Шекспира, Дон Гуан в «Каменном госте» Д. С. Пушкина — вот далеко не полный перечень ролей, исполненных Качаловым в последующее время. Почти все роли были из классического репертуара, и каждая из них вплетала новые лавры в венок, венчавший прославленного артиста.
Артист стал властителем дум и чувств молодежи, взрослого поколения, передовой интеллигенции и тех зрителей, которых почему-то принято называть «широкими» или «массовыми».
Власть имени возникает не сразу, складывается исподволь, незримо, из различных, зачастую неуловимых факторов. Однако быстрое восхождение Качалова на вершину артистической славы можно объяснить одним свойством, которым он обладал полно: гармонией. Творческой и жизненной гармонией — бесценным сокровищем истинного художника.
Никто из артистов Художественного театра не был так близок мечтам Станиславского и Немировича- Данченко об идеальном актере, как Качалов. Закладывая фундамент нового театра, они говорили: «Нам нужны люди, любящие искусство, а не себя в искусстве, люди высокой этичности, могущие до конца отстаивать художественные идеалы».
Василий Иванович Качалов вполне отвечал таким требованиям.
Станиславский учил:
— Нельзя думать, что театр — это какая-то секта посвященных, что он оторван и отъединен от жизни. Все дороги человеческого творчества ведут к выявлению жизни. Каждому артисту надо разобраться и точно понять, что суть творчества — это ряд утверждающих жизнь положений.
Нельзя достигать вершин творчества, думая: «Я отказываюсь от жизни, от ее утех, от ее красоты и радостей, потому что подвиг мой — «жертва всему искусству».
Нет! Искусству не надо никакой жертвенности. В нем все увлекает, все интересно, все захватывает. Жизнь влечет к себе — она вдохновляет художника. Его сердце раскрыто для восторгов жизни.
Станиславский развивал свою мысль:
— Актер-творец должен постигать все самое великое в своей эпохе, понимать ценность культуры в жизни народа, сознавать себя его неотъемлемой частью, должен видеть вершины, куда стремится мозг страны — его лучшие современники.
И этим требованиям отвечал Качалов. Сердце его было открыто жизни настежь, он воедино сливался со своим народом, неуклонно стремился к вершинам культуры.
— Пусть неустанный труд будет руководить актером, будет его пламенем, его путеводным огнем! — наставлял великий учитель сцены.
Труд и творчество были неотделимыми понятиями для артиста Качалова.
А талант? И вдохновение? Разве не достаточно было этих даров для успеха на сцене?
Наука театра, созданная Станиславским, развивала талант, укрепляла вдохновение знанием. Но было еще нечто другое, делавшее Качалова неповторимым Артистом и Человеком с большой буквы. Это «нечто» — его гармоничность.
Трудно анализировать такое понятие, как гармонический человек. Еще труднее о том говорить, когда он художник. Все же вехи жизни Качалова позволяют, хотя бы пунктирно, определить его дорогу к славной вершине.
Как всякое горное восхождение, путь был нелегок. Временами приходилось испытывать горечь неудач, терять цель, снова ее искать, находить и настойчивее стремиться к сияющей выси.
Несмотря на встречные трудности, Качалов шел неизменно вперед. Шел вперед, никогда не изменяя заветам, которые Станиславский внушал артистам театра.
Что было главным на этом пути?
Люди.
Отношение Качалова к людям было свое, такое отношение можно определить наиболее точно словом «качаловское». Ржавчина равнодушия никогда не разъедала его жгучего интереса ко всему живущему.
«Звезды не боятся, что их примут за светляков». Не оттого ли Качалов был одинаково прост в общении со всеми людьми. Человек незаметный, не игравший большой роли в обществе, не был для него маленькой, не стоящей внимания личностью. Великие люди не подавляли его, он восхищался ими без низкопоклонства, и его жадный интерес к ним был лишь средством духовного обогащения.
Судьба баловала его интересными встречами в разных концах мира. Впрочем, это не заслуга слепой судьбы. Есть благородная закономерность в том, что выдающиеся люди влекутся друг к другу. Таланты взаимно обогащаются в общении и, наоборот, хиреют от любования собой в одиночестве, в чем тоже есть своя печальная неизбежность.
Частые, то короткие, то длительные путешествия и скитания по белу свету — на родине, по странам Европы и Америки обогащали копилку впечатлений Качалова. Многое уже довелось повидать, и он умел проникать в суть виденного внутренним взглядом художника.
Мелькали люди и города, перед глазами проходили страны и целые народы. Жизнь открывалась во всем своем многообразном движении и вызывала в душе артиста «цепную реакцию» творчества.
СЕРЕЖА
Дай Джим на счастье лапу мне…
Джим, как большинство его собачьих собратьев, наделен удивительным даром с первого взгляда угадывать нрав людей: у кого душа щедрая, нараспашку, у кого мелкая, трусливая, кто пришел с доброй целью, а кто со злым умыслом.
Наверно, поэтому он сразу приветливо замахал обрубком хвоста и радостно заурчал, когда к нему подошел незнакомец и ласково погладил по длинной вытянутой морде и, что было особенно приятно, пощекотал за ушами.
От синих глаз и золотистых волос незнакомца, казалось, исходило сияние. Он был лет тридцати, походил на юношу, вернее — на деревенского парня, нарядившегося в городскую одежду. Все называли его просто, лишь по имени, без отчества — «Сережа».
Сережа и Джим примостились на диване, вплотную прижавшись друг к другу. Сережа, одной рукой обнимая Джима за шею, а другой держа его лапу, приговаривал хриплым баском:
— Что это за лапа, я сроду не видел такой!
Пес, радостно взвизгивая, высовывал голову из-под мышки новоявленного друга и норовил лизнуть его лицо. Наконец Сережа поднялся, чтобы избавиться от бурной нежности, но Джим подскочил и все-таки успел еще раз лизнуть его в нос.
— Постой! Может быть, я не хочу больше с тобой целоваться, — отмахивался Сережа. — Что ты, как пьяный, все лезешь и лезешь!
Но широкая детски лукавая улыбка говорила о другом, что Сереже нравятся нежности Джима, что он и сам рад поиграть и повозиться с красавцем доберманом.
Так завязалась дружба Есенина с собакой Качалова. Случилось то ранней весной 1925 года, когда поэт впервые пришел к артисту. До того Василий Иванович никогда не встречался с Есениным и не знал его в лицо.
Однако стихи Есенина Качалов любил давно, с тех пор, как еще в 1917 году случайно прочел в каком- то журнале. С томиком есенинских стихов он никогда не разлучался в своих долгих заграничных поездках.
— Такое у меня было чувство к этой книжечке, — говорил Василий Иванович, — будто я возил с собой в чемодане горсточку русской земли. Так явственно, сладко и горько пахло от них родной землей.
Однажды писатель Б. Пильняк и артист В. Ключарев сказали Качалову:
— Приведем сегодня к вам Есенина. Он знает вас по сцене и мечтает познакомиться.
Друзья добавили, что последние дни поэт слишком поклонялся Бахусу, однако сегодня с утра пьет только молоко. Хочет прийти для знакомства непременно с ясной головой.
