проснувшуюся в лохмотьях или обнаженную, посреди хлама на полу студии. Иногда Серене приходило в голову, что часть видений вовсе не принадлежала к мимолетным ночным кошмарам… Это были воспоминания.
Горючие слёзы хлынули из глаз девушки — она вспомнила, как дико и страшно сегодняшним утром подтвердились её худшие опасения. Проснувшись, она на негнущихся ногах подошла к огромной вонючей бочке в углу студии и сбросила крышку.
«Аромат» разлагающейся плоти и кислотных химикалий ударил её словно молот, и крышка, упав, со звоном покатилась по полу. В бочке, выглядывая из серой гнилостной массы, плавали полурастворенные части по меньшей мере шести человеческих тел. Пробитые черепа, распиленные кости, густой «бульон» разжиженного мяса… Серена не выдержала, и содрогнулась в ужасных спазмах желчной рвоты, стихших лишь через несколько минут.
Оторвавшись, наконец, от бочки, девушка залилась тихими, жалобными слезами, понимая, какое чудовищное преступление совершила. Серена из последних сил пыталась удержать свой израненный разум от падения в пучины безумия, и вдруг из зловонной тины сознания всплыло имя, показавшееся ей спасательным кругом:
— Остиан… Остиан… Остиан…
Словно утопающий, схватившийся за соломинку, она поднялась на ноги, как могла, привела себя в порядок и, плача, в окровавленном рубище, спотыкаясь, побрела к студии Остиана. Он ведь как-то уже пытался помочь ей, а она оттолкнула его, не заметив робкой любви и чистосердечия скульптора. О, как Серена теперь проклинала себя за это!
Остиан мог тогда спасти её. Наконец, добравшись до его студии, девушка надеялась лишь на то, что он не забыл о ней. Переборка оказалась полуоткрытой, и Серена слегка похлопала ладонью по листу гофрированного металла.
— Остиан! — позвала она. — Это я, Серена… пожалуйста… впусти меня!
Остиан не ответил, и она принялась изо всех сил барабанить по металлу, сбивая руки в кровь, выкрикивая имя скульптора и рыданиями моля о прощении. Ответа не было, и в отчаянии Серена рванула переборку вбок, загоняя её в стенные пазы.
Девушка вошла в окутанную полумраком студию, и её ноздри сжались, чувствуя знакомый до жути омерзительный запах. Подняв глаза, она увидела худшую из картин.
— О, нет, — прошептала Серена, глядя на полуразложившийся труп Остиана Делафура, пронзенный поблескивающим серым клинком и навсегда приколотый к величественной статуе Императора.
Упав на колени, она закричала из последних сил:
— Прости меня! Я не знала, что творила! Пожалуйста, прости меня, Остиан!
То, что оставалось от её разума, окончательно рухнуло под этим последним и самым жестоким ударом. Поднявшись, Серена положила руки на плечи скульптора.
— Ты любил меня, — прошептала она, — я же не понимала этого.
Она закрыла глаза и обняла тело Остиана, чувствуя, как острие меча впивается ей в грудь.
— А ведь я тоже тебя любила, — произнесла Серена и напрыгнула на мрачный анафем.
Глава Двадцать Вторая
Мир Смерти/Ловушка установлена/Маравилья
КАК РАССКАЗЫВАЛИ В СВОИХ МИФАХ И ЛЕГЕНДАХ уничтоженные истваанские скальды, Истваан V с самого рождения Галактики был домом изгнанников. Истории говорили, что ещё до начала времен сам Отец Истваан своей песней пробудил Вселенную к жизни, и наделил Певиц Войны даром слышать и понимать музыку творения. Судя по всему, образ Отца Истваана соответствовал довольно часто встречающемся в разнообразных религиях и суевериях типу бога-миротворителя. Правда, с добавлением вольных подробностей о том, как Истваан распространял среди звезд свое семя, и бесчисленные безымянные матери, принимая его, рожали миллионы детей, впоследствии населивших пустынные планеты в предначальные эпохи.
