Раненный гигант покачнулся, его череп превратился в пылающую груду обломков металла. Всполохи освобожденного огня рвались из-под шлема, и раскаленные потоки крови подобно фосфору стекали по железной коже. Фулгрим на миг ощутил чудовищную боль в полусожженной руке, но тут же подавил её страшным усилием воли и, вновь подступив к врагу, что было сил, обхватил его шею.
Жар пылающей железной кожи нестерпимо обжигал искалеченную плоть Примарха, но Феникс не чувствовал боли, целиком отдавшись борьбе с врагом. Лепестки алого огня вылетали из ран на лице эльдарского бога, унося с собой ярость и злобу его создателей. За ними уходили тяжкие дуновения, несущие в себе память об эпохах похоти и наслаждений, и, наконец, саднящая грусть, смешанная с жалостью к самим себе.
Руки Фулгрима почернели, но жизнь неотвратимо уходила из тела его врага, темный металл потрескивал, и в этом звуке слышались последние вздохи умирающей души. Ещё усилив хватку, Примарх заставил погибающего монстра рухнуть на колени. Смеясь, напрочь забыв о боли, он с наслаждением всматривался в угасающие глаза бога эльдаров, испытывая непередаваемый восторг от сознания того, что сейчас, в эту секунду, столь могучее творение принимает смерть от его рук.
В воздухе послышался низкий шум, подобный надвигающейся буре, и Фулгрим, на миг оторвав взгляд от своей жертвы, взглянул в ночное небо. Он увидел, где рождается этот могучий звук, и, отпустив поверженного монстра, воздел обугленные руки ввысь. Над головой Примарха, закладывая изящный вираж, пронеслась «Огненная Птица», ведущая за собой стаю «Штормбёрдов» и «Тандерхоков».
Вновь опустив глаза к телу поверженного чудовища, Феникс успел лишь понять, что оно умерло окончательно. И в тот же миг ослепительный свет и невыносимый, грохочущий шум вырвались из железного тела, словно рядом с Примархом родилась сверхновая звезда. Пламя смерти эльдарского бога вознеслось к небесам, и его останки разлетелись градом раскаленного металла и расплавленного железа. Силой взрыва Фулгрима подбросило высоко в воздух, и он почувствовал, как исходящая от поверженного создания сила скользит по его доспехам и проникает сквозь кожу.
Освобожденная сущность божества окружила его, наделяя памятью и знанием миллионов веков. Он видел гигантскую воронку в черноте космоса, поглощающую звезды и планеты, гибель целой расы и рождение великого и страшного бога, Темного Принца страданий и наслаждений.
Имя явилось ему из мрачной пустоты минувшего, кровавых колыбельных и бессловесных воплей, запретных чувств, родивших самый ужасный и пронзительный крик новорожденного, провозгласившего себя и свою суть одним кратким словом… СЛААНЕШ!
Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш! Слаанеш!
Услышав имя и повторив его, Фулгрим рухнул наземь и улыбнулся разбитыми и сожженными губами, видя, как Дети Императора, несомые крыльями огня, сходят на поверхность Тарсуса. Он лежал, одинокий, обессилевший, с переломанными костями и страшными ожогами, но живой! О, какой же он был живой! Чьи-то руки ощупывали его тело, чьи-то голоса обращались к нему, моля отозваться, но он не обращал на них внимания, охваченный вдруг невыносимой беспокойной тоской — он же потерял свой меч!
Одним рывком Фулгрим вскочил на ноги, мельком заметив озабоченные лица своих Астартес, но, не узнавая их и не слыша их слов. С его рук свисали лохмотья кожи, в воздухе отчетливо и тяжело пахло опаленной плотью, но Примарх не уделил этому ни капли внимания — он как раз заметил поодаль пронзающий ночь серебряный блеск лаэрского клинка.
Меч вонзился в траву строго вертикально, в том самом месте, где Феникс подбросил его в воздух. Лезвие сияло во тьме — уже не собственным светом, но отражая свет пламени двигателей «Огненной Птицы» и других челноков. Руки Фулгрима потянулись к мечу, но какая-то часть его разума издала истошный, протестующий крик, в котором слились мольба и угроза.
