— Наплакался, Алексей Максимович? — спросил Бунин.
— Да ведь от злости плачу. Даже не ожидал от себя, что могу от злости плакать. Уж очень все злит кругом! Все возмущает, все, начиная с вагона для устриц, в котором привезли мертвого Антона Павловича, и кончая этой толпой и этими разговорами, от которых никуда не убежишь.
С Горьким довелось встречаться еще не раз. В начале 1906 года Художественный театр поехал на гастроли в города Европы. Играли в Вене, Праге, Варшаве и целый месяц в Берлине.
В то время в Берлине жил Алексей Максимович. Имя его уже было очень популярно за рубежом. В Берлинском театре играли пьесы на немецком языке — «На дне» и «Дети солнца». В витринах книжных магазинов были выставлены его книги, портреты и фотографии на бесчисленных открытках.
Выдающийся немецкий режиссер Макс Рейнгард, тогда еще молодой человек, обратился к Качалову с просьбой выступить на литературном вечере, посвященном творчеству Горького. Вечер устраивался в большом зале на окраине города, где собиралась обычно демократическая публика — учащиеся и рабочая интеллигенция.
Зал был переполнен. Алексей Максимович, прочитавший «Песню о соколе», был встречен несмолкаемыми овациями. Рейнгард исполнил на немецком языке монолог Луки из пьесы «На дне». Качалов читал «Буревестник» и «Ярмарку в Голтве».
Публика стоя приветствовала Горького. В зале раздавались оглушительные аплодисменты и крики «Хох!». Правда, большинство присутствующих не знало русского языка и не могло оценить ни текста, ни чтения автора. Но все пришли, чтобы увидеть живого Горького и выразить ему — художнику и борцу за свободу — свою признательность и любовь.
«На сцене ко мне, — писал Качалов в своих воспоминаниях об этом вечере, — подошел Карл Либкнехт и шепнул по-немецки:
— Хотите посмотреть уголок зоологического сада, зверей в клетке, здесь же в театре?
И он показал мне место сбоку в кулисах, откуда видны были сидящие в крайней литерной ложе, выходящей на сцену, сыновья кайзера Вильгельма во главе с кронпринцем. Он, прикрываясь занавеской от публики, внимательно, со злобно и глупо разинутым ртом уставился на Горького, читавшего «Песню о соколе». Рядом сидели офицеры его свиты и, поблескивая моноклями, тоже таращили глаза на Горького.
Помню, что в антракте за кулисами был разговор, что накануне на спектакле Художественного театра «Царь Федор» появился кайзер Вильгельм в парадной форме русского кавалерийского полка. Он был шефом какого-то нашего драгунского полка. Конечно, и там публика стоя приветствовала его криками «Хох!». И помню, что по поводу немецких социал-демократов Горький, смеясь, говорил, что они все рады кричать «Хох!» кайзеру и что, пожалуй, Каутский кричит громче всех».
И, живя за границей, Горький не порывал дружеской связи с Качаловым. С острова Капри он писал любимому артисту, что неизменно внимательно следит за ростом его прекрасного таланта, искренне радуется успехам на сцене и что ему «приятно смотреть на хорошего человека», который всегда как-то особенно и сердечно нравится.
Алексей Максимович звал Василия Ивановича приехать погостить у него в Италии, на острове Капри. «А между делом, — писал он, — сочиним пьесу. Драму из быта рыбьего. Хорошо было бы, если б явился и сам чародей Константин Сергеевич, — с ним можно бы таких делов наделать — Европа ахнет! Кроме шуток: приезжайте-ка сюда! Превосходно отдохнете, запасетесь здоровьем, бодростью, многому посмеетесь, многое удивит.
Поживем — славно! И Бунина Ивана тоже заставим пьесу писать, я уже говорил с ним: у него есть превосходная тема, и с вашими указаниями он бы в месяц славную вещь сделал. Сейчас он отправился отсюда в Японию. Знаете — он так стал писать прозу, что если скажут о нем: это лучший стилист современности — здесь не будет преувеличения.
Итак?
Приезжайте, просим душевно!..»
Только близкий, расположенный друг мог так горячо, сердечно писать, приглашать к себе погостить, делиться лучшими чувствами, как равный с равным.
Много лет спустя вспоминал Качалов и другую встречу с Горьким — в Москве, в начале Октябрьской революции. В Колонном зале Дома союзов кооператоры устраивали большой концерт. Алексей Максимович, благоволивший к кооператорам, попросил Качалова принять участие в концерте и привлечь других артистов, особенно Москвина и Грибунина.
— Уж очень они смешно «Хирургию» играют! Будет хорошая публика. Ленин будет в публике. А потом всем нам будет хорошее угощение. Кооператоры сумеют угостить. Банкет будет, — соблазнял Горький, зная, как туго жилось артистам в то голодное время.
Вечер прошел с громадным успехом. В артистической комнате Горький, стоя рядом с Лениным, обратился к участникам концерта:
— Ну вот, скажите, разве не чувствуете, какая уже огромная разница в публике? Ведь совсем же другое дело! Ведь приятно выступать перед этой новой публикой?
А потом Алексей Максимович смущенно сказал Качалову:
— А вы знаете, нашим кооператорам все-таки не повезло. По крайней мере сегодня, по-моему, никакого угощения не будет. У них там со светом что-то не вышло…
Действительно, оказалось, что в помещении, где должен был состояться банкет, на котором обещал быть и Ленин, погасло электричество. В Москве в те времена электроэнергия была в обрез и свет удалось дать только для Колонного зала, даже Кремль в тот вечер был погружен в темноту.
Сконфуженные кооператоры пытались достать свечи у Иверских ворот, где продавались церковные свечи. Но и там их не оказалось в достаточном количестве.
Алексей Максимович, уходя с концерта, шутливо сказал Качалову:
— Слабо пока у нас с электрификацией и с кооперацией. Но не будем терять надежды. Меня зовет Ильич поехать к нему, говорит, что у него есть какая-то необыкновенная, толстенная свеча, вот такая, — он показал ее толщину обеими руками. — Так что мы посидим с ним при этой свече. Помечтаем с ним об электрификации.
Много еще было встреч с Горьким. В одну из последних, после спектакля «Воскресение» в Художественном театре, Алексей Максимович обратился к Качалову и к другим «старикам» труппы:
— Вы положительно овладели секретом вечной молодости. Это потому, что вы умеете растить молодежь. У вас выросла такая молодежь, которая омолаживает весь театр. И, очевидно, не дает успокаиваться и стареть вам, «старикам». Оттого ваше искусство такое живое и молодое.
Эти слова Василий Иванович записал в своем дневнике.
Вещие то были слова!
ТРИ ПИСЬМА
Ширококрылых вдохновений
Орлиный, дерзостный полет.
«Сколько камней образуют кучу?» Старый вопрос схоластических споров. Не таков ли вопрос: «Сколько удачных ролей создают славу актеру?» Да что говорить о славе, если даже после грандиозного успеха на сцене Художественного театра Качалов не верил в свой талант.
И на шестой год премьерства в театре, сыграв царя Берендея, «двух баронов» — в «На дне» и «Трех сестрах», Юлия Цезаря, создав другие незабываемые образы, в то время когда имена Шаляпин и Качалов были символами равной значимости, он сомневался в доподлинности своей славы. Неудовлетворенность
