Крайне недовольная тем, что ей не только отказано в покровительстве будущим родственникам, но что сын даже не собирается спрашивать ни мнения, ни советов у матери, леди Ретедли замолчала, всем своим видом выражая негодование. Однако уверенная, что сына е„ околдовала жадная особа; благородная леди решила быть разумной и политичной, выказывая как можно больше внимания сыну, но всячески язвя будущую родню и особенно – невестку.
Капитан ни словом не обмолвился Лизе, как выглядит их будущее жилище. И девушка, хотя и знала своего жениха как натуру художественную, делавшую красивым вс„, к чему бы ни прикоснулись его ловкие руки, думала тем не менее, что это будет обычный приличный дом. Она заранее обрекла себя на печальную участь светской дамы, хотя сердце е„ бунтовало против пустой и бессодержательной жизни, какую ей приходилось наблюдать в своей среде.
Дилемма любви к человеку и любви к искусству беспокоила Лизу. Здесь мог таиться простор для размолвок и взаимных разочарований. Сердце Лизы часто болело, когда она думала о будущей семейной жизни. Но она ни разу не высказала Джемсу своих сомнений, и все они испарялись, когда она видела его тв„рдо смотревшие ж„лтые глаза или замирала под его поцелуем.
В этом настроении Лиза пребывала и сейчас. Но как только капитан открыл входную дверь и она очутилась в большом холле с потолком из огромных старинных балок, с высокими, деревянными же панелями, потемневшими от времени, с гигантским камином, где весело трещал огонь, с множеством цветов в старинных вазах, – у не„ вырвался крик восторга и, забыв все приличия на свете, она бросилась на шею жениху.
Чем дальше шла Лиза со своим будущим мужем, тем яснее становилось ей, что он пойм„т е„ сердце, что у не„ не будет тайн, что их не разъединит ревностью е„ искусство.
– Ну, теперь мы входим в твою святая святых, – сказал капитан, подводя Лизу к небольшой двери, которую скрывал редкий по красоте ков„р. – Не знаю, угадал ли я. Понравится ли тебе этот уголок. Но я вложил в него всю любовь, вс„ понимание художественного вкуса, на какое я способен.
Капитан отворил дверь, но ставни комнаты, куда они вошли, были закрыты, и Лиза не могла видеть ясно того, что е„ окружало. Как только капитан открыл ставни и солнце ворвалось в комнату, Лиза увидела, что стоит в небольшом помещении, из которого идут двери направо и налево. На самой середине на тяж„лом старинном постаменте стояла белая статуя Будды, державшего на вытянутой руке чашу. Глаза его смотрели прямо перед собой, точно приветствуя вошедших и прося положить в его чашу вс„ самое высокое, самое чистое в душе. Пол был застлан светлыми японскими циновками очаровательной работы и тонов, и такими же циновками были затянуты стены. По углам и у стен стояло несколько низких диванов, низеньких восточных столиков с инкрустацией из перламутра и таких же табуретов. Лиза смотрела в лицо встретившего е„ Будды, которое сияло божественной добротой и состраданием, и по лицу е„ катались сл„зы.
– Откуда мог ты знать, что я так глубоко чту Будду? Я ведь никогда никому об этом не говорила. Как я всегда мечтала иметь белого Будду! – прошептала она.
– Перестань плакать, дорогая. Я наш„л это сокровище в одном из ящиков в подвале, как и эти циновки. И увидел в Будде символ величия человека, который хочет идти пут„м раскрытия талантов и возможностей, что живут в н„м. Я подумал, что если оба мы будем видеть перед собой эту чашу и нести в не„ мир и милосердие, – наша жизнь не окажется пустой и бесцельной. И мир, и милосердие будут снова литься из этой чаши в наш день через наши сердца.
