— Хорошо, — откликнулся Фабиан — предоставим решать знатокам. Что вы скажете на это, мистер Аллейн? Может быть, мы просто теряем время? Добавляют ли наши воспоминания что-то к полицейским протоколам? Помогают ли они вам, хоть в слабой степени, искать дорогу к правильному решению?
— Безусловно, — ответил Аллейн. — Ведь этого нет ни в одном из имеющихся протоколов.
— А как вы ответите на мой третий вопрос? — настойчиво спросил Фабиан.
— Никак, — резко сказал Аллейн. — Но я очень надеюсь, что вы продолжите обсуждение.
— Итак, Терри, — проговорил Фабиан, — теперь слово за тобой.
— Слово о чем?
— Продолжай начатую тему. Скажи, в чем мы правы и в чем ошибаемся. Нарисуй нам, без предвзятостей, свой портрет Флосси Рубрик.
Фабиан снова посмотрел на портрет.
— Ты сказала, что это слепое изображение похоже на нее. Почему?
Не глядя на портрет, мисс Линн ответила:
— Здесь у нее глупое лицо. По-моему, это именно то, чем она являлась в действительности. Глупой женщиной.
Глава 5
ФЛОРЕНС РУБРИК ОТ ТЕРЕНЦИИ ЛИНН
Аллейна поражало в Теренции ее самообладание. Он был совершенно уверен, что, более чем все остальные, она не одобряла эти бесконечные дискуссии и внутренне сопротивлялась им. Но она отвечала на все его вопросы очень собранно. В отличие от окружающих она не склонна была к бесконечным исповедям, и чувство облегчения, которое они испытывали, выговорившись, было, судя по всему, абсолютно чуждо мисс Линн. Аллейн не желал сводить все к банальному полицейскому допросу. Он стремился сохранить позицию свободного наблюдателя. Теренция Линн ожидала четких вопросов, но, тем не менее, ее личный вклад оказался неожиданно весомым.
— Налицо, — констатировал Аллейн, — два диаметрально противоположных мнения. Лосс, если не ошибаюсь, сказал, что миссис Рубрик была хитрее стаи мартышек. Вы не согласны с ним, мисс Линн?
— Она знала несколько фокусов, — ответила Теренция, — и умела говорить.
— Со своими избирателями?
— Да. Она знала приемы. Ее речи звучали убедительно. Но со слуха. Не с листа.
— Я всегда думал, что ты писала их для нее, Терри, — с усмешкой сказал Фабиан.
— Если бы это делала я, они бы хорошо читались и плохо звучали. Я не знала приемов.
— Но тогда откуда они брались? — подал голос Дуглас.
— Она слушала радио и присваивала чужие фразы.
— Ей-Богу, так она и делала! — восторженно закричал Фабиан. — Вспомни, Урси, что говорил священник в речи о реабилитации? «Мы поможем им осесть на земле, вернуться на поля и в мастерские. Мы никогда не покинем их». Клянусь Богом, наглости у нее хватало.
— Это была скорее врожденная самоуверенность! — провозгласила Урсула.
— Вряд ли! — тихо откликнулась Теренция Линн.
— Ты несправедлива, Терри.
— Не думаю. Она хорошо воспринимала чужие мысли, но сама мыслила не блестяще и почти не разбиралась в финансовых вопросах. Она не имела ни малейшего представления, как будет финансирована ее система реабилитации.
— Здесь на помощь приходил дядя Артур, — сказал Фабиан.
— Разумеется.
— Он играл активную роль в ее общественной жизни? — поинтересовался Аллейн.
— Я уже говорила, — ответила Терри, — думаю, что это его и добило. Люди говорили о потрясении, вызванном ее смертью, но он был совершенно изношен при ее жизни. Я пыталась воспрепятствовать этому, но бесполезно. Ночь за ночью мы просиживали, работая над записками, которые она передавала. Причем она это совершенно не ценила.
В голосе ее звучали эмоции. «Ого, — подумал Аллейн, — кажется, она раскололась».
— Он так и не закончил свою работу, — продолжала она.
— Что ты имеешь в виду, Терри? — удивился Фабиан. — Какая работа?
— Его эссе. Он начал цикл из шести эссе о пасторальной тематике в поэзии времен королевы Елизаветы. До этого он написал поэму о плато в елизаветинском стиле. Это была его лучшая вещь, как он считал. Он писал очень ярко.
— Терри, — сказал Фабиан, — ты меня озадачиваешь этими откровениями. Я, конечно, знал, что его литературный вкус очень изыскан. Но — эссе? Интересно, почему он никогда не говорил об этом мне?
