Сколько мягкости, благородства, патриархального величия в царе Берендее! Не верится, что этого удивительного старца, будто сошедшего с картины византийского письма, играет очень молодой актер.
Тяжелый серый занавес сомкнулся. В зале тишина. И вдруг аплодисменты шквалом обрушились на сцену, проникли за кулисы, разнеслись во всех уголках театра.
Зрители устремились к рампе. Рукоплескания, вызовы, крики «браво!» слились в тот необычный восторженный шум, который никогда и нигде не считается нарушением общественной тишины и покоя, а означает лишь полное единодушие.
Было бы неверным думать, что успех выпал только на долю Качалова — Берендея. Публика жарко приветствовала и других участников спектакля. Но в том не было новости. Многие артисты молодого театра к тому времени уже успели завоевать признание взыскательных московских зрителей.
Качалов был на особом положении. И совсем не потому, что был дебютантом.
Все обстояло гораздо сложнее. Вряд ли собравшиеся в зале знали, что то было не первое его выступление в Художественно-Общедоступном театре и что недавно сам Станиславский, которого нельзя было упрекнуть в несправедливости или в отсутствии вкуса, откровенно сказал Качалову:
— Вы совершенно испорчены провинцией и совсем не в тоне с нами. Мы не можем рискнуть выпустить вас в сколько-нибудь ответственной роли.
Суровый приговор! Станиславский произнес его после пробного выступления Качалова в двух ролях в пьесе «Смерть Грозного». По существу, то был вступительный экзамен для актера, только что принятого в театр.
Запоздалый экзамен после зачисления в труппу?
Да, как ни странно, случилось именно так: Качалова пригласили заочно, а потом с ним стали знакомиться ближе. И это знакомство сразу принесло горькое разочарование.
Впрочем, чтобы хоть несколько смягчить удар, Станиславский попытался «позолотить пилюлю»:
— Мы попробуем что-нибудь дать вам как дублеру. Пожалуй, роль Мороза, которая назначена Судьбинину.
Подготовить Качалова к роли Мороза поручили режиссеру Санину. Однако уже после трех репетиций режиссер заявил, что не стоит тратить драгоценное время напрасно.
— Играть такую ответственную роль вы все равно не можете и не будете! — убежденно сказал он.
Так за одним провалом следовал другой. А потом вдруг молнией вспыхнул триумф. И засияла слава. В лучах ее стал жить и творить великий артист.
Как это случилось? Привалило слепое счастье? Или проявилась скрытая закономерность, которая распознается не сразу и далеко не всегда?
Да и откуда родом он, сумевший даже не очень благозвучному своему псевдониму придать благородную красоту? Как удалось ему преодолеть рок злых неудач и уверенно зашагать по ступеням лестницы славы?
Много всяких вопросов возникает, когда задумываешься о судьбе истинного художника. Чтобы ответить хотя бы на часть их, проследим его жизненный путь.
На звоннице Николаевской церкви вольно гуляет ветер. Конечно, это он захлестнул веревку от одного из колоколов за выступ карниза.
Василий уже поправил веревку, однако не спешит спускаться. Высота влечет. Солнце тут особенно ласково, и оно смеется в блестящих пуговицах гимназического мундира. В парадном мундире не пристало помогать пономарю. Но ведь сегодня храмовой праздник. В такой день все позволено — семиклассник гоняет голубей, чтобы полюбоваться всполохом пестрых крыльев.
— Кшш! Кшш!..
Жирные голуби не желают покидать насиженных мест на перекладинах звонницы. Пришлось помахать фуражкой. Только тогда они суматошно взметнулись и так заплескали крыльями, будто зааплодировали.
Ветер теребит волосы на голове. Они очень светлые, с необыкновенным оттенком. Нет, не льняные, и не вроде пшеничной соломы, и не золотистые, а какие-то лунные. Глаза широко поставлены и тоже светлые, того неуловимо голубовато-серого цвета, что бывает у недавно распустившихся незабудок.
Лицо изменчиво. Во взгляде вспыхивали смешливые искорки, когда он махал фуражкой перед сизым толстяком, не желавшим отправляться в полет. Затем Василий посерьезнел, в раздумье замер у перил.
Вильна сверху кажется сказочной. Разные времена и народы оставили в городе свой памятный след. Среди неразберихи деревянных домов и домишек высятся каменные громады. Вот на макушке горы руины величественного замка литовского князя Гедимина. Невдалеке похожий на бастион крепости польский костел, в котором находится чтимая всеми католиками Остробрамская икона.
В предместье Антоколь, где струной протянулась река Вилия, блистают кресты нарядного храма Святого Петра и Павла. Его повелел воздвигнуть украинский гетман Михаил Пац, по подобию знаменитого собора Святого Павла в Риме. Более двух тысяч статуй и различных скульптур украшают этот храм. По соседству развалины дворца напоминают о канувшем в вечность владычестве воинственного гетмана Сапеги. Легендарное место! Там будто бы находилась Валгалла литовских богов.
Валгалла… Мифическое пристанище воинов, павших в сражениях. Подвиги бессмертны, и герои, свершившие их, как божества продолжают жить в потустороннем волшебном мире. Рано на рассвете, с пением петухов, они начинают свои развлечения — жестокие поединки.
Сверкают боевые доспехи. Звенят мечи. Вновь гибнут сраженные в кровавой потехе. Но ровно в полночь происходит чудо: воскресают убитые, заживают тяжкие раны. Обожествленные герои, во главе с всемогущим, мудрым богом Одином, усаживаются вместе за пиршественный стол.
Один — длиннобородый, одноглазый старец. В руке он держит копье, поражающее любую цель без промаха. На плечах его восседают черные вороны: алчный Гере и жадный Фреке. Бог богов только пьет виноградное вино, а кушанья отдает ненасытным волкам. Остальные участники пира довольствуются медом, которым угощают прекрасные валькирии.
Вино — чудесный напиток, сообщающий Одину дар поэзии. Из уст его льются слова священной руны:
Воображение уносит Василия в заоблачные края. Но земля решительно возвращает к себе. Над самой головой бухнул большой колокол. Густое «до» раскатисто громыхает по всему городу. Вдогонку торопливо несется перезвон средних и малых колоколов. Звук их летит на высоте «си».
«До-ооо… си-иии…» — вторит гимназист. Медный гул заглушает голос, все же певец в упоении раскрывает рот, стараясь попасть в унисон.
Вздрагивают веревки, привязанные к языкам колоколов. То одна, то другая, а то несколько сразу. Тонкий слух и ловкие руки у пономаря! Отлично исполняет он все четыре определенные уставом колокольные симфонии: обычный звон, торжественный благовест, веселый перезвон, тревожный трезвон «во вся тяжкие».
Сегодня, как положено в престольный праздник, православных христиан призывает в храм
