мама нас убьет, а надо нам это? Книжки-то не сможешь больше красть, представляешь?
Лизель усмехнулась.
Она не знала и еще долго не узнает, что в ближайшие дни ее приемный отец пойдет и выменяет на самокрутки еще одну книгу, только на этот раз — не для Лизель. Он постучал в дверь отделения фашистской партии в Молькинге и для начала спросил о судьбе своего заявления. Когда с ним об этом поговорили, он отдал партийцам свои последние гроши и дюжину самокруток. А взамен получил подержанный экземпляр «Майн кампф».
— Приятного чтения, — сказал ему партийный активист.
— Спасибо, — кивнул Ганс.
Выйдя за дверь, он еще слышал разговор внутри. Один голос звучал особенно четко.
— Его никогда не примут, — сказал этот голос, — даже если он купит сто экземпляров «Майн кампф». — Остальные единодушно одобрили это замечание.
Ганс сжимал книгу в правой руке и думал о почтовых расходах, бестабачном существовании и своей приемной дочери, которая натолкнула его на эту блестящую мысль.
— Спасибо, — повторил он, и случайный прохожий переспросил его, что он сказал.
В своей обычной дружелюбной манере Ганс ответил:
— Ничего, дорогой друг, это я так. Хайль Гитлер! — и зашагал по Мюнхен-штрассе, неся в руке страницы фюрера.
Наверное, в ту минуту он испытывал довольно сложные чувства, ведь идею Гансу Хуберману подала не только Лизель, но и сын. Может, Ганс уже предчувствовал, что больше не увидит его? Вместе с тем он упивался восторгом идеи, еще не осмеливаясь представлять ее сложности, опасности и зловещие нелепости. Пока хватало того, что идея есть. Она была неуязвима. Воплотить ее в реальности — что ж, это совсем, совсем другое дело. Пока же, ладно, пусть Ганс Хуберман порадуется.
Мы дадим ему семь месяцев.
А потом на него навалимся.
Ох и как же мы навалимся.
БИБЛИОТЕКА БУРГОМИСТРА
Нет сомнения — что-то огромное и важное надвигалось на Химмель-штрассе, 33, а Лизель этого пока не замечала. Если переиначить избитое человеческое выражение, у нее свой камень лежал на душе:
Она стащила книгу.
И это кое-кто видел.
Книжная воришка отреагировала. Подобающим образом.
Минута за минутой, час за часом не проходила тревога — или, точнее, паранойя. От преступных деяний такое с человеком бывает — особенно с ребенком. Начинаешь представлять всевозможные виды
Для Лизель наказанием стала сама паранойя — и ужас предстоящей доставки белья в бургомистерский дом. И вы, конечно, понимаете: когда этот момент настал, Лизель так кстати пропустила дом на Гранде-штрассе не по забывчивости. Она доставила белье ревматической Хелене Шмидт и забрала в котолюбивом доме Вайнгартнеров, но обошла стороной дом, принадлежавший бургомистру Хайнцу Герману и его жене Ильзе.
Вернувшись в первый раз, она сказала, что просто забыла про них — самая жалкая отговорка из всех, что я слышал, если дом торчит на холме над городом и притом — такой незабываемый дом. Когда ее отправили назад и она опять вернулась с пустыми руками, то соврала, что там никого не было дома.
— Никого не было? — Мама не поверила. От недоверия сама собой потянулась к деревянной ложке. Погрозила ею Лизель и сказала: — Возвращайся туда сейчас же, и если придешь домой с бельем, лучше вообще не приходи.
— Правда?
Таков был комментарий Руди, когда Лизель передала ему, что сказала Мама.
— Хочешь, убежим вместе?
— Мы помрем с голоду.
— Да я и так помираю! — Оба рассмеялись.
— Не, — сказала Лизель. — Надо идти.
Они зашагали по улице, как всегда, если Руди провожал ее. Он всякий раз старался быть рыцарем и