— Он был очень чувствителен в этом вопросе и избегал говорить о работе, пока не завершил ее. А эссе в самом деле были очень хороши.
— Мне бы хотелось знать об этом, — заметил Фабиан. — Жаль, что он не поделился со мной.
— Я думаю, он должен был иметь хобби, — вступил в разговор Дуглас. — Конечно, он не мог заниматься спортом, так что оставалось только писать.
— Они так и не были закончены, — с глубоким сожалением в голосе продолжала Теренция. — Я пыталась помочь, записывала под его диктовку, потом печатала, но он быстро уставал, и всегда находились более срочные дела.
— Терри, — внезапно проговорил Фабиан, — я, кажется, был к тебе чертовски несправедлив?
Аллейн увидел, как овал лица Теренции изменился.
Это было лицо стэффордской пастушки цвета холодных сливок. Брови и глаза выделены темным, рот — словно твердый алый завиток…
Загадочное лицо, маска, обрамленная аккуратной шапочкой черных волос.
Она сказала:
— Я очень старалась не осложнять положения.
— О люди! — промолвил Фабиан, бросая взгляд, полный нежности и боли, на Урсулу. — Вы всегда создаете трудности.
— Мы? — переспросила она. — Я и Терри?
— Кажется, обе, — согласился он.
Дуглас внезапно подал голос:
— Я не пойму, о чем речь.
— Это неважно, — сказала Теренция, — все равно уже ничего нельзя изменить.
— Бедная Терри, — сказал Фабиан, но, казалось, мисс Линн не очень-то отреагировала на сочувствие. Она вновь взялась за работу, и ее спицы зазвенели.
— Бедная Терри, — подхватил Дуглас игриво, но неловко и снова сел рядом с ней, положив большую мускулистую руку на ее колено.
— Где эссе? — спросил Фабиан.
— Они у меня.
— Я бы хотел их прочесть, Терри. Можно?
— Нет, — холодно ответила она.
— Терри, не будь занудой!
— Мне очень жаль, но он доверил их мне.
— Я всегда думал, — вдруг разоткровенничался Дуглас, — что они с Флоренс были идеальной парой. Они очень любили друг друга. Дядя Артур считал ее такой разумной. Всегда говорил всем, какая она замечательная. — Он хлопнул Теренцию по колену. — Разве не так?
— Да.
— Да, — сказала Урсула, — говорил. Он ею очень восхищался. Ты не можешь отрицать этого, Фабиан.
— Я и не отрицаю. Невероятно, но факт. Он был о ней очень высокого мнения.
— Он ценил в ней качества, которых сам был лишен, — уточнила Теренция. — Жизненную силу. Инициативу. Энергию. Популярность. Наглость.
— Вы судите предвзято, — яростно сказала Урсула, — ты и Фабиан. Это несправедливо. Она была доброй. Доброй, теплой и благородной. Она никогда не бывала мелкой или злобной, и как можете вы оба, которые стольким обязаны ей…
— Лично я ей ничем не обязана, — парировала Теренция. — Я выполняла свою работу хорошо. Ей просто повезло, что она нашла меня. Я признаю, что она была доброй, как бывают тщеславные люди. Она прекрасно сознавала, насколько она добра.
— А благородна?
— Да. Вполне.
— И неподозрительна?
— Да, — произнесла Теренция после паузы, — думаю, что так.
— Тогда я думаю, что стоит пожалеть Флоренс Рубрик, — отважно сказала Урсула. — Я правда так считаю, Терри.
— Я так не считаю, — ответила Теренция, и впервые Аллейн уловил в ее голосе гневную ноту. — Она была слишком глупа, чтобы понимать, какой счастливой она была… могла бы быть. Она была словно землевладелец, живущий вне своей земли.
— Но она ведь не просила тебя вмешиваться в эти дела.
— О чем вы спорите? — спросил практичный Дуглас. — Чему это поможет?
— Ничему, — откликнулся Фабиан. — Нет никакого спора. Давайте продолжать.
— Но ведь именно ты организовал этот стриптиз, Фабиан, — подчеркнула Урсула. — Всем нам пришлось пройти через это. Почему же Терри позволено уклониться?
Она взглянула на Теренцию и нахмурилась. «Красивая девушка», — подумал Аллейн об Урсуле. Ее волосы медными прядями обрамляли шею и затылок. Глаза были большие и выразительные, рот подвижный. Она напоминала медальон викторианской эпохи, причем сходство усиливали изящество и свежесть цвета лица и тонкая грация длинной шеи и точеных рук. В ней было что-то от капризной и гордой дамы той эпохи. Эти особенности не всегда сочетались с ее современной манерой речи. Казалось, подумал Аллейн, она знала, что будет неизбежно