Ты будешь совершенствоваться в искусстве, очаровывать сердца людей музыкой. Я же буду трудиться, как умею и могу, среди серого своего дня. И оба мы, видя перед собой этот символ милосердия, будем нести чашу любви и единить вокруг себя людей в красоте и чести. Не бойся меня, не бойся жизни вообще и не бойся жизни со мной. Перед этим великаном духа я обещаю тебе оберегать твою свободу и создать тебе дом, где бы тебе жилось легко, просто, весело. Но пойд„м, дорогая. Это преддверие, твой храм дальше.
Они прошли в комнату налево. Окна выходили в сад, и вс„ в ней, от ковра, стен, люстр, занавесей, было белое. Посреди комнаты стоял рояль, покрытый белой старинной парчой, и в небольшом шкафу из саксонского фарфора и стекла стояла скрипка в старинном футляре.
– Скрипку эту я наш„л в одном из стенных шкафов, всю покрытую пылью и паутиной, об„рнутую чуть ли не рулоном бумаги. Я разворачивал е„ почти час, пока не добрался до футляра. Здесь же была записка, написанная женской рукой, где говорилось, что тот, кто эту скрипку отыщет, может считать себя е„ владельцем. Не будучи осведомл„н в достоинствах скрипок, я вызвал знакомого мастера, который сказал, что инструменту этому и цены нет.
Дольше Лиза выдержать искушения не могла, и через минуту, забыв вс„ на свете, кроме своей любви и великого образа Будды, заиграла свою фантазию. Почти пустая комната, с узкими белыми диванами, вся наполнилась звуками. Скрипка, точно человек, то плакала, то торжествовала, и голос е„ напомнил капитану другой город, другой музыкальный зал, Ананду с его виолончелью и… человека его мечтаний, чудесно воплотившегося из мечты в действительность.
Капитан закрыл лицо руками. Мысли его улетели к Флорентийцу. Он вспоминал слово за словом их разговор в деревне, вспомнил картину в кабинете, где видел И. и Ананду в обществе ещ„ кого-то, кого он не знал, и тв„рдо, ясно понял, что без этих людей для него больше жизни нет. Звуки умолкли. Капитан открыл глаза и увидел Лизу преображенную, Лизу, какой бывает она в моменты вдохновения. Она прижимала скрипку, как икону, к своей груди и не то давала клятву, не то молилась.
– О ч„м ты думаешь, Лиза? – подходя к ней и обнимая е„, спросил капитан.
– Я молюсь, чтобы мы с тобой, под благословением этой статуи, что ты поставил здесь, прошли в чистоте и доброте тот кусок жизни, что нам дано быть вместе, Джемс. Я молюсь, чтобы мы встретили такого наставника, который помог бы нам славить жизнь, украшать е„ для людей, как мы оба хотим того сейчас; чтобы мы умели не плакать о себе и не забывать о других.
– У нас с тобой есть этот друг, Лиза, друг такого обаяния и совершенства, что только личное тво„ знакомство с ним может дать тебе о н„м представление. Все слова бледны и бессильны, чтобы его описать. В понедельник мы с тобой поедем к нему завтракать. Ты ни о ч„м не беспокойся, вс„ устроится так, что мы поедем вдво„м, и вс„, что только ты сможешь понять в доме друга, лорда Бенедикта, – вс„ проникнет в тебя навеки. Я уверен, что там ты найд„шь тот духовный путь, ту творческую красоту, которые ищешь.
Уложив скрипку в футляр, скрипку, цену которой Лиза поняла с первых же звуков, она поставила е„ обратно в чудесный шкаф.
– И надо же было твоему деду собрать столько сокровищ в одном доме! Глаза разбегаются, я даже упомнить всего не могу, что здесь видела.
– Пойд„м, посмотрим ещ„ раз на божественного мудреца, – сказал капитан, взяв Лизу под руку и уводя е„ из музыкального зала.