Примарх сделал ещё один неуверенный шаг, его правая рука вновь дернулась к рукояти меча, как будто по своей воле. Его почерневшие пальцы судорожно подергивались, мышцы дрожали, словно Феникс пытался пройти сквозь невидимый барьер. Притягивающая песнь меча невероятно влекла его, но воля Примарха и остатки воспоминаний о рождении темного бога на миг задержали руку.
Только со мной ты сможешь достичь совершенства!
Слова прогремели в голове Фулгрима, и образы только что выигранной битвы заполнили разум, обжигая неистовым огнем и жаждой победы, вновь даруя наслаждение смертью железного бога, погибшего от его рук. В тот же миг последняя линия сопротивления в душе Примарха рухнула, и его пальцы сжались на рукояти меча. Неведомая сила тотчас влилась в тело Феникса, унося боль от ран, словно лучший из лечебных бальзамов.
Фулгрим выпрямился, минутная слабость исчезла, как сон. Каждый атом его существа наполнился энергией, пришедшей из серебряного клинка. Взглянув в сторону телепорта, Примарх увидел, что остатки эльдаров спасаются бегством, лишь коварный Провидец Эльдрад Ультран спокойно стоял под изогнутой полуаркой.
Наконец, когда последний из его воинов покинул Тарсус, Провидец горестно склонил голову и вошел в сияние, погасшее за его спиной.
— Мой лорд, — Веспасиан, утирая кровь с лица, подошел к Фулгриму. — Каковы ваши приказы?
Ненависть Фулгрима к ксеносам достигла невиданных высот. Спрятав меч в ножны, он обернулся к своим воинам, зная, что есть лишь один способ избавиться от расы предателей.
— Возвращаемся на «Гордость Императора». Передайте на все корабли флота приказ о подготовке к вирусной бомбардировке.
— Вирусная бомбардировка? — переспросил Веспасиан. — Но ведь только Воитель или Им…
— Выполнять! — заорал Фулгрим. — Немедленно!
Озадаченный Веспасиан нехотя поклонился и направился к челнокам.
«Клянусь огнем, — пробормотал про себя Фулгрим. — Я выжгу каждый из проклятых эльдарских миров!»
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПОРОГ
Глава Шестнадцатая
Привлечь к ответственности/Шрамы/Испугался-проиграл!
ОРМОНД БРАКСТОН ПОНЕМНОГУ НАЧИНАЛ злиться на Фулгрима, вынудившего его, посланника Администратума Терры, так долго ждать за золотыми дверьми своих покоев. От Примарха, славившегося культурностью и утонченностью натуры, он ждал куда лучших манер. Бракстон прибыл на борт «Гордости Императора» трое стандартных суток тому назад, и за это время не раз припомнил, как он сам заставлял нижестоящих чиновников неделями ждать приема с единственной целью — показать им, кто здесь главный.
Наконец, его бесконечные просьбы об аудиенции возымели действие. Прислужники Ормонда тщательно вымыли его объемистые телеса, после чего явилась целая процессия рабов Примарха и растерла кожу посланника ароматическими маслами, пояснив, что делается это по распоряжению Фулгрима. Запах благовоний казался приятным, но слишком сильным для непривычного к таким процедурам Бракстона. Капли пота, обильно блестевшие на лысине посланника, смешивались с остатками масел и скатывались по лицу, заставляя глаза слезиться и вызывая мерзкое першение в горле.
Двое воинов в полной броне стояли по бокам от золоченых дверей, из-за которых доносился оглушительный грохот, в какой-то мере напоминающей музыку, но куда больше схожий с ударами молотом по ведру, одетому на голову несчастного Ормонда. Рядом с каждым из стражей высилась скульптура невыразимых форм, состоявшая из одних лишь кривых линий и острых углов. Что изображали статуи — Бракстон понять не смог.
Поправив складки на плечах своей администратумской тоги, Ормонд принялся лениво разглядывать картины, развешанные в огромном, мощеном разноцветной плиткой коридоре. Чрезмерно богатые позолоченные рамы окаймляли холсты, вкривь и вкось размалеванные красками самых невероятных цветов, никакого сюжета или смысла в картинах не угадывалось. «Наверное» — подумал посланник, — «я просто ничего не понимаю в современном искусстве».
