сценах, позволяет предположить определенную достоверность изображения.
Хроники тех лет сообщают, что Вильгельм имел бравую, но вместе с тем величественную осанку, голос грубый, но речь простую и доходчивую. Умея недвусмысленно излагать свои мысли, он вместе с тем был неразговорчив. Суровый и целомудренный, он имел одну лишь страсть, за чрезмерное увлечение которой нередко порицали его церковники, — охоту. Импульсивный, он был способен умерять свои страсти, когда того требовали соображения высшего порядка, и никогда не злился без причины. Его решительность и хладнокровие на войне давали ему явное преимущество перед большинством противников. От своих предков он унаследовал отвагу, вызывавшую восхищение. Эскорт, сопровождавший и защищавший его в сражении, насчитывал не более десяти человек, иногда уменьшаясь до четырех. Когда в сражении под ним была убита лошадь, он продолжал биться как пехотинец, нанося мечом противнику удары, достойные героя эпической поэмы. Его врожденным свойством была поразительная способность усваивать новое, позволявшая ему быстро ориентироваться в самых непредвиденных ситуациях, добиваться своего и эффективно использовать к собственной выгоде опыт и идеи, заимствованные у других. Это был уравновешенный, методичный, дисциплинированный и расчетливый человек, ужасные вспышки гнева которого редко случались без веской причины. Он обладал доведенным до цинизма искусством играть на исконной взаимной вражде отдельных феодальных родов, противопоставляя их друг другу. У него было мало приятных качеств, поэтому многие историки испытывали к нему вполне понятную антипатию. Он веселился, сообщает Ордерик Виталий, только за столом, но и там оставался трезвым, питая особое отвращение к опьянению. Никогда, по сообщению того же автора, он не пил больше трех кубков вина за одну трапезу. Он любил долгими зимними вечерами у себя в замке в Фалезе посмотреть представление жонглеров или послушать пение под звуки арфы. Малейшая насмешка выводила его из себя; что же до обид, то он не простил ни одной из них.
Вероятно, его трудное детство вселило в него глубокий пессимизм, которым частично объясняются беспощадность, присущая его характеру, сознательная жестокость, иногда — преднамеренные измены. То упорный, то уступчивый, он вместе с тем никогда не позволял отвратить себя от предпринятого начинания. Он был постоянно неутомим, и последнее слово всегда было за ним. Он был реалистом до мозга костей, умея извлекать урок из любой неудачи, снова и снова принимаясь за дело с таким терпением, что в конце концов неуспех оборачивался для него не меньшей пользой, чем успех. Он внушал своему окружению мысль о необходимости беспрекословного подчинения. На протяжении многих лет своего правления Вильгельм неукоснительно следовал идеалу государя—гаранта мира и справедливости на земле. Когда с годами силы его пошли на убыль, ему довелось познать превратности судьбы, и все же на протяжении всего долгого его правления никто в полной мере не преуспел в попытках противиться ему.
Если не препятствовали важные дела, Вильгельм старался каждое утро быть на мессе, а потом еще и на вечернем богослужении. Приближенное к нему духовенство превозносило его набожность. Как рассказывает Гильом из Пуатье, познав премудрость Писания, он вкушал его сладость; глубоко почитая таинство исповеди и причастия, он радел о нерушимости христианской веры, ревностно преследуя ересь, не упуская случая поддержать правое дело Церкви. По-другому отзывались о нем побежденные: англичанин Генрих Хантингдонский, отдавая должное деловым качествам Вильгельма Завоевателя, обвинял его в амбициозности, корыстолюбии, гордыне и бесчеловечности. Вильгельм понимал, что может извлечь для себя пользу из авторитета Церкви, сотрудничая с нею, но вместе с тем и контролируя ее достаточно эффективно, чтобы однажды не оказаться ее узником. Это глубокое убеждение (о чем свидетельствуют его отношения с Ланфранком) сочеталось в нем с твердой верой, зиждившейся на нескольких фундаментальных догмах и удивительным образом свободной от суеверия. Вильгельм видел большую пользу для себя в том, чтобы рядом с ним находился просвещенный и добродетельный клирик. Возможно, сознавая свои слабые стороны (недостаточное образование, полное отсутствие интереса к теоретическим вопросам), он старался окружить себя компетентными людьми, а их могла предоставить ему только Церковь. Он приглашал их к себе отовсюду, проявляя при этом космополитизм, которым отличался его век: в 1066 году почти все крупные монастыри герцогства находились под управлением аббатов, родившихся за пределами Нормандии. Он удачно подбирал кандидатов на высшие церковные должности, умея привязать их к себе дружбой, на которую был весьма щедр, и расставался с ними только в случае их предательства, с чем он в отличие от многих других государей того времени сталкивался крайне редко.
