означать?
Алексей окинул подполковника быстрым профессиональным взглядом.
Артиллерист. Значок Академии генштаба. Невысок и некрупен, но ладно скроен. Маленькие красивые руки нервно трутся одна о другую. Черты правильные, даже красивые. Острая бородка с легкой проседью, породистый нос, на лбу резкая вертикальная морщина — признак воли и характера. Но почему блестят глаза? Будто с них только что смахнули слезу.
Очень странно. Уж не арестованный ли это?
Но следующая фраза генерала разрушила эту интересную версию.
— Подполковник, вот офицер, которому мы поручим наше деликатное дело. Прапорщик Романов. Кандидатура просто идеальная. Артистичен, находчив, бывал в переделках. И возраст именно такой, как надо.
Трагические глаза артиллериста так и впились в лицо Алексея — в этом взгляде читались мучительное сомнение и надежда. Сказано, однако, ничего не было — подполковник ограничился кивком.
— Знакомьтесь, — обратился Жуковский теперь уже к Романову. — Это подполковник Шахов из Главного артиллерийского управления. Тут вот какое дело… Козловский, давайте вы.
— Слушаюсь. — Козловский повернулся к товарищу, и Алеша увидел, что физиономия у ротмистра не очень-то веселая, а скорее возбужденная. Глаза блестят, ноздри раздуваются — прямо рысак перед призовой скачкой. — Я, ваше превосходительство, коротко.
— Не надо коротко. Рассказывайте подробно. Послушаю еще раз.
— Как прикажете…
Но говорить долго князь в любом случае не умел, да еще в присутствии высшего начальства. Он откашлялся.
— Некоторое время назад к нам поступили агентурные сведения, что немецкий Генштаб имеет доступ к секретным сведениям из Артуправления. Мы провели тайную проверку. Выяснилось, что некоторые старшие офицеры завели привычку брать секретную документацию домой…
Шахов воскликнул:
— А что прикажете делать? Очень много работы. Приходится заканчивать дома, по вечерам. Конечно, это нарушение…
Как странно: человек с тремя большими звездами на погонах оправдывается перед прапорщиком, подумал Алексей.
Генерал Жуковский обладал слишком живым характером, чтобы долго довольствоваться ролью пассивного слушателя. Он махнул князю: ладно, не мучайтесь, я сам — и с удовольствием продолжил рассказ. Получилось совсем удивительно, будто перед чахлой звездочкой отчитывается целое созвездие Большой Медведицы.
— Проще всего было бы запретить эту опасную практику, и дело с концом, но я распорядился иначе. — Владимир Федорович вкусно улыбнулся. Считалось, что он похож на бульдога (его за глаза так и называли), но сейчас генерал напоминал большого круглоголового кота, который приволок дохлую мышь и очень собою горд. — Нужно ведь не только пресечь утечку, но и установить источник. Это самое главное. Наши химики предложили тайно покрыть документы неким составом, который реагирует на фотоблиц — как известно, без вспышки документ качественно не снимешь. Результата долго ждать не пришлось. Негласная проверка показала, что чертеж новой 76-миллиметровой пушки, с которым работает подполковник Шахов, подвергся фотографированию. Ну а дальше продолжит подполковник — сведения всегда лучше получать из первоисточника.
— Слушаюсь, ваше превосходительство… Позавчера я вернулся домой в девятом часу. Работал с чертежом до полуночи. Прислуге в это время входить в кабинет запрещается. Закончив работу, запер чертеж в сейф. У меня дома сейф. Как у всех сотрудников управления, кому дозволено брать работу домой.
Рассказ давался артиллеристу тяжело, и чем дальше, тем труднее. Шахов все больше бледнел, смотрел вниз, но голосом не дрожал и не сбивался — твердости этому человеку было не занимать.
— …Вот, собственно, всё, что случилось позавчера… Поэтому, когда вчера меня вызвали на допрос, это было как гром среди ясного неба… Я не мог объяснить, кто и когда мог сфотографировать чертеж. А когда выяснилось, что… — Он издал странный квохчущий звук. — Прошу извинить, господа. Сейчас продолжу. В горле что-то… Вы позволите, ваше превосходительство?
