– Соберите все свою радость жить это мгновение, – продолжал И., опускаясь на колени перед широкими воротами сарая, – и молитесь вместе со мной; просите Великую Мать включить нас в сеть Ее труда. Все свое внимание перелейте в мощь чистоты сердца, ибо ничего человеку, строителю на земле, не нужно в такой мере, как его чистота и самоотвержение. Не однажды слышали вы, что ни благодарности за свои самоотреченные труды, ни признания вас достойными тех знаний, что вы принесете на Землю как новые откровения человечеству, вы от этого видимого человечества не получите. Но каждый из вас уже не раз получал признание от невидимого светлого человечества, получал ободрение и признание своей верности и труду в избранном вами пути служения Свету. Любовь и мир в ваших сердцах теперь уже не пассивная мысль: «Надо нести всюду мир», – а активная, живая любовь сердца, знающего силу, действенную мощь Мысли-Любви. Соберите же огонь этой Мысли-Любви в одну волю: включиться в сотрудники Великой Матери в этой работе постройки Ее часовни. Не место, прекрасно убранное, художественное по своей гармонии линий и форм, где бы каждый подошедший получал успокоение, надо нам оставить в оазисе, но таким благородством и чистотой духа, такой активной любовью и верностью насытить каждый возлагаемый камень, чтобы сердце подошедшего к часовне оживало для новой работы, чтобы досада и разочарования, с которыми он подходил к месту Света, показались ему не горем, а суетою и чтобы он понял, какое ничтожное место они должны занимать в его собственном духовном царстве, чтобы Звучащая Радость охватила его всего и включила в Свои вибрации, окрылив, подняв его очи духа от временной формы к Вечному. Если мольба ваша о людях будет искренна, если активна будет любовь ваших сердец, если, созидая, вы будете помнить одну цель: воздвигнуть чистое место, чтобы Чистота могла проявить Себя здесь, – вы увидите знак Вечности. Он засияет над нашей часовней, когда мы будем водружать статую, под которую ты, Левушка, положишь все, что приказано тебе.
И. умолк. Мгновения текли, но сколько прошло времени, я не знал. Я прижал к груди мой камень и цветок Великой Матери; я отошел от всякой формы; забыл все личное; я был только Мыслью-Любовью. Все силы духа я собрал на одной мысли: Жизнь должен почувствовать в себе каждый, кто подойдет к часовне. Жизнь – радостное творчество – должен понять каждый, у часовни молящийся, и уйти с твердым решением: немедленно ввести в дело дня доброту и мир.
Когда я очнулся от своей мольбы – причем мне казалось, что все тело мое, все внутри меня гудит от мощной радости, от счастья и неизъяснимого покоя, – я увидел светящуюся фигуру И. и рядом с ним, тоже сиявшего, Василиона открывающими ворота сарая.
Мигом подбежав к ним, я распахнул тяжелые ворота, и никогда еще моя голиафова сила не казалась мне таким счастьем, такой радостью и легкостью жить. Не давая опомниться моим спутникам, я как-то сам понимал, какие и откуда тяжелые плиты снимать, как устроить временный пьедестал для статуи, чтобы И. и Василион могли над нею работать.
Видя, что я не нуждаюсь в указаниях и что физическая помощь мне не нужна для этой тяжелой работы, И. улыбнулся и погрузился в разбор тех красок и инструментов, что принес в своем ящике Василион. Опятьтаки не знаю, сколько времени длилась моя работа, но знаю, что, когда у меня все было готово и я водрузил статую на прочный пьедестал и устроил вокруг нее удобный и не менее прочный помост, у И. и Василиона тоже все было готово; и они, встав со мною рядом на помост, помогли мне снять со статуи тяжелый чехол-покрывало.
Боже мой, какое дивное зрелище представляла фигура Великой Матери среди глыб мутно сверкавшего стекла! Луна, высоко взошедшая в эту минуту, залила светом всю статую, и она казалась живой и воздушной, озаряя улыбкой все вокруг.
О, Раданда, Раданда, слышишь ли ты меня? – воскликнул И. – Никогда и ничего прекраснее не создавали твои руки, и, если этим ты закончишь свой труд на Земле на этот раз, благословен путь твой, великий старец! Благословенна любовь твоя к людям, в которых ты никогда не видел ничего, кроме Единого, на которых ты никогда не имел в сердце досады, но нес им оправдание и мир. Да идут же они за тобою, да исполнится твоя мера вещей и Радость Звучащая да примет тебя в Свои объятия! Благослови нас, чистое сердце, чистая любовь, закончить твой труд, как нам указано. Да будет нам твое смирение живым примером труда и любви.
И. умолк, и я увидел у ног статуи воздушную фигуру кроткого старца с его незабвенной улыбкой на изрезанном морщинами сухоньком лице, благословлявшего нас пятиконечной звездой, сиявшей в его руке.
