– А не наломали ли мы дров, братцы?
– Послушайте, партии сейчас необходимо единство, как никогда. Социал-демократии сейчас угрожают две опасности. Первая – дикий угар квасного патриотизма, связанный с войной…
– Я полагаю, что угар этот скоро развеется стараниями наших доблестных генералов и адмиралов.
– Вторая опасность – это то, что мы из-за нашего внутреннего раздора окажемся в последних рядах революционных сил. Посмотрите, как активизировались эсеры. Евгений Шауман смертельно ранил финляндского генерал-губернатора, Сазонов казнил Плеве. Как бы мы ни отвергали тактику индивидуального террора, эти акты бешеной смелости и самопожертвования производят очень сильное впечатление на общество, а особенно на молодежь. Наконец, эсеры начали проникать в нашу заповедную область – в рабочее стачечное движение. Если мы углубимся в наши раздоры, мы отдадим рабочих эсерам и гапоновскому «Собранию». Нам нужно идти сейчас на заводы, а не заседать на съездах в далеких палестинах.
– Однако за съезд выступили Одесский, Екатеринославский, Тверской, Петербургский, Кавказский и Сибирский комитеты партии.
– Это работа Старика.
– Старик был взбешен нашим признанием кооптации в ЦО Аксельрода, Засулич и Потресова. Доходят слухи, что он метал на наши головы целые охапки молний.
– Пусть так. Я предпочитаю носить кличку Примиренец, чем называться раскольником.
– Стараниями Старика в Женеве открыто самостоятельное издательство.
– Тем более пора их ограничить!
– А не наломаем ли мы дров, товарищи?
– Нет, не наломаем.
– Итак, мы осуждаем агитацию за III съезд, ограничиваем обязанности Старика как заграничного представителя ЦК только обслуживанием литературных нужд ЦК, исключаем из ЦК Землячку и кооптируем Любимова, Карпова и Дубровинского…
– Все трое – молодцы-примиренцы!
– Все-таки не наломали мы дров, друзья?
– Послушай, Леонид, что ты заладил со своими дровами? Уже не смешно!
– Хорошо, я попробую сейчас возражать при помощи аргументации Старика. Просто для того, чтобы сфокусировать другую мысль, хотя она и так уже выражена с предельной четкостью. Итак, мы обманываем сами себя, думая, что восстанавливаем единство партии. На самом деле мы идем на поводу у Мартова и Плеханова. Наша деятельность может привести к тому, что перед лицом решительных событий мы из боевой революционной партии превратимся в партию межеумочную, в конгломерат кружков говорунов-теоретиков. Чем вы ответите на это?
– Ответить на это можно, только повторив наше сегодняшнее собрание с самого начала.
– Значит, надо новый самовар ставить.
– А для этого надо нарубить дров. Наломать побольше дров!
Они так громко расхохотались, что хозяйка дома, испуганная, заглянула в дверь.
– Вы что, есть захотели, товарищи?
В № 77 «Искры» три члена Центрального Комитета, говорящие от имени всего ЦК, вызывают на третейский суд тов. N «за ложное заявление с целью дезорганизовать партию»… Я считаю себя вправе и обязанным принять участие в третейском разбирательстве, выступая с следующим обвинением против членов ЦК Глебова, Валентина и Никитича.
…Я обвиняю их в том, что они употребили власть, полученную ими от II съезда партии, на подавление общественного мнения партии, выразившегося в агитации за III съезд… Они не имели никакого права распускать Южное бюро за агитацию за съезд. Они не имели ни формального, ни морального права выносить порицание мне, как члену Совета партии, за подачу мной в Совете голоса в пользу съезда…
…Они не имели никакого права отказывать мне в сообщении протоколов Совета и лишить меня, без формального исключения из ЦК, всех и всяких сведений о ходе дел в ЦК, о назначении новых агентов в России и за границей, о переговорах с «меньшинством», о делах кассы и пр. и пр.
…Они не имели права кооптировать в ЦК трех новых товарищей (примиренцев), не проведя кооптации через Совет, как того требует устав партии в случае отсутствия единогласия, а единогласие отсутствовало, ибо я заявил протест против этой кооптации.
1/I 1905. Бомбой взорван дом губернатора в Смоленске.
2/I. Неудачное покушение в Москве на Трепова.
3/I. Начало забастовки на Путиловском заводе. Депутация от 12 000 рабочих предъявила градоначальнику Фулону требование уволить директора завода Смирнова.
ПРИКАЗ ПО АРМИИ И ФЛОТУ
Порт-Артур перешел в руки врага. Одиннадцать месяцев длилась борьба за его защиту. Более семи месяцев его доблестный гарнизон был отрезан от внешнего мира. Без твердой надежды на помощь, безропотно перенося все лишения осады, испытывая нравственные муки по мере развития успеха противника, не щадя жизни и крови, сдерживала горсть русских людей яростные атаки врага.
…Мир праху и вечная память вам, незабвенные русские люди, погибшие при защите Порт-Артура. Вдали от Родины вы легли костьми за Государево дело, исполненные благоговейного чувства любви к Царю и Родине…
Доблестные войска Мои и моряки! Да не смущает вас постигшее горе!.. Сокрушаясь и болея душой о наших неудачах и тяжелых потерях, не будем смущаться. В них русская мощь обновляется, русская сила крепнет, растет.