Жуковский сам налил ему из графина и продолжил за артиллериста:
— В общем, наши агенты провели обыск у господина Шахова в кабинете. Установили, что сейф открывали только ключом, никаких следов взлома или вскрытия. Тогда с помощью подполковника реконструировали детальный хронометраж событий позавчерашнего вечера. Установили, что единственным посторонним лицом, входившим в кабинет, когда чертеж еще не был помещен в сейф, была дочь подполковника, девица двадцати двух лет.
Командир взглянул на Шахова, словно проверяя, справился ли тот с нервами и может ли дальше рассказывать сам. Теперь Алеша начинал понимать состояние этого немолодого и, очевидно, заслуженного офицера.
— Да, Алина принесла мне чаю… Должен сказать, что она нечасто балует меня такими знаками внимания, и я всякий раз бываю очень рад… Дочь вообще по вечерам редко дома… А тут была приветлива, даже мила. Мы славно поговорили — она задержалась в кабинете, даже, представьте, отпивала из моего стакана, — сказал Шахов и сам смутился. — Вам трудно понять, как много для меня это значит… Ладно, неважно. Важно, что Алина оставалась в кабинете, когда я отлучался, пардон, в уборную… Конечно, чертеж при этом в сейф не запирал, в голову не пришло… Но мог ли я вообразить? — Подполковник скрипнул зубами, сердито потер кулаком глаза. — Ради бога простите. Расклеился, как баба.
Никакого сочувствия к отцовскому горю генерал не проявил. Он сделал рукой хватательное движение, словно поймал в воздухе комара или муху.
— Отлучка подполковника в ватер-клозет — единственный момент, когда документы могли быть сфотографированы. Никаких сомнений: это сделала мадемуазель Шахова. Расскажите-ка про фотоаппарат.
— Я подарил дочери портативный «кодак» по случаю окончания гимназии, тому три года. Одно время Алина очень увлекалась фотографией, и у нее недурно получалось. Потом утратила интерес… Она утратила интерес ко всему…
— Вот редкий случай, когда картина преступления может быть восстановлена полностью, — подытожил Жуковский. — Девица Шахова от кого-то (предположительно от резидента) знала, что в этот день отец принесет важный документ, и потому осталась дома. Спрятать портативную фотокамеру и блиц под одеждой нетрудно. Произвести снимок — дело одной минуты. После реконструкции событий я распорядился произвести тщательный обыск в комнате у барышни, благо она отсутствовала.
— Да, это тоже необычно, — хмуро сказал подполковник. — Алина всегда у себя часов до пяти-шести пополудни, а вчера — горничная рассказала — ушла вскоре после меня.
— Вот именно. В шифоньере, под нижним бельем, мы нашли фотопластину, на которой запечатлен чертеж орудия — снимок превосходного качества. Вот, Романов, каковы исходные условия задачи. Ну-с, господин курсант, как бы вы стали действовать дальше?
Генерал с веселым любопытством воззрился на прапорщика.
— Есть два способа, ваше превосходительство. Можно оставить фотопластину на месте и проследить за девушкой, чтобы установить ее контакты. Но я бы поступил еще проще: взял бы Алину Шахову и допросил. С такими доказательствами она не отвертится. Интеллигентная барышня — очень легкий материал для хорошо подготовленного следователя, — сказал Алексей с высоты обретенных на курсах знаний. — Здесь должен быть какой-то излом личности. Тут ведь не просто шпионаж, а предательство родного отца. Если нащупать эту психическую трещину, объект расколется на половинки, как грецкий орех.
Командир корпуса переглянулся с Козловским, который ободряюще подмигнул молодому человеку. Очевидно, той же логикой руководствовалось и премудрое начальство.
— Допрашивать ее смысла нет, — сказал генерал. — Этот путь в данном случае малоперспективен. Мадемуазель Шахова может быть слепым орудием немцев. Делает то, что ей велят, а знать ничего не знает.