Они подошли к статуе. Теперь Лизе лицо Будды казалось ещ„ прекраснее. Чудилось, сейчас уста его раскроются и он заговорит. Ей представился мир человеческий с войнами, преступлениями, местью, жадностью, борьбой. Представилась смерть, о которой царский сын, будущий нищий и наконец Будда не должен был ничего знать. Представилась его юность в садах удовольствий, где он не видел увядших лиц, не знал о старости и болезнях, – но вот он выбрал себе удел санньясина и стоит здесь, вечный и милосердный, провозглашая миру свободу и милость.
Лиза и Джемс тесно прильнули друг к другу. Они точно венчались сейчас здесь, давая обет верности и любви перед этой дивной эмблемой и видя в ней единственный для себя чистый путь к чистой и честной жизни.
– Направо, Лиза, твоя спальня. Мы не войд„м туда сейчас. Мы войдем как муж и жена, чтобы никогда не переступать е„ порога в ссоре или раздражении. Пусть великий образ этого искателя божественной истины будет нам тем источником доброты и мудрости, где мы будем находить силы для каждого нового дня.
Сойдя вниз и посмотрев на часы, они увидели, что пропустили все обещанные сроки возвращения и помчались к графам Р. Старики хотели было начать с выговора, но увидев, как преображены счастьем лица молодых людей, весело рассмеялись и только изменили план своих действий. Сначала – визит к леди Ретедли, потеем – осмотр дома.
Визит к будущей свекрови, которого так боялась Лиза, теперь уже не страшил ее, он стал казаться ей просто формальностью, тем более что она отлично почувствовала суть отношений сына, матери и сестры. О сестре она думала меньше всего, так как капитан говорил ей иногда о Ревекке в юмористическом тоне, о том, что она ждет заморского принца, так и не явившегося по сей час за столь соблазнительной невестой.
Леди Ретедли попробовала встретить покровительственно своих будущих родственников, но наткнулась на стену высокой гордости, кроме того граф засыпал е„ именами своих друзей из высшей аристократии, которые будут присутствовать на свадебном обеде его дочери, и леди Ретедли, и не мечтавшая о таком обществе для себя и Ревекки, сразу изменила тон. По свойственной ей бестактности, она опять пересолила, что не особенно пришлось по вкусу графине Р.
Любя музыку, проведя в кругу выдающихся людей всю свою молодость, графиня Е. не переносила мещанских по духу семей. Мать будущего зятя произвела на не„ отталкивающее впечатление, и она радовалась такту и любви капитана, устроившего Лизе совершенно отдельный дом. Теперь ей не терпелось увидеть поскорее этот дом и вырваться из банальной атмосферы, окружавшей леди Ретедли. Перед отъездом едва не разыгралась неприятная сцена. Ревекка, узнав, что брат вез„т своих будущих родственников осматривать дом, захлопала в ладоши и запрыгала, как восьмилетнее дитя, выражая страстное желание присоединиться к графу. У тех вытянулись физиономии, но капитан категорически заявил, что ни мать, ни сестра не войдут в его новый дом до свадьбы. Когда молодые устроят первый при„м, приедут они, но не раньше. Если не было охоты наблюдать, как он перестраивал дом, – они увидят его только в полном блеске, когда хозяин и хозяйка будут в н„м жить. Тон капитана, тот новый тон, к которому ни мать, ни сестра никак не могли привыкнуть, был очень любезен, но категоричен. Пришлось покориться, затаив злость и любезно улыбаясь.
Лиза торжествовала. Она везла родителей к себе в дом, совершенно отч„тливо ощущая себя хозяйкой нового жилища. Не сговариваясь друг с другом, оба решили никому не показывать Лизин уголок, а после ряда комнат ввести родителей прямо в музыкальный зал и этим закончить осмотр дома. Старики были восхищены и домом, и садом, и обстановкой. Графиня-мать радовалась уедин„нности места, но отец находил, что молодым людям было бы удобнее жить поближе к центру. Возвратившись в отель, они выработали программу дня на завтра, и старики были чрезвычайно польщены предстоящим визитом к лорду Бенедикту, о котором они уже были наслышаны как о новом чуде лондонского общества.