Со всей Россией верю, что настанет час нашей победы и что Господь Бог благословит дорогие Мне войска и флот дружным натиском сломить врага и поддержать честь и славу нашей Родины.
Опытный садовник-пчеловод, одинокий, с 17-летпей практикой, с рекомендациями и отличной аттестацией, ищет место годично. Всевозможные работы выполняет добросовестно и аккуратно по весьма умеренной цене. На выставках удостоен разнообразных наград.
6/I. Во время водосвятия на Неве пушка, которая должна была произвести холостой выстрел, выстрелила картечью по помосту, где находился Царь.
8/I. Депутация петербургских литераторов и общественных деятелей направляется к Витте и Святополку-Мирскому с просьбой остановить надвигающееся побоище.
9/I. В столице не вышла ни одна газета.
Драгун Дмитрий Петунин человек уж восемь свалил замертво да десятка три покалечил. Было это в устье Миллионной, на краю Марсова поля. Содрогаясь от омерзения, но распаляя себя ненавистью, Петунин убивал врагов отечества направо и налево.
Брызги вражьей крови попадали на розовые круглые щеки, на торчащие пшеничные усики и даже в голубые остекленевшие от ярости глаза Петунина.
Вокруг деловито рубал его полувзвод. Кони дыбились, ржали, солдаты смачно крякали.
«Витязи, богатыри былинные!» – захлебнулся в коротком рыдании Петунин.
А толпа все прибывала, перла…
Много народу куплено длиннопатлыми…
Красавчики… умники… кровь сосущие… селедкой провоняли… социализмы окаянные… ну-ка, сабелька моя, поработай, поработай… государя душить… кровь сосать… хитрые, коварные… золотом набитые японским… по черепу… по уху… красные прихвостни… гадина проклятая… иконками прикрываетесь православными… в живот и глаз… наймиты английские… наследника нашего душить… вижу, главный христопродавец Максим Горький… сейчас в ухо… в голову саблей достану…
Марсово поле было черным, а вокруг все мельтешило, мелькали пятна снега и крови, распоротые овчины, бабьи платки, шапки, оскаленные рты, кулаки и глаза…
Красин с подножки коночного вагона увидел вдруг в толпе, в самой непосредственной близости от драгун, голову Горького, волосы из-под меховой шапки, моржовые усы. Рядом с ним, блестя полубезумными глазами, что-то кричал красивый кудрявый человек, кажется Бенуа… К ним пробивался через толпу мальчишка-драгун с крутящейся саблей над головой. Видно было, что он визжит от каких-то собачьих чувств. Должно быть, он думает, что Горький и Бенуа – главари. Он может покалечить их, убить!
Красин прыгнул с подножки на чьи-то плечи, с трудом опустился на землю.
– Господа, там Максим Горький! – закричал он. – Товарищи, там Горький! Спасите его!
Он бешено заработал локтями, но продвинуться не удалось ни на метр.
Толпа сносила его в сторону Летнего сада. В хаосе перемешались манифестанты и любопытные. Сквозь пар, клубящийся над городом, тускло светилась петропавловская игла. Красин уже потерял из виду Горького и Бенуа. Позади слышались рыдания. Он оглянулся и вздрогнул от ужаса: за плечом какого-то рабочего рыдало рассеченное лицо. Лицо рыдало от непоправимости того, что с ним произошло.
– Платок! Возьмите платок! – закричал не своим голосом Красин. Он чувствовал, что нервы отказывают ему.
Кто-то схватил белый платок, передал назад. Движение ускорилось, словно неведомая сила подхватила толпу и понесла ее вдоль Лебяжьей канавки, за которой в голубом и белом спокойствии стояли деревья и зашитые досками скульптуры Летнего сада. Со стороны Дворцовой площади донесся мощный ружейный залп.
– Господи! Что они с нами делают?
– Драгуны, псы! Русские вы аль нет?
– Палачи кровавые! Собаки!
– Вы бы так с японцами воевали!
– Мальчонку, мальчонку задавили!
– Убийцы! Сволочи! Бейте!
– Как скот режут!
Пехота зябла. После второго залпа ее работа, собственно говоря, была окончена. Пехотинцы прыгали, толкались, пытаясь согреться, обменивались шутками.
– Бухтин, Бухтин, чего рот разинул? Чичас галка залетит!
– Бухтин, Бухтин, вухи-то потри! Чичас отвалятся!
– Штаны-то подтяни! Эй, Бухтин!
Драгуны медленно, но верно отодвигали толпу от Троицкого моста. Пехотинцы спорили, сколько народу осталось на снегу – за сотню или меньше. Стали считать – выходило за сотню.
– Виктор, видишь драгуна? Больше всех старается. Попробуй-ка ему засветить!
Камень, пущенный с крыши двухэтажного дома, угодил Петунину по шапке. Даже не вскрикнув, тот свалился на шею коня. Конь прянул в сторону, вынес седока в боковую улицу…