Все мы глубоко поклонились Раданде, и когда я поднял голову, его уже не было у ног статуи.
До самого рассвета работали И. и Василион, придавая статуе те краски и блеск, которые были на ней в часовне Раданды. Но она еще не переливалась тем несравненным жемчужным сиянием белого и розового, каким там поражала взор.
– Довольно на сегодня, уже светает. Надо немного отдохнуть, чтобы выйти свежими на работу со всеми, – сказал И.
Мне хотелось возразить, что я нисколько не устал, хотелось просить разрешения остаться здесь; но я уже знал, что всякое, самое маленькое, отступление от указаний Учителя всегда ведет не вперед, а назад, так как в нем всегда живет личный элемент.
Быстро закрыв вновь чехлом статую, мы все привели в прежний порядок и еще быстрее, мне показалось, очутились в домике, где, молча простясь, разошлись по комнатам.
Проснулся я от сильного потряхивания Яссы, который, смеясь, говорил:
– Да что же это, наконец, Левушка? Водой мне тебя поднимать? Третий раз бужу – и все засыпаешь. Ведь И. сейчас сойдет, все уже в сборе на крыльце, а ты еще спишь!
Ясса прекрасно знал, чем меня припугнуть. Осрамиться перед И. я не мог и думать, да и не понимал сам, почему так на этот раз разоспался. До некоторой степени я все же проштрафился, так как вышел на крыльцо одновременно с И., взглянувшим на меня веселыми, юмористически сверкавшими глазами. «Ты ведь нисколько не был утомлен и не нуждался в отдыхе», – казалось, так и говорили эти ласковые глаза.
День протек в упорной и усиленной работе, и Грегору выпало труда больше других, так как все мы были в строительной работе куда как неопытны и только наше усердие и полное внимание помогали нам выполнять задаваемые архитектурные уроки.
Много дней протекло в усиленных работах. Звуки ударов молота, лопат, пилы, шуршание ног верблюдов и осликов по песку стали обычными для аллей нового парка, как и постоянное движение по ним людей и тележек с землей и материалами. Но никого не утомлял тяжелый труд. Смех и шутки звонких молодых голосов сливались с общим шумом строительной жизни, и сердца всех работавших нетерпеливо ждали одной минуты: речи И. вечером в новом зале.
Но не одни жители оазиса ждали с нетерпением его бесед. Все мы получали от них огромную помощь. Казалось, каждый вечер И. затрагивает все более глубокую тему, в которой каждый из нас, также идущий в новую жизнь, как жители оазиса, имел много раз случай проверить свою собственную готовность к предстоящим задачам.
Не раз казалось мне, что тот или иной вопрос решен для меня бесповоротно, не может вызвать никаких сомнений или колебаний. И вот какое-то слово И. освещало по-новому весь вопрос. И я видел, что гдето в таинственном уголке сердца дремлет укрывшаяся искорка личного чувства.
Дни текли, работы подвигались. Настала, наконец, великая минута, когда готовую, сиявшую всей радугой красок жемчуга и перламутра статую Великой Матери надо было водрузить на место.
Задолго до рассвета властный голос И. разбудил меня, приказав надеть свежее белое платье, данный мне им золотой пояс и собрать все сокровища, что подарили мне Дартан, Раданда и Мория, и спуститься тихонько вниз, никого не разбудив.
Я прижал драгоценный камень Венецианца и цветок Великой Матери, с которыми никогда не расставался, собрал указанные мне вещи, особенно нежно припал к цепи Дартана, вспомнив его слова: «Это редкая вещь, принадлежавшая радостному существу, дух которого ни на минуту, ни в каких испытаниях жизни не омрачался».
В одно мгновение я мысленно облетел всех людей, давших мне свои вещественные благословения, благодарно склонился перед ВладыкойГлавой, очистившим камень Венецианца, прижал к губам цветок Великой Матери, шепча: «Да пробудится в каждом склоняющемся перед образом Твоим живая сила энергии к новой жизни. Да вскроется в его сердце понимание, кто такой его ближний, и простая доброта – вместо осуждения – поможет ему найти мир и оправдание всякому встретившемуся».
Я завернул мои вещи в платок Дартана, мигом сбегал в душ, надел лежавшее у кровати чудесное белое платье, положенное мне, очевидно, любящей рукой Яссы, и спустился на крылечко, где уже ждал меня И.
Молча взял он меня за руку и также молча мы прошли до самого сарая. Двери его были широко открыты, и сияющая статуя стояла на временном, устроенном мною постаменте совершенно открытая. У ног ее прильнула коленопреклоненная мать Анна.
И. приказал мне передать узелок с моими вещами настоятельнице. Он положил свои руки мне на голову и сказал:
– Возьми на руки статую и отнеси ее в часовню.
