им немедленно лекарство, ты знаешь, какое и как. Часа три, четыре они проспят и тогда смогут кушать. Сам же, уложив их, приходи наверх. Услышишь наши голоса – на них и иди.
Легко, как будто бы Наль была куклой, вышел Флорентиец из экипажа, сказав что-то на непонятном ей языке, очевидно, слуге, и стал подниматься по лестнице.
Наль было стыдно, что е„ несут, как дитя. Ей было неловко обременять кого-то собой, и вместе с тем чувство необычайного счастья, радости и впервые узнанной ею любви к отцу заставляло е„ сожалеть, что лестница не бесконечна, что уже пройдена одна площадка и скоро е„ поставят на ноги.
Положив е„ на диван. Флорентиец, смеясь, откинул с е„ головы плащ и ласково сказал:
– Теперь посмотри на того, кого в мыслях ты уже признала отцом. Быть может, взглянув, ты не захочешь выговорить это слово? Или сердце тво„ угадало раньше уст?
– О, как вы прекрасны, отец. Аллах, Аллах, как вы сияете! – прикрывая глаза рукой, сказала Наль. – О отец, теперь я не смогу больше жить без вас! Позвольте мне поцеловать ваши руки. Мне кажется, первый раз в жизни я понимаю, что такое счастье. Здесь, подле вас, ничего не надо. Только бы исполнять вашу волю.
Наль соскользнула с дивана на ков„р и приникла к рукам Флорентийца, сидевшего на низкой табуретке у е„ изголовья.
– Встань, дитя, мы с тобой будем долго вместе. И я рад ответить любовью на твой зов. Будь моею дочерью, как твой муж, Николай, уже давно мой сын. Называя меня отцом, ты только бер„шь то, на что имеешь право. Вот, съешь эту конфету, и через час будешь бегать не хуже, чем по саду дяди Али.
Можешь ли объяснить мне и себе ясно: почему, будучи воспитана Али, обожая его, любимая им, ты назвала меня отцом и заявила сво„ право на это, прикоснувшись ко мне? Его же ты ни разу так не назвала.
– Это очень странно, отец. Действительно, ведь вс„, что я имела в жизни до сих пор, – вс„ от дяди Али. Вс„ через него. Вс„ – его заботами и даже борьбой и подвигом. Вс„, вс„, – зардевшись, говорила Наль, – и… капитан Т., которого ты зов„шь Николаем, и даже встреча с тобой, отец, – вс„ только от него, дяди Али.
Но объяснить вряд ли смогу, почему моя любовь к дяде Али была не то чтобы со страхом смешана… Но он так сил„н. Так недосягаемо высок, что почувствовать себя с ним так просто, как с тобой, я никогда не могла. Я вс„ чувствовала, что между нами словно огромная гора света, и проникнуть за не„ я не могла. А увидела тебя, отец, и даже ещ„ не видя, уже почувствовала, как мне просто, как легко с тобой. Если ты меня оставишь, – я жить уже не смогу. Даже любовь Николая, если бы он любил меня, – горько вздохнула Наль, – меня не удержала бы на земле без тебя.
– Если бы Николай любил тебя, дочь? Что это значит? В ч„м ты сомневаешься?
– Нет, отец, я ни в ч„м не сомневаюсь. Если дядя Али послал меня сюда, – значит, здесь моя жизнь и судьба. Я встретила тебя и теперь понимаю, что дядя послал меня к тебе. Он только сказал, что мы с Николаем – муж и жена. Но, видно, иначе он отослать меня к тебе не мог.
– Но кто сказал тебе, что брак ваш не состоится? Что Николай тебя не любит?
– Никто не говорил. Только, видишь, когда я стала невестой, перед брачным пиром т„тка вс„ объясняла мне, как муж обращается с женой, если е„ любит. Но…
– Смейся, дитя, над всеми предрассудками мира, а особенно над теми утлыми понятиями, что вынесла ты из гаремной жизни. Немного времени пройд„т, и ты пойм„шь всю силу любви и преданности Николая. Немало жертв Николай тебе прин„с, и ты их узнаешь. Будь с ним так же проста и честна, как сейчас со мной. И ты поможешь и мне, и дяде Али. А помощь ваша прежде всего заключается в той новой, освобожденной семье, которую вы оба должны создать. Ну, вот и муж твой. Сюда, Николай. Приподняв портьеру, на пороге показался Николай. – Ну, конечно, я не сомневался, что Наль будет сразу поднята на ноги вашим волшебным присутствием, Флорентиец. Она так сияет, что мне не о чем спрашивать.