— Уж что-то она наверняка знает. Есть же у нее глаза, уши, голова на плечах, — позволил себе возразить Романов. Его учили, что на аналитическом совещании субординацию соблюдать не обязательно. Если младшему по званию приходит на ум дельная мысль или контраргумент — высказывай, не молчи.
Жуковский покачал головой:
— У людей этого склада наблюдательность понижена, любопытство отсутствует, а умственная энергия направлена лишь в одну сторону. Им лишь бы получить то, что им потребно, всё остальное не имеет значения.
Этого Алексей не понял и поглядел на генерала вопросительно. Но ответил Шахов:
— Алина наркоманка. Морфинистка. Это продолжается уже второй год. Врачи ничего не могут поделать… — Подполковник глядел вниз, на пол. — …Понимаете, на нашу семью прошлой весной обрушились несчастья, одно за другим. Сначала лопнул банк, в котором хранились все наши средства. Вскоре после этого скончалась жена… Я бесконечно виноват перед Алиной. Бывает, что общее горе сближает, а бывает, что и разделяет… Если каждый пробует справиться с ним в одиночку. Я пытался забыться делами службы, благо объявленная мобилизация, а затем и война давали такую возможность. Сутками просиживал в управлении, да поездки на фронт, да командировки на заводы… Алина оказалась предоставлена сама себе. Я ее бросил в беде одну… А она тоже обнаружила свой способ забыться. Связалась с декадентской компанией. Пристрастилась к кокаину, потом к морфию. Было две попытки самоубийства…
Подполковник сделал над собой усилие, поднял голову. Да ему нет и пятидесяти, подумал Алеша. Морщины на лбу, глубокие тени в подглазьях, преждевременная седина и убитый вид состарят кого угодно. При таких обстоятельствах неудивительно.
— Она прошла несколько курсов лечения в клинике Штейна. Это здесь рядом, у Таврического сада, — пояснил Шахов, словно местонахождение клиники имело какое-то значение. — Я знал, что дела плохи, врачи меня не обнадеживали… Но разве я мог подумать…
Тут он вдруг с силой ударил себя кулаком по лбу.
— Что я несу? Будто напрашиваюсь на жалость и снисхождение! Меня нужно гнать со службы. С позором, с судом. Я нынче же сам подам рапорт!
— И оборвете нить, которая ведет к немецкой шпионской сети, — сурово сказал Жуковский. — Мы это уже обсуждали, не будем повторяться. К делу, господа! Ротмистр, излагайте план.
План был логичен и прост: использовать Алину Шахову как наживку на крупного зверя.
— Фотопластину мы, конечно, оставили в шифоньере, — рассказывал Козловский. — Вернее, положили на ее место другую, сделанную со специально искаженного чертежа. Установили наружное наблюдение. Горничную заменили на нашу агентку. Так что барышня находится под постоянным присмотром, что дома, что на улице.
Романов поднял руку, как на занятии:
— Можно? Два вопроса. Не покажется ли Шаховой подозрительным смена прислуги?
— Не уверен, что она это заметит, — горько ответил подполковник. — Иногда мне кажется, что она вообще на нас, домашних, не смотрит. К тому же я часто меняю горничных. Они долго не выдерживают… атмосферы, — не сразу подобрал он слово.
— Тогда, с вашего позволения, второй вопрос. Почему Шахова вчера оставила пластину дома? Если она встречалась с резидентом, то должна была захватить добычу с собой.
Генерал покивал:
— Правильный вопрос, Романов. Мы это обсуждали и нашли объяснение. Разведка часто использует в агентурных целях наркоманов, но этот элемент крайне ненадежен. Обыкновенно их держат на положении экстернов.
— Простите, кого? — вздрогнул Шахов.
— Не ординарных агентов, состоящих на постоянном жалованье, а экстернов, которых используют от случая к случаю. Причем чаще всего втемную. Платят сдельно: есть добыча — есть оплата. Иначе у наркомана нет стимула проявлять активность. Размер гонорара каждый раз определяется особо, в зависимости от ценности улова. Вчера Шахова встречалась со своим