О, как я обрадовался! Я даже не сообразил, что непомерная тяжесть стекла не даст мне возможности выполнить приказание, и хотел уже подойти к статуе, как снова раздался голос И.:
– Ты еще не получил возможности владеть стихией воздуха, и слуги ее не подвластны тебе. Но я вплетаю мою силу в твой огонь, К. и элементали воздуха помогут тебе. Иди теперь, поднимай статую – она будет казаться тебе теперь лишенной тяжести.
Я почувствовал как бы сильное движение воздушной волны вокруг себя и увидел целый сонм крошечных светлых существ, обвивших всего меня. Когда я поднял статую, она казалась мне картонной, да и сам я с такой легкостью шел, точно плыл по земле. Я невольно отвечал радостным смехом на улыбки моих очаровательных помощников. Все так же легко взошел я по лестнице до самой верхней ступени, вошел в самую часовню и опустил статую в центре уже готового и установленного пьедестала.
Я увидел, как раз под тем местом, где я поставил статую, глубоко в земле, под тяжелейшей плитой горевшую ярким оранжевым огнем чашу И. Теперь огонь шел прямо вверх, касаясь всех ступеней лестницы, пола часовни, всей статуи. А семицветный огонь палочки загорелся на всех цветах, что лежали на руках статуи и у ее ног.
Вся почва, сколько хватал мой глаз, светилась огнем чаши и палочки. Вся аллея, как светящийся подземный ход, была залита Божественным пламенем.
И. и мать Анна подошли ко мне, встав по обе стороны от меня на колени.
– Возьми вещи и сложи их сюда, – приказал мне И., открывая в пьедестале не замеченную до сих пор мною дверку и указывая мне потайной шкафчик. Когда и кто его сделал, я не знал. – Если сердце твое чисто и верно до конца, если ты не имеешь другого желания, как быть слугою своему народу, быть братом человеку не в мечтах и фантазиях, но ищешь в деле простом текущего дня быть основным звеном духовного общения между человеком и Жизнью, – все положенные тобою вещи загорятся огнем чаши и соединятся с огнем статуи. И все, давшие тебе вещи, соединят силу своей чистоты и радости с каждым молящимся здесь сердцем. И тем помогут цельности мольбы и духовному возрождению каждого ищущего у часовни помощи существа. И твоя сила любви и радости закалится так в этот момент, что ни одно испытание дней не омрачит и не поколеблет ее, – сказал И.
Я тоже опустился на колени. Теперь я видел, что светилась не только земля вокруг и в аллее; светилась лаборатория Владык мощи, и сами они, повернув лица к часовне, пели свой гимн, доносившийся до меня. Светились и башни лучей, и от дивно сиявших ликов их Владык бежали лучи и касались часовни. Светилась башня стихий. В восторге, в блаженном счастье я взял поданные мне И. вещи, выложил их из платка, уложил туда и самый платок, снял со своей груди камень и цветок Великой Матери и хотел уже закрыть дверцу, как голос И. меня остановил:
– Возьми обратно платок. Его отдает тебе Великая Мать, как верному сыну своему. Пусть он будет тебе памятью об этой минуте земной жизни – минуте, выше которой ты уже ничего не испытаешь на Земле.
Я вынул платок, горевший всеми огнями палочки и не сжигавший мне рук, закрыл дверцу и склонился к ногам статуи, благословляя милосердие неба, посылавшего новый центр Своей Силы Земле и давшего мне возможность участвовать в установлении этой Святыни.
Когда я поднял голову, все положенные в тайник вещи дивно горели, рассыпая свои лучи по всей часовне, а вверху, над статуей, горела золотая звезда.
Владыки кончили петь свой гимн. Их лаборатория угасла первой, затем угасали одна за другой башни лучей и башня стихий, и оставались горящими только пятиконечная звезда да пламеневший подземный огонь.
– Друг мой, Анна, – вставая с колен и указывая на сверкавшую пятиконечную звезду, сказал И. – Вот обещанное тебе видение. Совершилась ныне та закладка нового магнетического центра на участке земли, где было тебе указано жить и трудиться. Было тебе сказано: «если сумеешь жить в полной чистоте, забыв о себе». Ты сумела. Живое небо приняло сегодня твой дар любви и отдало тебе свой. Вскоре ты освободишься от тела. Внучка твоя Анна сменит тебя. Но «скоро» не обозначает сию минуту. Оно не обозначает быстро летящего земного времени. Жди спокойно той минуты, когда Левушка привезет тебе сюда Анну и Ананду.
И. склонился глубоким поклоном перед все еще стоявшей на коленях матерью Анной. Он перекрестил ее широким крестом и поднял с колен.
– Не думай с тоскою, сколько еще лет придется тебе носить земную форму и сколько еще побед над злом придется тебе одержать в этой форме. Думай только о великом счастье
