Битва в горах

— Был у меня помощник, — сказал дядюшка Гергей, — он и окрестил. Они с медведем, почитай, кажную неделю встречались и беседовали о том, о сем. Сам я тоже свел с ним знакомство, но любить не любил. Брезгал я им — бывало, как завижу, сразу повернусь и пойду в другую сторону, лишь бы с глаз долой.

Андраш снова расхохотался и сказал:

— В корчму с ним, стало быть, не хаживали?

— Нет!

— А он, должно, не дурак выпить.

Так они пошучивали, прохаживались насчет медведя, потом развели огонь и помаленьку задремали. Звезды еще светили, ближе к утру налетел теплый ветерок с юга и затянул их облаками. На заре облака уже клубились вовсю, тесня друг дружку.

А под облаками стояла теплынь.

Дождь хлынул внезапно, молнии рассекли небо на юге, перепуганные овцы лепились друг к другу, словно сырые клецки.

Дядюшка Гергей укрылся под старым, покореженным деревом, Андраш — с ним рядом. Местечко посередке облюбовал Фьють. Они стояли и ждали, пока утихнет хоть малость. А когда утихло, дядюшке Гергею пришло время собираться домой.

Только он отошел, выглянуло солнце. Припекло так сильно, что все вокруг разом утонуло в тумане. Овцы шли, словно в облаке, а когда останавливались пощипать сочной травки, облако зависало над ними.

Радость разлилась в природе, и Фьють, маленький пес, разбухал от этой радости, словно почка на дереве. Он прыгал, носился взад-вперед; то играл с овцами, то мчался к реке, точно собираясь прыгнуть с одного берега на другой, чтобы обратить свой восторг в радугу над шумной водою.

— Ну и скачешь же ты, однако! — сказал ему Андраш.

Он бы и сам не прочь попрыгать, да как-то неловко перед самим собою. Жену вспомнил: как раз теперь, должно быть, кормит малыша грудью. Когда он вернется с гор, парнишка уже не будет сосать грудь — вырастет к тому времени!

«Может статься, и мир помаленьку получшает…» — пришло ему на ум.

Пес прервал его раздумья.

— Гав, гав, гав!

Он тявкал лихорадочно и отрывисто, словно отгораживаясь лаем от невидимого врага. Лай доносился издалека, от самой реки, из буйных зарослей малины.

Туман немного поредел, но не рассеялся — ничего толком не разглядеть. Овцы насторожились, потом заблеяли разом; отара заходила волнами, сбиваясь в кучу.

Фьють залаял снова.

Андраш решил направиться в его сторону: чего это пес там нашел? Но не успел он сделать и двух шагов, как нога его застыла в воздухе, словно ступив на невидимую ступень.

— Мордиаш!

Сперва Андраш увидал лишь голову старого медведя, угрюмую, косматую голову. Следом за нею показалось и туловище. Медведь был большой и облезлый, шерсть висела на нем клоками. Брел он безучастно, казалось, жизнь ему немного прискучила. Андраша прошиб холодный пот, к горлу внезапно подкатила тошнота. Он почувствовал, что его вырвет, если он тотчас же не тронется с места.

Еще несколько шагов.

Медведь, надо думать, учуял запах, вскинул голову и остановился, не выражая ни малейшего удивления. Он оглядел Андраша, потом развернулся и пошел назад. Андраш двинулся следом, держа посох наперевес и сжимая его что было сил. Он подходил все ближе, забирая немного вбок, чтобы прижать медведя к прибрежной круче.

Фьють подбадривал Андраша тявканьем, прячась за его спиной.

А Мордиаш уходил все дальше, мудрый и покорный. Он дошел до самого берега и глянул с обрыва на бурную реку. Потом встряхнулся, словно у него закружилась голова, и повернулся к Андрашу.

Андраш застыл на мгновение.

Но секунду спустя его обдало жаром.

— Придется искупаться, Мордиаш! — сказал он.

Тут уж и медведь сделал стойку: выпрямился, как столб, вытянул передние лапы, обнажил десны.

И зарокотал, как потревоженные недра земли.

Посох подбирался к медведю, воздух пылал огнем, а внизу шумела река.

Наконец посох булавою ударил в мохнатую грудь. Медведь взревел, зашатался, но перехватил посох и рванул Андраша на себя.

И рухнули вместе в воду, как рушатся скалы.

Волны скрыли обоих. Фьють смотрел вниз, дрожа всем телом. Вот они показались ниже по течению, за двумя излучинами. Снова скрылись в волнах и снова всплыли. Трижды всплывали они вдвоем, не размыкая смертельных объятий, а вокруг них клокотала пена.

На четвертый раз Андраш оказался один.

Он привязал к окровавленной руке ветку плакучей ивы. Медленно поднял голову — она тоже была в крови. От правого уха остался маленький лоскутик. Мутная, пенистая вода струилась изо рта.

Он был измучен, как человечество на исходе ужасной войны.

И все же он победил!

Когда Андраш кое-как выкарабкался на берег, далеко внизу по течению, орел уже снова парил в вышине над отарой. Потом улетел и он, и покой опустился наконец на пышные горные луга, которые безраздельно принадлежали отныне ягнятам — днем и звездам — ночью.