Церковный собор в Реймсе занялся рассмотрением еще одного вопроса, на первый взгляд не связанного с проблемой, вызванной женитьбой герцога Нормандского, но оказавшегося переплетенным с ней и косвенным образом содействовавшим ее решению. Речь шла о еретических заблуждениях некоего монаха Беренгария, преподававшего в школе города Тура. В числе заподозренных в приверженности этой ереси оказался и Ланфранк, когда-то учившийся у Беренгария. По требованию Вильгельма Ланфранк отправился в Рим, дабы очиститься от обвинений в ереси, а заодно и предпринять определенные шаги для решения вопроса о бракосочетании герцога. Как и следовало ожидать, тот на церковном соборе в Риме сумел доказать собственную приверженность истинной вере, попутно напомнив папе о ревностном служении Церкви своего господина — герцога Нормандского Вильгельма. Таким образом, наметилось сближение с Римом. А тем временем, пока Ланфранк пытался получить разрешение на брак Вильгельма, тот уже договорился с Балдуином об условиях заключения брачного союза. Свадьба состоялась, по всей видимости, в 1051 году. Нормандское посольство прибыло встретить принцессу Матильду на границе герцогства. Бодуэн лично сопровождал свою дочь. Оба кортежа встретились в замке Эв, где невесту официально представили членам нормандского двора, а также Арлетте и Эрлуэну де Контевилю, продолжавшим поддерживать тесные отношения с Вильгельмом. В состоявшейся вскоре затем церемонии бракосочетания, видимо, не участвовал ни один из прелатов. Вероятно, негативное отношение Може, если не всего епископата, к выбору невесты заставило герцога доверить проведение церемонии простому капеллану. Затем новобрачные отправились в Руан, где их с радостью встретило население.
Так для Вильгельма и его молодой супруги началась семейная жизнь, продолжавшаяся тридцать два года. Брак этот оказался исключительно прочным, не в пример многим другим правящим семействам той эпохи. Вопреки клеветническим слухам, получившим распространение позднее, уже в XII веке, Вильгельм, по всей вероятности, сохранял безупречную верность Матильде. Он был одним из немногих правителей своего времени, не оставивших после себя ни одного бастарда. С ним пресеклась нормандская традиция заключения невенчанных браков «по датскому обычаю». Не раз за годы своего правления Вильгельм доверял Матильде ответственные политические дела, рассматривая ее как сотрудницу на троне. Она служила для него моральной опорой и, быть может, давала полезные советы. Вильгельм отнюдь не был нежной натурой. Еще долго после его смерти ходили слухи о том, сколь жестоко случалось ему обращаться с Матильдой: говорили, что однажды он, вне себя от ярости, таскал ее за волосы по улицам Кана... Он, несомненно, страстно любил свою жену как рано созревший и наделенный необузданным темпераментом человек, к тому же властный и ревнивый. Матильда, в свою очередь, была типичной представительницей ранней феодальной эпохи — неистовая, страстно увлеченная охотой и верховой ездой, сознающая себя любимой за крепость духа и тела, за правоту суждений и плодовитость. Ничего романтического в жизни этой супружеской пары не было.
У них было десять детей, в том числе четверо сыновей. Трое из них, Роберт, Ричард и Вильгельм, а также, по крайней мере, первая из дочерей[15], родились до 1066 года.
После смерти Магнуса Норвежского его преемник Харальд Хардрада, Суровый, возобновил свои притязания на английскую корону. Он, отличаясь непостоянным, но грозным нравом, заслужил репутацию последнего из викингов. До восшествия на трон он бороздил дальние моря, добираясь до арктических широт, командовал личной гвардией василевса, а затем византийской армией, сражавшейся против арабов на Сицилии, считался любовником императрицы Зои и женился на дочери новгородского князя. Он сражался в своем синем облачении на вороном коне, растрачивая богатырские силы в безрассудных авантюрах против мира, оставлявшего все меньше и меньше шансов авантюристам его пошиба. В 1047 году его флот курсировал у южного побережья Англии, а в 1049 году он совершил рейд на Кент, всякий раз находя прибежище в территориальных водах Фландрии. Какую игру вел Балдуин V, допуская это? И какова была закулисная роль Эммы, жившей у него на положении беженки? А что затевал Годвин, старший сын которого, Свен, изгнанный из Англии по решению витенагемота, скорее всего, находился у Харальда? Какое влияние