Подобными же аллегориями истваанцы объясняли смену дня и ночи, противоборство суши и морей и бесконечное множество других аспектов мира, в котором жили. В Подземелье Сирен огромные фрески, высокие башни и грандиозные колонны расписывали эти легенды в мельчайших деталях. Там хранилась память о величайших драмах далекого прошлого, о любви, предательстве, крови и смерти, но пламя жестокой бомбардировки Воителя обрушило своды Подземелья и навсегда стерло с лица Галактики культуру истваанцев.
Примеры подобной безумной жестокости встречались и в истваанских мифах, в той их части, где рассказывалось о детях Отца Истваана, отвернувшихся от его вечного света и поведших свои армии в бой против доброго и всепрощающего бога. Началась ужасающая война, и Потерянные Дети, как они теперь звались, потерпели жестокое и окончательное поражение в грандиозной решающей битве. Их армии были стерты с лица Вселенной, но всеблагой Отец Истваан не стал убивать своих оступившихся Детей. Он изгнал их на Истваан V, безжизненный мир черных пустынь и пепельных пустошей.
Запертые на кошмарной планете мрака, Потерянные Дети веками оплакивали свое изгнание из Рая, и горечь страданий искажала их лица до тех пор, пока они не потеряли красоту, доставшуюся от Отца Истваана, и люди не могли смотреть на них без омерзения. Говорили, что эти чудища возвели циклопические башни гладкого черного камня, укрылись в них и долгие века мечтали о мести своим врагам.
Певицы Войны предостерегали людей и не давали им забыть мифы древних времен, говоря, что однажды Потерянные Дети вернутся и жестоко расправятся с теми, кто одержал над ними победу на заре времен.
Неважно, содержалось ли в истваанских легендах зерно истины, или они от начала и до конца представляли собой набор аллегорий, но, в облике Легионов Воителя, Потерянные Дети вернулись и отомстили.
В СЕРО-ПЕПЕЛЬНЫХ НЕБЕСАХ Истваана V плыли темные облака, собираясь в грозовые тучи на юге огромной долины, где шла подготовка к битве за власть в Империуме.
«Не самый впечатляющий пейзаж для воспетого в легендах мира», — подумал Юлий Каэсорон, вдыхая воздух, словно пропитанный промышленной вонью и подбрасывая керамитовым ботинком горсть черной земляной пыли, мелкой и зернистой, будто песок, но твердой и скрипучей, словно стеклянная крошка.
Несколько недель назад, когда Юлий впервые ступил на мрачные земли Истваана V, его встретили завывания ветра в черных песчаных дюнах, отдающиеся жутким и скорбным эхом в башнях и зубцах древней крепости, оседлавшей пологий горный хребет, окружающий северный край огромной пустоши. Сожженные истваанские картографы называли её Ургалльской Низменностью, крупнейшей пустыней планеты. Безликая равнина, усеянная обломками безжизненных холмов и выщербленных скал, на которые угрюмо взирала гигантская черная твердыня. Кто возвел её, так и осталось неизвестным, хотя некоторые анализы Механикумов указывали на цивилизацию, исчезнувшую за миллионы лет до появления человечества на Старой Земле.
Стены её были сложены из невероятно гигантских блоков гладкого, стекловидного и очень прочного камня, каждый размером не меньше «Ланд Рейдера», и вырезанного с такой высокой точностью, что даже глаза Десантников не могли отыскать линии соединения камней. Сама память о строителях крепости давно обратилась в прах, но эта твердыня, их наследие, выстояла под напором эпох, утратив за прошедшие тысячи веков лишь несколько фрагментов южной стены.
Впрочем, даже столь незначительная утрата сделала её непригодной в качестве крепости, способной выдержать штурм нескольких Легионов Астартес. Однако же, как укрепленная линия обороны, руины подходили просто идеально. Стена тянулась примерно на двадцать километров с запада на восток, достигая тридцати метров в высоту, и подходы к ней прикрывали огромные наносы черного песка, над которыми возвышались башенки, усыпанные бойницами.
Приняв руководство фортификационной командой, Фулгрим с невероятной энергией взялся за тяжкий труд по превращению руин старой крепости в несокрушимый бастион, достойный Воителя.
Вайросеан и Каэсорон повсюду следовали по стопам Примарха, надзирая за многотысячными землеройными отрядами Механикумов, разгребающими песчаные завалы у гигантской стены и возводящих ряды траншей, бункеров и редутов на всем протяжении долины у древней твердыни.