– Отец приказал мне звать вас Николаем. Мне хотелось бы называть вас как-то иначе, чем зов„т вас Левушка. Но я буду звать вас так, как зов„т отец. У меня в ушах будут звенеть два голоса – его и мой собственный – каждый раз, когда я буду произносить: «Николай».
Флорентиец засмеялся, а на лице Николая выразилось удивление.
– Вс„ это хорошо, дочь моя, времени у нас впереди много, мы ещ„ обо вс„м поговорим. А сейчас иди в ванную. Надо одеться к лицу и сойти вниз завтракать. Я приготовил для тебя девушку-горничную. Она никогда этим раньше не занималась, но жизнь того потребовала. У не„ – старушка мать и младший брат, которого надо учить. А найти женщине в Лондоне кусок хлеба, чтобы содержать ещ„ двух человек, – почти немыслимо. Я взял с„к себе, имея в виду куда-либо пристроить. Она знает языки, знает этикет, у не„ много вкуса. И будет тебе полезна. Я е„ сейчас приведу.
Флорентиец скрылся так быстро, что Наль ничего ответить не успела. Спустившись с лестницы, он вош„л в чудесную комнату с балконом, обитую зел„ными ш„лковыми обоями и обставленную немногими старинными вещами. Шкафы с книгами и письменный стол были из светлого, золотистого дерева, с инкрустацией из черепахи. Пройдя комнату, он вышел на балкон и позвал: – Дория, пройди ко мне сейчас же.
В саду послышались поспешные шаги, и на дорожке показалась высокая женская фигура. Женщина прошла через балкон в комнату.
– Садись, Дория. Ты просила меня помочь тебе. Сама знаешь, как много Ананда для тебя сделал, и как ты, дав обет беспристрастия и отказа от зависти, нарушила его. Тяжела теперь твоя жизнь, ставящая тебя постоянно в положение существа зависимого, второстепенного. На каждом шагу она выбивает из тебя крючки зависти и ревности.
– Да, жизнь была мне тяжела, когда я лишилась своего руководителя Ананды. Я страдала и до сих пор страдаю от сознания, что ударила в моего милосердного поручителя стрелами страсти и зависти. Но жизнь в вашем доме – более чем счастье. Мо„ сердце чисто. В н„м теперь нет ни зависти, ни пристрастий, ни осуждения, но я должна доказать, что понимаю теперь счастье жить в служении вам. И этим снять с Ананды ответ за себя.
– Уверена ли ты, что всякий труд понес„шь радостно? Что не проснутся в тебе вновь гордость и чувство унижения? Или ревность и зависть к чужой блестящей жизни?
– Я уверена. Уверена не в себе, не в своих качествах. Я уверена в истинности любви к людям, проснувшейся во мне.
– Если бы я сказал тебе стать слугой у юной, прекрасной как мечта женщины? Служить ей горничной, нянькой, потому что она неопытна, как дитя. Быть ей незаметно наставницей по части манер и одежды, потому что она азиатка и не знает не только света, но даже не видела вовсе европейской жизни. Как отнеслась бы ты к такому труду?
– Служа ей, я служила бы вам. Служа вам, я искупила бы грех перед Анандой и вернулась к нему.
Долго-долго смотрел на Дорию Флорентиец. Так долго, что у женщины участилось дыхание. Точно до самого дна проникал его взгляд и читал не только е„ теперешнее состояние, но и всю будущую е„ жизнь и возможности. Наконец он встал, улыбнулся и сказал:
– Слово тво„ отзов„тся в веках. Я ставлю свою подпись под твоим новым обещанием. Дитя, за которым я поручаю тебе уход, надежда многих. Я не знаю, насколько великодушна будет она к тебе поначалу и будет ли вообще.
– Я сама буду великодушна. Благословите меня. Флорентиец, я думаю, что больше не поскользнусь, под какой бы личиной ни пыталось проникнуть ко мне зло.
Дория опустилась на колени, прижала к губам дивную руку Флорентийца, который положил ей на голову свою вторую суку.
– Пойд„м, она ждет, – сказал Флорентиец, поднимая Дорию.
Дория от„рла влажные глаза и казалась удивл„нной. – Да, это здесь, в мо„м доме, и тебе никуда уезжать не надо.
– Какое счастье, – радостно воскликнула Дория. Флорентиец направился к выходу и, оглянувшись в дверях, сказал ей, улыбаясь:
– Привыкай к роли горничной и учись ходить позади госпожи и господ.
Войдя к Наль, он подв„л к ней Дорию и сказал: – Вот горничная, как я тебе обещал, дочь. Е„ зовут Дория. – О, какое красивое имя, не менее красивое, чем вы сами, – подымаясь с дивана и положив руку на плечо Дории, сказала Наль.
Дория поднесла к губам руку своей новой хозяйки и сказала, что будет стараться служить ей так верно, как только сумеет.
