Я очень жалел, что не могу помочь Яссе в его труде по приготовлению для всех одежды, но он улыбнулся и ответил мне, что Грегор и Василион, свои люди в оазисе темнокожих, сделали за него больше половины работы.
Захватив с собой моего дорогого Эта, которого я так мало видел сегодня и который ждал меня у Мулги, я с грустью подумал, что бедная птичка будет скучать без меня завтра еще больше. Точно понимая мои мысли, Эта потерся о мою ногу, высоко поднял свою очаровательную головку и важно зашагал рядом со мной, давая мне понять, как вырос в своем мужестве и силе мой дорогой белоснежный друг.
Войдя в свою прелестную тихую келью, я призвал благословение Великой Матери на все встреченное мною сегодня, на все плачущее и радующееся во вселенной и мгновенно заснул рядом с Эта.
Проснулся я не от стука Яссы, а от тормошения Эта, чуткость которого необычайно возросла со времени его более близкого знакомства с Радандой. Я отлично понял, что Эта хотел дать мне знать о приближении Яссы. И действительно, вскоре раздался легкий стук в дверь, и, когда я ее открыл, передо мной стояли две фигуры. В одной, несмотря на сильно менявший внешность костюм, я мгновенно узнал Яссу. В другой же, только пристально приглядевшись, угадал неузнаваемо преображенного костюмом Славу. Он подал мне целую пачку тяжелых, как мне показалось, одежд, улыбаясь, что так озадачил меня своим видом. Ясса дал мне бутылку с жидкостью, говоря:
– Не ходи в душ, а натри тело этой жидкостью, Левушка. Мочи в ней губку и сильно растирайся. Только не забудь, что у тебя сейчас голиафова сила, действуй осторожно. Что для обычных людей будет сильным, тебе может показаться совсем слабым движением.
– Ну, Ясса, это уж преувеличено. Вчера я так слабо держал ребенка, что чуть не уронил его, когда он неожиданно вздрогнул. Так что мое «слабо» и «сильно» ничуть не больше и не меньше обычного.
– Не в силе дело, а в ловкости и внимании. Сегодня ты будешь иметь возможность наблюдать работу, очень тяжелую, людей, которые будут казаться тебе силачами. На самом же деле ловкость и внимательность этих людей заменяют им силу, в которой они далеко не первые.
Ясса отправил Славу к Бронскому и Игоро с такой же жидкостью, какую дал мне, велев ему помочь им растереться и одеться, а мне снова сказал:
– Ну-ка, Левушка, нянька Ясса по старой памяти поможет тебе растереться и одеться. – И он принялся растирать меня, причем я, смеясь, не раз говорил ему, что его «сильно» можно, пожалуй, причислить к лексикону Голиафа.
Вскоре я был готов, и, к моей радости, вся одежда и высокие сапоги со шнуровкой, принесенные Славой, оказались из легкого и плотного шелка, были легки, приятны. Тяжелым был только огромный зеленый плащ, который Ясса велел мне взять на руку. В таком виде, со шлемами на головах, мы вышли на крыльцо. Здесь еще никого не было. Ясса, не теряя ни минуты, отдал мне свой шлем и плащ и побежал наверх, велев дожидаться его возвращения. Через несколько минут спустились вниз Бронский и Игоро со Славой, затем вышел Ольденкотт, сказав, что с трудом закончил свой сложный туалет, а Натальи и Яссы все не было. Я боялся, что с минуты на минуту сойдет И. и наши друзья опоздают. Я не сомневался, что Ясса побежал к Андреевой, у которой что-нибудь не заладилось. Меня так и подрывало побежать ему на помощь. Но тут же я вспомнил, как Ясса говорил мне о ловкости, которой я отличился у постели больного. Я вздохнул, поняв, что помогу мало, послал мысленно помощь Наталье Владимировне и приник всем сердцем к Великой Матери, прося с благословения на предстоящий всем нам путь.
Наконец послышались поспешные шаги, вышли на крыльцо Наталья с Яссой, а следом за ними показалась стройная фигура И. Остановившись перед Андреевой, он посмотрел ей в глаза и тихо сказал:
– Как Вы думаете, дорогая, если бы Вы были нужны Али в эту ночь, он не нашел бы лучшего способа сообщить Вам об этом, как заставить Вас нарушить отданный мною приказ и продержать Вас без сна именно тогда, когда надо было собрать все физические силы, чтобы слабость тела не мешала предстоящей работе? Вы и Ольденкотт были предупреждены мною, что вам больше других придется отдать силы и внимания в оазисе темнокожих. Я предполагал в течение пути приготовить вас к встрече с новыми людьми, часть которых вам придется увезти отсюда в Америку и переправить в новую Общину Флорентийца. Вы же, не спавшая, когда я велел, и заснувшая, когда надо было уже вставать, не сможете со всем вниманием выслушать и точно запомнить все, что я должен Вам сказать. Из-за этого по приезде в оазис придется сделать остановку на целый час, чтобы я мог с Вами переговорить. Вы сейчас поедете не верхом, а в клетке для женщин и будете в ней спать, пока Вас не разбудят. Неужели столько лет труда Али и других с Вами все еще не научили Вас точно выполнять сказанное Вам, а не поправлять указания Учителя, как Вам они кажутся ближе к здравому смыслу? Остерегитесь в будущем отступать от точности даваемых Вам указаний. Это может повести к полной катастрофе лично для Вас и к большой потере для всего Светлого Братства.