Во тьме у стен скрывались сотни батарей ПК— и ПВО, ждали своего часа мощнейшие орбитальные торпеды, установленные на мобильных платформах и укрытые до поры в горных пещерах. Фулгрим ручался головой перед Хорусом, что ни одна бомба или ракета, выпущенная из космоса, не достигнет Истваана V, больше того, ни один вражеский корабль даже не сможет выйти на пригодную для залпа орбиту. Если лоялисты пожелают уничтожить верные Воителю армии, им придется высадиться на поверхность планеты.
Примарх Детей Императора стоял на смотровой площадке одной из башен, как всегда прекрасный в своей боевой броне, блестящий керамиту которой покрывала ярко-фиолетовая краска. Новое, улучшенные глаза Юлия позволяли ему различить сотни тончайших оттенков на каждой из пластин доспеха, по-новому изукрашенного мастерами и кузнецами Легиона. Плавные изгибы брони подчеркивались уникальными узорами, а Имперского Орла, удаленного с грудной части лат, сменила изящная резьба по отполированному керамиту.
Серебром и золотом светились края каждого фрагмента доспехов, и сцены, представляющие недавние деяния III Легиона во славу Хоруса, занимали большую часть их поверхности. Из-за этого броня казалась совершенно церемониальной и бесполезной в бою, но такое впечатление было в корне неверным.
— Превосходное зрелище, друзья мои, не так ли? — спросил Феникс, глядя на гигантский бульдозер размером с небольшого Титана, сгребающего сотни тонн песка и щебня возле котлована, вырытого под фундамент нового бункера.
— Просто великолепное, — совершенно апатичным голосом отозвался Юлий. — Воитель будет доволен, я совершенно уверен.
— Ну, разумеется, — кивнул Фулгрим, пропустив иронию в голосе своего Первого Капитана мимо ушей.
— Когда же Хорус, наконец-то, почтит нас своим присутствием? — поинтересовался Юлий.
Феникс обернулся, услышав недовольство в голосе собеседника. Улыбнувшись, примарх провел ладонью по распущенным белым локонам, и Каэсорона захлестнула волна восхищения своим прекрасным вождем. После визита к Хорусу Фулгрим уже несколько недель избегал грима, туши и помады, и все больше походил на самого себя прежнего, великого, невероятно совершенного воина.
— Скоро, Юлий, скоро. И следом за ним явятся Легионы Императора! Я понимаю, что наши теперешние труды кажутся тебе утомительными, но того требуют планы Воителя. Так нужно для нашей будущей великой победы!
Каэсорон пожал плечами, его чувства изнывали от скуки и молили о хоть каком-то возбуждении.
— Это просто унизительно. Вряд ли Воитель мог придумать более жестоко, чем запретить нам участвовать в великой битве на Истваане III и отправить сюда. Я словно превратился в грязного раба-землекопа, и уже видеть не могу эту проклятую пустыню и голые серые скалы!
— Это наша задача в великом плане Воителя, — тут же сподхалимничал Марий, но Юлий заметил, что и Третий Капитан не в востоге от происходящего. Ему куда больше пришлось бы по душе участие в жестоких боях по искоренению слабости и лжи из рядов Легиона, ведь бои на Истваане III, судя по рапортам Эйдолона, действительно были славнее любых из прежде пройденных Детьми Императора.
В последнем сообщении говорилось о гибели Соломона Деметера, но, в отличие от шока, вызванного смертью Ликаона, Юлий не испытал почти никаких эмоций, узнав о смерти бывшего боевого брата. Его чувства огрубели настолько, что лишь самые жуткие или прекрасные события могли пробудить интерес Первого Капитана. Он думал о Соломоне без грусти, лишь слегка сожалея о том, что даже столь умелый воин, как Деметер, оказался несовершенным, а значит, заслужил свою судьбу.
— Именно так, Марий, — кивнул Фулгрим. — То, что мы делаем — жизненно важно, Юлий, и Хорус не зря доверился именно нам. Он знал, что лишь Дети Императора обладают совершенством, необходимым для идеального проведения в жизнь его замыслов.
— То, что мы делаем, — дерзко ответил Каэсорон, — могли бы спокойно выполнить адепты Механикумов или привычные к такому Железные Воины Пертурабо! Это унижение для