Взглянув на лысого толстяка впервые, мало кто узнал бы в нем знаменитейшего Ормонда Бракстона, непременного представителя Терры в большинстве мирных переговоров с человеческими мирами, присоединенными к Империуму за последние десятилетия. Он обучался в известнейшей Схоле Итераторум, и среди его близких друзей значились Эвандер Тобиас и Кирилл Зиндерманн. Его исключительные навыки переговорщика и служащего Терранского Административного Корпуса обеспечили поручение Ормонду этой миссии, требующей особой дипломатичности и такта. Лишь такой человек, как Бракстон, мог передать Примарху послание от Администратума — особенно учитывая, что в нем говорилось…
Двери в покои Фулгрима распахнулись, и оглушающий грохот «музыки» мгновенно усилился в разы, став совершенно невыносимым. Стражи вытянулись в струнку, и даже Ормонд кое-как подобрал живот, готовясь предстать перед Примархом Детей Императора.
С минуту он ждал приглашающего знака, но, так и не дождавшись, несмело шагнул через порог. Воины не собирались ему препятствовать, и посланник вошел в покои Примарха. Двери сами собой тут же закрылись у него за спиной, и Бракстона охватило неясное беспокойство.
Музыка просто-напросто сбивала с ног. Десятки фонокастеров горланили что есть мочи из всех уголков обширной залы, каждый на свой лад. Всевозможные гадостные рисунки и картины «украшали» стены, некоторые изображали чудовищно жестокие сражения и убийства, на прочих красовались невыразимо гнусные акты соития, которые невозможно было назвать даже порнографией. Ормонд окончательно расклеился, услышав гневные, с кем-то спорящие голоса, доносящиеся из небольшой комнатки в центре покоев.
— Мой господин Фулгрим, вы здесь? — дрожащим голосом спросил посланник. — Это администратор Ормонд Бракстон. Я здесь по поручению Совета Терры…
Голоса немедленно смолкли и фонокастеры поперхнулись своей псевдомузыкой.
Бракстон взволнованно осмотрелся, но во всей огромной зале не было видно никого, кроме самого посланника.
— Можешь войти! — прозвучал властный, но вместе с тем приятный и музыкальный голос. Ормонд едва ли не на цыпочках направился к центральной комнате, ожидая увидеть там Примарха и, скорее всего, кого-нибудь из старших Капитанов. С другой стороны, даже лорд-коммандеры навряд ли бы осмелились вести разговор со своим повелителем в столь грубом тоне.
Как можно незаметнее Бракстон вошел в покои Фулгрима и тут же замер на месте, пораженный увиденным.
Примарх — не узнать его было невозможно — нервно расхаживал по комнате, полностью обнаженный, если не считать фиолетовой набедренной повязки, и размахивал в воздухе сверкающим серебряным мечом. Плоть Фулгрима напомнила Ормонду драгоценный мрамор, на бледной коже пульсировали темные жилки и вздутые вены, а лицо… Его выражение казалось полубезумным, одержимым, Примарх походил на наркомана с нижних уровней терранского улья.
В покоях Фулгрима творился жуткий кавардак, повсюду валялись осколки мрамора, видимо, отколотые с разрисованных стен. В дальнем углу стояла огромная картина, ростом с Примарха, но изображение на холсте закрывалось от взгляда Бракстона каким-то барельефом.
Тяжелая вонь от загнившей пищи висела в комнате, и даже благовонные масла не могли заглушить запах горелого мяса.
— О, посланник Бракстон! — вдруг выкрикнул Фулгрим. — Как хорошо, что ты пришел!
Ормонд, умело скрыв изумление, вызванное состоянием самого Примарха и его покоев, склонил голову в низком поклоне.
— Для меня честь предстать перед вами, мой господин.
— Вздор! — отмахнулся Примарх. — Я непростительно грубо вел себя последние дни, посланник. Прости, что заставил ждать, но вот уже несколько недель, с тех пор, как Дети