И. прошел вперед, мы все двинулись за ним. Я не мог видеть в царившей еще тьме лица Натальи, но по ее поникшей голове, тяжелому дыханию и неверной походке я мог себе вообразить, как болело ее сердце за совершенный ею промах. Рядом со мной шел Ольденкотт, и я чувствовал глубину его сострадания и волнения по отношению к своему верному другу и товарищу. Я понял моей новой способностью видеть некоторые сцены прошлого, что благородный человек убеждал Андрееву подчиниться распоряжению И. лечь спать, но она упрямо твердила, что знает наверное, что именно в эту ночь Али будет с ней говорить.
Некоторое время все шли моча, поддавшись влиянию горести одного из нас, но И., не дойдя до трапезной, остановился и сказал:
– Друзья мои, я не раз говорил вам, что все люди связаны друг с другом невидимыми, нитями любви. Я понимаю, что вы сострадаете друг другу в удачах и неудачах вашего труда. Но разве сострадать – значит впадать в уныние? Это значит так любить друг друга, чтобы вся бодрость сердца строила вокруг него защитный мост. Включитесь вместе со мной в радость, что у нас есть возможность внести свою удвоенную энергию в дело дня и вынести на своих плечах ошибку брата. Мы сократим время еды, ускорим посадку, не будем заезжать к пустынникам, оригинальный способ жизни которых я вам хотел показать, – и наверстаем то время, которое мне будет нужно для разговора. Легче, проще, выше, веселее, без постных лиц и тяжких вздохов.
По всем нашим существам пробежала очищающая волна энергии И., и мы легко вошли в знакомый дворик трапезной, где нас уже ждал Раданда. Быстрее обычного покончив с едой, мы вышли на площадку, куда, для сокращения времени, И. велел привести верблюдов. Первым подвели огромное животное с большущей клеткой под балдахином на спине Наталье Владимировне. Я прочел многое в ее душе в эту минуту. Она, презиравшая слабость, ненавидевшая путешествие на манер восточного гарема, должна была влезать по лестнице в гнездо и ехать, отъединенная от всех нас!
– Ничего, друг, – услышал я нежный голос Раданды. – Лев остается львом, хотя его и впихнут в заячью клетку! Ты – львица. Была, есть и будешь ею. Но, пока живешь на земле, надо жить по законам земли: есть, спать и заботиться о телесном проводнике настолько, чтобы быть всегда трудоспособной. Нельзя тебе жить с комарами, и бороться с ними львиными когтями мудрено. Но жить в братской семье Светлого Братства льву можно только тогда, когда у него вместо упрямой львиной воли появится радость послушания тому, кого сердце льва признало Учителем и господином. Это послушание – признак раскрепощения и освобожденности от давления собственной личности… Вот тебе, дорогая, конфетка. Ты такой еще и не видала. Она сразу принесет тебе и мир в сердце, и сон телу. Ну, полезай веселее. Видишь, все уже сидят в седлах и кутаются в плащи, а тебе этого не надо. Закроют плотнее занавески – спи себе.
Наталья Владимировна очень легко взобралась в свою башню, юный брат сел в крошечное седло почти у самой шеи верблюда. К полной неожиданности, этим братом оказался Слава. По знаку И. он тронул своего верблюда и поехал головным к воротам в пустыню. Последнее, что я мог разглядеть в предрассветной тьме, был Раданда с Эта на плече, посылавшие мне прощальные приветы.
Мы мчались по пустыне несколько часов. Солнце было уже высоко, и, если бы не огромный грубый плащ, сквозь который не жгло даже солнце пустыни, моя кожа, наверное, была бы сожжена. Под плащом, которым меня укутал Ясса, как мумию, мое натертое жидкостью И. тело оставалось относительно прохладным. Все, даже Ясса, спрятались под плащи. Один И. ехал не прикрытым, спустив лишь синюю вуаль со шлема, чтобы защитить глаза от нестерпимого сверкания солнца и песка. Нигде, сколько хватал глаз, ничего, кроме песка и солнца. Я вспомнил слова И. о том, что сделала любовь Раданды для порученных ему людей из этого моря смерти и песка, сжигающего всякую жизнь.
Вопросы, так часто мелькавшие в моей голове, снова завертелись штопором: кто же такой Раданда? сколько ему лет? давно ли он в Общине? кто был ее первым основателем? Все эти вопросы вовсе не были предметом моего любопытства. Но в этих вопросах было для меня так много непонятного, что я сознавал, как мало я знаю и понимаю, если в одном человеке для меня была тысяча загадок.
