Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного

весьма важно, чтобы о его здоровье составилось хорошее мнение — иначе иностранцы не будут его бояться. Вот почему, когда я прибыл к нему с прощальным визитом, он выглядел гораздо лучше, чем в первую нашу встречу».

Этот портрет может быть дополнен описанием другого путешественника, Антуана Жефруа: «… Упомянутый король Сулейман в настоящее время выглядит лет на пятьдесят или около того. Он — высокого роста, мелкокостный, худой и непропорционально сложенный; лицо — сильно загоревшее; голова — обрита так, как это делают все турки, то есть оставлен лишь чуб, свисающий с макушки; делается же это для того, чтобы на голове лучше сидел тюрбан, обычно белого цвета и изготовленный из полотняной ткани. У него высокий и широкий лоб, большие черные глаза, большой орлиный нос, длинные рыжие усы, подбородок, постриженный ножницами, но не выбритый. Он меланхоличен и желчен, молчалив и мало смеется. Довольно грузен и неловок, не склонен к телесным упражнениям. Впрочем, имеет репутацию человека добродетельного, доброго по отношению к своим близким, чтящего свой закон (то есть шариат. — Ф. Н.), умеренного в своих потребностях, любящего мир и тишину более, чем кто- либо из его предшественников (что турки ставят ему в вину, подозревая его в малодушии). Его считают мягким и человечным, дорожащим своим словом и всегда исполняющим обещания, легко прощающим тех, кто его обидел. Его любимое времяпрепровождение — чтение книг по философии и праву. В законах он знает толк, да так, что его муфтий ничему больше не может его научить. Он не слишком щедр, а по сравнению с его предшественниками скорее скуп. Он позволяет руководить собою тем, кого любит и кому верит, хотя порой бывает и упрямым, и упорным. Три раза в неделю ему читают истории из жизни его предков и предшественников, в сочинениях такого рода он не терпит ни лжи, ни лести, но требует, чтобы там была одна незамутненная правда». Портрет поучительный и к тому же достойный столь великого государя!

Султан — прежде всего вождь политический и вождь религиозный. Политический — поскольку он господин Османской империи, которой повелевает либо лично, либо через посредство великого визиря и других визирей. Все живущие в Империи — его подданные, и ему принадлежит абсолютное, безапелляционное право казнить их или миловать. Религиозный — в силу того обстоятельства, что после завоевания Египта и устранения последнего халифа из династии Аббасидов он стал повелителем правоверных, представителем Бога на земле и главой суннитской мусульманской общины^{144}. Сочетание первого со вторым сделало из носителя султанского титула особу почти священную, достойную обожания. И народное обожание султана — во всяком случае, со стороны турок — в течение всего XVI века есть бесспорный исторический факт. Однако это обожание, связанное не только с двойным престижем титула, но и с личными свойствами его носителей, постепенно сходит на нет в XVII веке, когда одни султаны демонстрировали полную неспособность к государственной деятельности, другие — душевную неуравновешенность, а третьи, затевая нововведения, наталкивались на сопротивление достаточно влиятельных слоев населения, кровно заинтересованных в сохранении status quo. Смерти были преданы Осман II, зачинатель непопулярных реформ, и Ибрагим I, явный дегенерат. Другие султаны прощались не с жизнью, но всего лишь с троном вследствие народных волнений или военных переворотов.

