я. Днем, на глазах у взрослых, паиньки, а по вечерам с куском кирпича вылавливают обидчиков. Поодиночке.
Моих мозгов тогда хватало только на то, чтобы понять: в группе и попасться легче, и все равно никому доверять нельзя. Ты к нему со всей душой, а он тебе: «Муха» да «Му-у-уха!» В общем, тяжко мне жилось до тех пор, пока не понял: любить и уважать себя за отличную учебу и душевную отзывчивость никого не уговоришь. Никогда. Коль ты с виду муха, то в орлы тебе не выбиться. «Аякс нон каптат мускас!» — на латыни. Одна врачиха научила — «Орел не ловит мух». Это к истории вопроса. Значит, любить не заставишь.
Но вот заставить бояться — можно. Есть такая муха — цеце называется.
Так ей и слона завалить как нечего делать. Жутко ядовитая. Мои собственные способности в этой области дошли до меня в двенадцать лет с небольшим.
Когда я, воюя со всем миром, впервые сознательно хотел искалечить человека.
Человека звали Вальком — то ли от Валентина, то ли от Валерки, уже не помню. Был он старше меня на пару лет и длиннее сантиметров на двадцать.
Так вот, Валек звал меня не Мухой. Он другую кликуху мне приклеил: Клитор.
Я тогда еще не знал, что это такое, но смеялся вместе со всеми. Смеяться первым — самый эффективный способ обуздать злоязыких: они ж не для того тебя цепляют, чтобы ты радовался. И если ты в ответ на укусы смеешься, у них весь кайф пропадает, и они от тебя отстают. Но в данном случае этот прием не сработал. Они видели, что я не понимаю, о чем речь. И им это ну о-очень нравилось.
Пока я выяснил — а было это в те времена непросто, — что такое клитор, время ушло. Объяснять Вальке, что не нужно меня так называть, было поздно.
Он уже и сам привык, и дружков приучил. Почему-то они никак не хотели понять, насколько это не правильно: дразнить и унижать. Почему-то им нравилось делать больно. Все садисты душой рабовладельцы. Унижая — владеют.
Самым кайфом для Валька и его шпаны было позвать меня: «Эй, Клите-ро-о-ок!»
— когда я болтал с девчонками.
Сначала я хотел просто сбежать. Но сменить район и школу матушка не могла. Наш барак уже лет десять как планировался под снос, а снос означал приличную квартиру. Тогда я начал прогуливать школу: пока дразнильщики учились, я гулял, а когда гуляли они — сидел дома. К счастью, меня понял один человек. Яков Львович Гершензон. Историю преподавал. Не он был у нас классным руководителем. Но вот именно он мне меня и объяснил. Специально пришел к нам домой, когда матушки не было, и сказал:
— Ты свою жизнь сам выбираешь. Хочешь сбежать от проблемы — твое право. Но ты вот сначала такую задачку реши. Допустим, идет военная эскадра. Четыре корабля. У самого лучшего скорость — сорок узлов. У второго — тридцать, у третьего — двадцать, а у четвертого — десять. Спрашивается, с какой средней скоростью идет эскадра?
С арифметикой у меня никогда проблем не было, и я быстренько сосчитал в уме, едва успев удивиться легкости вопроса:
— Сто на четыре — двадцать пять узлов. Среднее арифметическое.
— Ну да? Это как же может быть, если четвертый корабль может дать только десять?
— Ну десять. — Мне стало обидно, что так легко купился. — При чем тут это?
— А при том, — вздохнул Яков Львович, — что средняя скорость группы и жизнь племени определяется самыми слабыми. Поэтому гнобить, кусать и унижать самого слабого, медлительного или глупого — закон стаи. Закон природы, которая ни греха, ни жалости не ведает. У нее порядок простой: не можешь выжить — загибайся, но не мешай другим. Иначе как заставить людей делаться сильнее? Уговорами и жалостью? Но можно ли уговорить изначально ленивого человека крутиться быстрее? Нет, пока он сам этого не захочет. А ты представь, что та эскадра не просто так гуляет, а спешит на помощь целому городу? Не успеют — тысячи женщин и детей погибнут. Но достаточно адмиралу бросить самый хреновый корабль, и скорость остальных сразу вырастет вдвое! Ты бы, если в твою маму шли спасать, как решил?
Я промолчал.