Мысль моя перенеслась к Али, ко всему пережитому от первой встречи с ним
– от чудесного лица Наль и до этой минуты. Наль была первой женщиной, которую проводили при мне в далекий мир. Я вспомнил, как уезжала из Общины Беата, как я мысленно сопровождал ее в пустыне. Сколько поэзии, красоты, высокого искусства увозила в себе эта женщина! И тот же великий, неразгаданный, все обогащающий при встрече с собою И. возвращал ее миру раскрепощенной, энергичной, с огромным внутренним богатством по сравнению с той нищетой духа, в которой она жила до встречи с ним.
И вот сейчас впереди нас едет женщина, которую тот же И. возвращает миру, давая и ей миссию нести огромный Свет людям, но по тропе совершенно иной, по тропе, ясновидения и знания сверхсознательных сил в себе и людях. И Бронский, и Аннинов, и Ольденкотт, и профессор, и еще тысячи неизвестных мне людей, уходят творить в мир по самым разнообразным тропам человеческого духа, провожаемые теми же И., Али, Радандой. О, Великая Мать, просветившая мой дух, кто же И.? Кто же такой И., подле которого я живу каждый день? Богочеловек, как выразился вчера доктор?
Я еще глубже понял, что, несмотря на свое новое преображение, напоминаю слугу, который может только отирать пыль с драгоценных книг и не может прочесть ничего, даже заглавного листа, в величайшей сокровищнице человеческого духа. Так и я перед И. Я мог чистить ему сандалии и разбирать по числам его письма, но на вопрос, кто такой И., я мог дать только один ответ: безмерно милосердный друг каждого человека. Этим исчерпывалось все мое знание об И.
– А кто ты такой сам, Левушка, ты можешь ответить мне? – услышал я смеющийся голос И. рядом с собой.
Оказывается, я так ушел в свои размышления, что превратился в доброго старого знакомого – Левушку «лови ворон». Мой мехари, воспользовавшись моей рассеянностью, очутился на довольно большом расстоянии от остальных.
– Не так давно, мой милый мальчик, у постели другого мальчика, ты убедился, как необходимо собирать все свое внимание и быть готовым ко всевозможным неожиданностям текущей минуты. Еще несколько раньше ты пытался соединить в своем внимании два дела. И в обоих случаях ты вынес опыт: какой настойчивости и самообладания требует работа внимания, – продолжал И., заставляя моего верблюда перейти на аллюр и наверстать расстояние. – В эту минуту ты снова видишь, что все упирается в рассеивающееся внимание или, что вернее, в однобоко концентрирующееся, упускающее из поля зрения все, кроме привлекающих дух мыслей. Всякий человек состоит из духовных и материальных сил и, пока живет на земле, должен жить в равновесии тех и других, никогда не перекочевывая всецело в один или другой из этих миров, в себе носимых, и постоянно вводя между ними гармонию. Ученик, хорошо усвоивший, что он живет не на одной земле, будучи носителем двух миров – своей личности и своей индивидуальности, – а в двух мирах, должен создать, выработать и укрепить привычку к вечной памяти о жизни каждую минуту в двух мирах. Только тогда верность ученика может привести его к неразрывному слиянию с Учителем, когда его внимание, то есть альфа и омега его вечной жизни и труда, приучится действовать так, чтобы разделение его между небом землей не вызывало усилий. Чтобы не после поступка шел вопрос: «Так ли я поступил?» – но чтобы перед поступком рядом с учеником стоял сияющий образ Учителя как контроль и радость его действий. Твоя рассеянность этой минуты людьми одной земли, судящими обо всем через сеть предрассудков и условностей, была бы сочтена большой углубленностью, качеством почтенным, которым обладают немногие, в ком внешняя рассеянность признается даже одним из признаков великого ума. На самом же деле это еще зачаточное состояние самодисциплины. В ученике это несносная мигающая лампа, мешающая и Учителю посылать Свет людям, и людям воспринимать его через такие провода. И, к сожалению, даже очень высокие задачи приходится Учителям выполнять через такие меркнущие и вновь вспыхивающие лампы, постоянно вводя коррективы в их действия. Старайся, мой друг, поскорее избавиться от этого мигания. Ты понимаешь, как оно задерживает труд Учителя. У тебя есть все, чтобы ускорить свой процесс внутреннего роста. Только никогда не забывай: никто, кроме тебя самого, не может выполнить твоей духовной работы. Об этом ты прочел в одной из первых огненных надписей, и это составляет основной закон Всей Жизни. Ни высокие могущественные друзья, ни Сама Великая Мать не могут выполнить за тебя того труда любви и мира, которыми определяется место каждого человека во вселенной. Тебе могут указать путь те милосердные, что забыли о себе и идут только для блага людей. Но идти можешь только ты сам.
Мы нагнали нашу кавалькаду, и… я не мог понять и разобрать, перед чем мы остановились. Стена? Стена и не стена. Нечто вроде огромной зеленой стены, как бывает во французских садах, но вышиной с самое высокое дерево. Когда я подъехал ближе, то увидел, что стену составляли переплетающиеся крест-накрест, кривые стволы, утыканные длинными, острыми колючками. И сколько мог проникать в чащу этих колючих стволов глаз, создавалась такая густая клетка, что не только зверю пустыни, но и птице не было возможности пробраться сквозь
