Тень Галилеянина

Иисус начинал как один из приверженцев Иоанна Крестителя, который позднее был казнен. И второй: Иисус сам окончил жизнь на кресте. Между этими двумя основополагающими фактами нужно поместить его проповедь.

Теперь я спрашиваю Вас: соответствует ли нарисованный в последней главе образ Иисуса этим двум фактам? Креститель находился в оппозиции к аристократии. Его ученик совершает «революцию ценностей», желая сделать доступным для народа то, что до того можно было найти только «наверху». Как и многие революционеры, он кончает жизнь на кресте.

Но не основывается ли внутренняя непротиворечивость такого образа Иисуса на том, что я, следуя своим преференциям, выбрал из традиции то, что мне подходит? Обладает ли исторической ценностью образ Иисуса, оставляющий без ответа вопрос, почему Креститель и Иисус были казнены правящей верхушкой? Вы правильно поняли, что и я являюсь сторонником компромисса между разными сословиями. Но вопрос: кто кого привлек себе в сторонники – Иисус меня, или я его, оставлю открытым.

С пожеланиями всего наилучшего,

остаюсь

искренне Ваш,

Герд Тайсен

Глава XIV Донесение об Иисусе, или Я маскирую Иисуса

В свою поездку по Галилее я так и не встретил Иисуса. Повсюду я натыкался лишь на его следы: истории и анекдоты, легенды и слухи. Сам он по-прежнему ускользал 'от меня. И все же то, что я слышал о нем, складывалось в одну стройную картину. Даже самые немыслимые рассказы несли на себе настолько характерный отпечаток, что их нельзя было спутать ни с какими другими. Ни о ком другом люди не стали бы придумывать такое.

Поручение, данное мне, состояло в том, чтобы выяснить, нужно ли считать Иисуса угрозой для государства. Двух мнений быть не могло: да, он угроза для государства. Всякий, кто скорее склонен прислушиваться к голосу совести, чем следовать законам и правилам, всякий, кто не считает существующее разделение власти и имущества окончательным, всякий, кто внушает маленьким людям чувство собственного достоинства, такое, какое отличает сильных мира сего, представляет угрозу для государства!

При этом я и не думал делиться с римлянами своими выводами. Я не чувствовал себя обязанным выполнять их поручение. Если уж мы можем сами решать, соблюдать или нет заповедь Божию о субботе, что уж тут говорить о поручениях римлян!

Но как мне замаскировать Иисуса? Как превратить мятежника и провокатора в безобидного странствующего проповедника? То, что я расскажу, должно соответствовать истине. Метилий наверняка получает информацию об Иисусе также из других источников. Может быть, он даже когда-нибудь встретится с ним. Я должен написать правду, но это должна быть не вся правда, а только половина правды. Ровно столько, сколько нужно, чтобы скрыть истину. Я долго ломал голову, как это лучше сделать.

Наконец, у меня возникла идея. Нужно было изобразить Иисуса таким, чтобы для них не было в нем ничего нового, чтобы он соответствовал тем представлениям, которые у них уже сложились. Когда мы беремся объяснять иностранцам наши религиозные течения, мы обычно сравниваем их с философскими школами: фарисеев – со стоиками, ессеев – с пифагорейцами, саддукеев – с эпикурейцами.[177] Почему бы мне не представить Иисуса странствующим философом-киником?[178] Разве он на самом деле не был странствующим философом?

Мне вообще следовало изложить его учение так, чтобы оно в возможно большем числе пунктов было созвучно высказываниям греческих и римских авторов. Подобная картина не могла не подействовать успокаивающе! А что если получится выдать его за поэта? Разве не рассказывал он множество притч и аллегорий? Я понял одно: мне нужно найти к его речам как можно больше параллельных мест.

Мне предстояла долгая кропотливая работа. Я вернулся в Сепфорис, переложил все дела на Варуха и вместо этого принялся читать подряд все книги, какие только удалось раздобыть. Я повсюду искал высказывания, которые можно было бы сопоставить с учением Иисуса. Когда у меня набрался достаточный материал, я приступил к написанию своего короткого донесения Метилию.

ИИСУС КАК ФИЛОСОФ

Иисус – философ, во многих отношениях похожий на странствующих философов-киников. Подобно им, он проповедует всяческий отказ от потребностей, не имеет постоянного места жительства, бродит по стране, живет без семьи, ремесла и имущества. От своих учеников он требует, чтобы они обходились без денег, без обуви, без заплечного мешка и имели только одну рубашку.[179]

Он учит, что важнейшие заповеди – любовь к Богу и любовь к ближним, и этими заповедями ограничиваются все требования, которые нужно предъявлять к человеку. Такой подход находит соответствие в греческой традиции: благочестие по отношению к Богу и справедливость по отношению к людям признаются в ней за величайшие добродетели.[180]

Что касается взаимоотношений между людьми, мерилом для него служит «золотое правило»: поступайте другими так же, как хотите, чтобы они поступали с вами Это правило известно по всему миру. Многие мудрецы учили придерживаться его.[181]

Если приходится терпеть несправедливость со стороны другого, он говорит: если кто даст тебе пощечину подставь ему и другую щеку.[182] Так что здесь он придерживается того же мнения, что Сократ, учивший, что лучше стать жертвой несправедливости, чем самому совершить несправедливость.[183]

Дальше он учит: нужно любить своих врагов. Ведь и Бог делает так, что солнце светит одинаково для хороших людей и плохих. Точно то же самое мы находим у Сенеки: «Если хочешь подражать богам, оказывай так же и неблагодарным благодеяния, ведь и для разбойников восходит солнце, а моря открыты и для пиратов!».[184] Если человек видит, как другой совершает несправедливость, не нужно торопиться с осуждением. Нет совершенных людей. Каждому грозит опасность разглядеть щепку в глазу брата, а бревна в собственном глазу не заметить.[185]

Об имуществе он учит, что мы должны быть готовы не только внешне поделиться им, но и внутренне стать свободными от него. Для этого нужно преодолеть заботы, которыми, как цепями, привязывает оно нас к себе.[186] То, чему он учит, заставляет вспомнить о Диогене, жившем в бочке, который тоже презирал всякое имущество.

Об агрессивном поведении он учит, что не только тот виноват, кто кого-то убивает) но и тот, кто ненавидит другого человека. Это похоже на учение философа Клеанфа. Человек, вознамерившийся украсть или убить, уже разбойник. Зло начинается с намерения. [187]

О прелюбодеянии он говорит, что человек не тогда совершает прелюбодеяние, когда спит с чужой женщиной, а когда он только еще захотел с ней переспать. Это тоже похоже на Клеанфа: «Кто допускает в себе желание, при случае совершит и сам поступок».[188]

О честности он учит, что каждое наше слово должно быть так же правдиво, как если бы оно было скреплено клятвой. Клятвы же сами по себе он отвергает. Тому же учит Эпиктет: «Клятв нужно, по возможности, вообще избегать![189]

О чистоте он учит, что нет чистых и нечистых предметов, а есть только наше отношение к ним, делающее что-либо чистым и нечистым.[190] Тут уместно будет вспомнить об одном изречении, приписываемом Фокилиду: «Не очищения делают тело чистым, а душа».[191]

О молитве говорит он, что она не должна быть многословной. Ведь Бог заранее знает, что нужно человеку.[192]

О пожертвованиях в храм он учит, что не нужно давать с целью заслужить у людей уважение, а, напротив, делать это так, чтобы левая рука не знала, что творит правая.