— Хотя экипажу тихохода, конечно, обидно, — признал Гершензон. — Но что поделаешь? Во всяком случае, останавливаться, становиться второгодником — совсем глупо. Самого себя топить? Мало того что самый слабый, так еще и самым тупым делаться? И еще. Ошибка думать, что тебе плохо — как никому больше. Ты просто представь себе: сколько тысяч и миллионов мальчишек в мире травят дразнилками. Представь хотя бы тех, кого и симпатизируя зовут «жиденок»?
В общем, убедил он меня. Хотя и не совсем в том, в чем собирался.
В честной драке мне Валька бы не одолеть. Он не из слабаков был, плюс два года и двадцать пять килограммов в его пользу. Но не арифметика, вывел я, тут решает. Я устроил ему засаду между гаражами. Сначала оглоушил (носок с песком), а потом сбросил с крыши гаража кирпич и сломал ему ногу.
Укоротил как бы. Анатомию я тогда знал слабо и перестарался так, что уложил его в койку на три месяца. Переборщил, но не угрызаюсь. Вернее, не очень. А еще точнее: редко. А если уж совсем честно: сейчас меня смущает только то, что все это я из-за самого себя сделал.
Подозрениям Валька на мой счет никто из взрослых не поверил. Отличник, малявка — и такое? Быть того не может!
Зато до ребят предупреждение дошло. С одного раза. Забавно, но если в меня сейчас так прозвали, я бы, может, и не возникал.
Но с тех пор запомнил крепко: если вляпался и тянешь группу назад — выкручивайся сам.
Короче, в военное училище я поступал не только потому, что там пайка и форма, а матушке моей было трудно заработать на двоих. Я туда пошел ради особого армейского братства. Насмотрелся кино и верил, что оно там в обязательном порядке. Естественно, братства в скудной и тоскливой курсантской, а потом гарнизонной жизни оказалось не больше, чем в любом московском дворе. «Кто с нами не пьет, тот против нас». Вообще армия в мирное время в нищей стране — это среднее арифметическое из лизоблюдства и неутоленных амбиций. Банка варенья и чайная ложка дерьма.
Еще я шел в армию наперекор. Потому что предупредили: могут не взять — из-за роста. Взяли. Обучили. Но там-то я и понял, что никогда не стать мне полноценным офицером. Врубаетесь? Рост везде имеет значение, но в армии — особенно. И фразочкой «расчет окончен», и осознанием того, что на правом фланге смешней меня не выглядит никто, я насытился по горло. Все прекрасно знают, что мозги и способности от роста не зависят. Однако если ты невысок, ты всего лишь Теркин, Швейк... Везде, во всем мире так. Ах, да знаю я, знаю, что и Наполеон, и Суворов, и Сталин, и масса других низкорослых докарабкались до самого верха. Но меня-то карьера ради компенсации четырнадцати сантиметров не привлекала. Усилия слишком непропорциональны цели. Мне всегда хотелось сущей малости: быть как все. В единстве формы (роста) и содержания (мозгов). Стать для ближних обычным, а не малявкой, который — смотри ж ты! — может то же, что и нормальные. И даже — сверх того.
С годами желание доказывать недоказуемое пропало. По-прежнему первым и громче всех смеялся я над намеками и подколками насчет своего роста и субтильной на вид комплекции. Но уже не выслеживал обидчиков. Всех не перекалечишь.
Правда, позже, когда попал в Чечню, а там мне выпало попасть в спецотряд Пастуха, повезло. Если такое можно считать везением. На войне армия поляризуется: варенье отдельно, а дерьмо — подальше от боя, поближе к начальству и складам. Нормальный процесс. Не всегда, конечно. Есть варианты. Но все ж таки там от друга, прикрывающего тебе спину, зависела не карьера и не только жизнь. Но и смерть. Кто там побывал, тот знает, какой разной она может быть. К тому же Пастух помог мне осознать ценность моих особенностей. Он меня, именно меня искал для своего спецотряда. Потому что в каждой боевой части, а особенно в спецназе, в разведке, просто необходимо иметь хотя бы одного маленького, узкого и верткого, но умного. Просто ради выживания группы необходимо.
Любого здоровяка можно заменить, взявшись вдвоем или втроем. А малявку как заменишь? Распочкуешься, чтобы в щель пролезть или на ветке притаиться?
Когда меня стали по-настоящему ценить именно за комплекцию, пришло умение ею пользоваться и несколько даже гордиться.
А потом когда Пастух с нашей помощью разоблачил высокопоставленных жуликов в чеченских мундирах, весь наш спецотряд с треском вышибли из армии. За неподчинение боевому приказу. Наверное, я был