Следующий день пролетел для Лизы и Джемса так быстро, что они едва успели выкроить время, чтобы несколько минут постоять у статуи белого Будды, без которого, как казалось теперь Лизе, она уже жить не может. В воскресенье вечером, после подробного обсуждения, во что и как все Р. оденутся, отправляясь в дом лорда Бенедикта, прич„м капитан делал дамам такие смешные наставления, что все дружно смеялись и, в свою очередь, добродушно подкалывали его, графиня несколько раз пожаловалась на л„гкую головную боль. Но так как у графини всю жизнь было плохое здоровье, то никто не увидел в этом ничего, кроме простой мигрени. Весело расставшись с женихом, все разошлись по своим комнатам. И также весело, легко, радостно вскочила Лиза с постели на следующий день. Она спала всю ночь очень крепко, проснулась с сознанием какого-то небывалого счастья, уверенности в себе, и в первый раз почувствовала себя по-новому взрослой, по-новому самостоятельной и готовой к жизни.
«О, я в силах вс„ победить! Я знаю сейчас, сколько величия в жизни человека и какими чудесами она полна. О мой белый Будда, как многим я тебе обязана, – думала Лиза. – Те минуты, что я простояла у твоей чаши, великий мудрец, раскрыли мне, что в жизни не может быть смерти. Ты не умер, ты – Вечность. А значит, и всякий, за Тобой идущий, тоже Вечность. И моя скрипка тоже частица Вечности».
Лиза была уже совсем готова, но не хотела идти к родителям, так необычайно светло она себя чувствовала. Всеми мыслями она прильнула к чаше Будды и несла к нему свою скрипку и свою любовь, молясь, чтобы светлое состояние духа, в каком она находилась сейчас, никогда не омрачалось для е„ искусства и любви. Ничто ей сейчас не казалось страшным. Она поняла, что жизнь вечна, что тот день, который она жив„т сегодня, – это минута творчества. А творчество вечно, значит и эта минута, в огне творчества прожитая, не может быть ничем иным, как мгновением вечного творчества, Вечной Жизнью. «Как хотелось бы мне, – шептала Лиза, – приносить мои звуки людям такими чистыми, такими любовными и утешающими, как будто я вынула их из чаши Будды».
Стуком в дверь были прерваны е„ гр„зы. Стучал граф, взволнованный и раздосадованный. У графини к утру поднялся жар, появились кашель и насморк, и о поездке их к лорду Бенедикту нечего было и думать. Лиза тотчас же прошла к матери, очень огорч„нной своей неожиданной болезнью и ещ„ больше раздосадованной невозможностью поехать к очень е„ интересовавшему лорду. Привыкнув видеть в Лизе девочку, которой не полагается быть самостоятельной и которая не может ехать никуда без отца или матери, графиня принялась уговаривать дочь ехать с отцом и оставить е„ одну. Граф, не стеснявшийся в России покидать свою жену на очень долгое время, здесь не расставался с нею ни на шаг. Он категорически заявил, что они не поедут, что лорду Бенедикту будет извещено о болезни графини, а дети посидят дома.
– Это совершенно невозможно, папа. Лорд Бенедикт ближайший друг Джемса, которым он очень дорожит и которого чтит не меньше, чем мог бы чтить отца. Я знаю, что вся семья лорда переехала из деревни раньше времени, чтобы познакомиться со мной. Я знаю, что на этом завтраке, даваемом в честь меня и Джемса, будут присутствовать люди, от которых будет зависеть многое в судьбе Джемса. Мама не больна, а только нездорова, и мы возвратимся скоро. Если вы, папа, не хотите ехать, мы поедем с Джемсом вдво„м. Ехать нам необходимо, и мне немного странно, как вы, решаясь отдавать меня замуж, боитесь предоставить мне самостоятельность в таком маленьком деле, как завтрак.