Впрочем, примеры, соблазнительные для подражания, всегда подают верхи. В принципе, наследником султана в момент его смерти становится старший сын усопшего. Однако по причине многоженства и большого числа наложниц мужское потомство обычно намного превышало потребность в одном наследнике, а потому помимо официального наследника появлялись или, по меньшей мере, могли появиться другие претенденты на трон, что было чревато мятежами, междоусобицами и в конечном счете развалом Империи. С целью предотвращения беды Мехмет II издал так называемый «братоубийственный закон», согласно которому новый султан получает право, с одобрения улемов (религиозных авторитетов), предать смерти своих братьев как явных или потенциальных мятежников в целях сохранения единства Империи. Закон, безусловно, варварский, что, впрочем, не помешало ему стать весьма эффективным орудием государственного интереса. Та идея, что «предпочтительнее потерять принца, чем провинцию», вероятно, вдохновляла законодателя^{145}. Впрочем, введена была она в политический обиход вовсе не турками — она была хорошо известна и арабам, и в Византии, и даже в некоторых западно-христианских королевствах. Турки еще до Мехмета II тоже находили ей применение, но относительно редко, причем только тогда, когда открытый мятеж претендентов действительно имел место. Сам Мехмет II без колебаний умертвил двух своих братьев; Баязид II казнил своего племянника Огуза, сына знаменитого принца Джема, который также восстал против своего брата. После смерти Огуза Баязид II казнил и трех из своих сыновей — тех, что подняли против него восстание. Его сын и преемник Селим I (1512–1521) в течение первых нескольких месяцев своего царствования повелел казнить четверых своих племянников, двух братьев, а немного спустя — и трех сыновей-мятежников. При восшествии на престол Сулейман Великолепный предал смерти племянника и двух внучатых племянников, затем двух своих сыновей, Мустафу и Баязида^{146} , вместе с их сыновьями, повинными, как и их отцы, в мятеже. Мурад III устранил пять своих братьев, но грустный рекорд все же принадлежит не ему, а Мехмету III, который в 1595 году в день своего воцарения перебил девятнадцать своих братьев. В XVII веке Мурад IV уничтожил всего лишь троих из оставшихся у него братьев^{147}. С начала XVI века по конец XVII всего, согласно султанским повелениям, было истреблено шестьдесят принцев из правящего дома Османа. Картина, конечно, мало поучительная, но она никого из современников, как кажется, не повергала в шок. Цель в их глазах оправдывала, по-видимому, средства, а результат известен: Империя сохранила единство и территориальную целостность.

Истребив соперников, султан может царствовать, не опасаясь мятежей — разве что со стороны собственных сыновей. Он спешит заручиться поддержкой янычар, которым преподносит — по традиции, установленной Баязидом II, — «дар радостного восхождения на престол», который, помимо подарков, содержит значительную денежную сумму, а иногда и увеличение платы за службу. Итак, султан получает полную возможность отдаться государственной деятельности или предаться любимым развлечениям и занятиям. Так, для Селима I и Сулеймана Великолепного — это помимо военных походов (в которых они принимают личное участие) еще и дела имперского управления, но также — поэзия и увлечение строительством; для Селима II — удовольствие хорошо поесть; для Мехмета III и Ибрагима I — наслаждения гарема^{148}; для Мехмета IV — охота и т. д. Имеется достаточно четкое различие между султанами XVI и XVII веков. Первые — деятельны, убеждены в величии стоящей перед ними задачи, посвящают себя служению интересам Империи и ставят их превыше всего, лично занимаются государственными делами, как военными, так и гражданскими, окружают себя поистине замечательными министрами, выдающимися военачальниками и флотоводцами; Стамбул в их глазах — это прежде всего деятельный и динамичный центр Османской империи. Вторые (за исключением Мурада IV, который во второй половине своего царствования проявил себя как поистине великий султан) — бесхребетные, безвольные, не способные к инициативе существа, а потому и находящиеся под властью либо женщин (неважно — матерей, жен или наложниц), либо своих фаворитов; они замкнуты в стенах стамбульского дворца, тяготятся вопросами управления Империей, возлагая его на своих фаворитов, а порой и на фаворитов своих фаворитов; доверяют командование армией и флотом людям совершенно бесталанным; деньги тратят без счета на личные причуды и оставляют в небрежении свою столицу. Нет поэтому ничего удивительного в том, что Османская империя терпит поражение за поражением как в области политики, так и на театрах боевых действий, и в том, что внутреннее положение идет от смуты к смуте как в столице, так и в провинциях.

Султан — бесспорный и единственный глава Империи. Имя нового султана провозглашается одновременно с оповещением о кончине его предшественника, после чего он торжественно шествует в мечеть Эюба, где подпоясывается мечом, который служит символом его светского и религиозного могущества. Затем он принимает клятву верности от самых высоких сановников Империи, которых вправе по собственному усмотрению оставить на прежних постах, переместить в должности или отправить в отставку. Наконец, он со своей супругой (или супругами) и наложницами водворяется в Серале, между тем как жены и наложницы покойного султана переселяются в Старый Сераль. Отныне он живет здесь в окружении своего «дома», включающего, помимо его семьи в прямом смысле еще большое число пажей, всякого рода служителей и рабов^{149}.