– О Дория, как вы меня огорчили. Зачем вы поцеловали мне руку. Я возвращаю вам поцелуй. – И раньше, чем кто-либо успел опомниться, Наль поцеловала руку сконфуженной Дории.
– Я не знаю света, Дория. Но дядя Али научил меня, что нет в жизни слуг и господ, а есть люди, цвет крови которых одинаково красен. Не слугой вы будете мне, но другом, наставницей в тысяче новых для меня вещей, которых я не знаю.
Отец, я уже успела осмотреть комнаты, что вы назначили мне. Куда мне столько? Можно Дории жить в прелестной угловой, выходящей в сад? Я бы так хотела, чтобы ей было легко и весело со мною.
– Ты маленькая хозяйка и своих комнат, и Дории. Поступай, как хочешь. Боюсь, что своим восточным очарованием ты не только меня с Николаем, но и весь дом скоро забер„шь в плен, – шутил Флорентиец. – Но времени теперь не теряй. Приведи себя в порядок и спускайся завтракать по звуку гонга. Он да„тся за четверть часа.
С этими словами хозяин дома уш„л, уводя с собой Николая. – Дория, друг. Я совсем ничего не умею делать и не знаю, что в этих сундуках. Они открыты, но что выбрать, чтобы нарядно и подходяще к случаю одеться, я не знаю.
– Не беспокойтесь, графиня, ванна уже готова, я усажу вас в не„ и вернусь поискать что-нибудь подходящее. Вы наденете то, что вам понравится больше. Если же не понравится ни один из туалетов, мы потом съездим в город и купим вс„, что будет нужно.
– Дория, у нас не принято, чтобы девушки звали свою хозяйку иначе, чем по имени. Прошу вас, когда мы одни, зовите меня Наль, как у нас в стране. Если же здешние приличия требуют меня величать, то величайте только на людях.
Выйдя из ванны, освеженная, прекрасная, точно весенний цветок, Наль с детским восторгом рассматривала приготовленные Дорией платья.
– Эти все годятся для завтрака, – сказала горничная, усаживая свою госпожу перед большим зеркалом. – Господи, как вы прекрасны, – сказала она, распуская е„ роскошные волосы.
Кто-то постучал в дверь, и слуга сунул Дории в руки узелок, завязанный в чудесный персидский платок. – Для Наль, – сказал он и уш„л.
Наль развернула узелок, и оттуда выпали две косы, перевитые жемчугом, с драгоценными накосниками на концах, отрезанные ею в день бегства из К. Там же было и роскошное покрывало.
– Что это? Точь-в-точь ваши вьющиеся волосы. – Они самые и есть. Шляпа на них не лезла, да и выдали бы меня с головой. Даже у нас, где у многих хорошие волосы, мои косы до полу всех удивляли. Вот я их и отрезала, – спокойно ответила Наль.
– И вам не жаль было лишать себя такой исключительной красоты?
– Ах, Дория. Красота – это такое растяжимое понятие. До сегодняшнего дня я думала, что мой муж красивее всех на свете. А сегодня поняла, что красота может быть ещ„ и божественно прекрасна.
– Да, – засмеялась Дория, – я согласна, что вы божественно прекрасны, и никская богиня Олимпа вам не страшна. Но разрешите мне причесать вас по моде, а то мы гонг пропустим.
Уложив волосы Наль большим узлом на затылке, спустив по бокам небольшие локоны, Дория укрепила прич„ску ж„лтым черепаховым гребнем и такими же шпильками, отделанными мелкими бриллиантами Наль стала выбирать платья.
– У нас надевают много халатов, один на другой. А как по вашему обычаю, нельзя ли надеть все платья сразу? Они так прекрасны.
– Нет, никак нельзя, – смеясь, разводила руками Дория. – Надо решиться на что-нибудь одно.
– Как жаль, – так серь„зно сказала Наль, что Дория снова покатилась со смеху. Наль вторила ей и, наконец, надела золотистого мягкого ш„лка платье, отделанное у шеи и рукавов кружевом. Тонкая, высокая шея, выступающая из едва открытого ворота, короткие рукава, – вс„ изменяло Наль до неузнаваемости.
– Я вижу, вернее слышу, что вы превесело одеваетесь. Можно войти? – услышала Наль голос Николая.
– Ах, нет, никак, – закрывая обнаж„нную шею и ища, чем бы прикрыть голые руки и обтянутое платьем тело, вскрикнула Наль.
– Как нельзя? Да ведь вы совершенно готовы, – удивился Николай, видя свою жену в полном туалете.
Наль, закрывая вс„ так же шею, с полными сл„з глазами стояла перед ним.
